09.03.2017

Дневник Владимира Юдковского. Часть 3

Благодаря Павлу Григорьевичу Ехилевскому, дай Бог ему здоровья, а также коллеге Бублику, дай ему Боже не меньше, мы приобщились к одному любопытному документу. Это воспоминания человека, значительная часть которого прошла в Донецке. Зовут его Владимир Анатольевич Юдковский. На сайте proza.ru он разместил воспоминания о своем личном прошлом. Отрывки из них мы вам и предлагаем, в трех частях.

Полную версию можно увидеть вот здесь:

https://www. proza. ru/2009/09/18/812

Мы выбрали из этого текста то, что так или иначе касается Сталино/Донецка. В итоге, получился все равно огромный текстовый массив — около 50 тысяч знаков. Мы разбили это на три подачи, расставив от себя подзаголовочки. Первая часть была несколько дней назад, вторая — чуть позже. Сегодня — третья и последняя часть. Следует иметь в виду, что текст дан, как есть — со всеми грамматическими и стилистическими нюансами, которые есть в первоисточнике. Править мы не стали, потому что не в литературной ценности тут дело. Текст хорош тем, что прекрасно передает атмосферу тех лет. К фактажу мы бы тоже рекомендовали подходить спокойно. Кое-что автор трактует очень индивидуально (расположение объектов, работа транспорта, взаимоотношения структур и т.д.) — мы признаем за ним это право, как и за всяким человеком, который вспоминает прошлое сквозь призму прожитого лично. То, чем этот текст привлек П. Г. Ехилевского и редакцию сайта, мы объяснили. Надеемся, что и вас он заинтересует те же.

Завершим же…

Музыкальный фестиваль

Вскоре сестра уехала, боль утраты, как всегда это бывает, стала утихать и жизнь покатилась своим чередом. Как написано в Великой книге живое для живых. Сессия была сдана и навалились новые заботы. В конце марта меня избрали секретарём комитета комсомола ДПИ, который был приравнен к райкому комсомола. Это был уже совсем другой уровень руководства. С секретарём горкома ВЛКСМ Станиславом Поважным и секретарём обкома ВЛКСМ Анатолием Яковлевичем Винником у меня сложились хорошие производственные отношения.

Ещё в начале 1966 года я был избран председателем городского студенческого клуба и никто меня не переизбирал в связи с избранием секретарём комитета ВЛСКМ ДПИ.  В то время уже вошла в моду электроинструментальная музыка,  и в городе имелось несколько хороших ансамблей.  Мы решили провести фестиваль бигбита,  как называли эту музыку тогда.  Возражений ни в горкоме , ни в обкоме комсомола не было.  В фестивале участвовали самые лучшие ансамбли города: «Новые лица», «Романтики» из ДПИ и «Гусляры» и, сейчас не помню названия, но ансамбль состоял из братьев, приехавших из Австралии — от госуниверситета, а также других учебных заведений города. Деньги на организацию фестиваля мы надеялись получить от продажи билетов.  Самый главный вопрос состоял в получении помещения для проведения фестиваля.  Мы обратились в Донецкий драмтеатр, где работал главным администратором мой брат Шурик Юдковский.  Он провёл нас к директору театра, так как сам этот вопрос решить не мог.  Директор театра Васильев за аренду помещения театра заломил такую цену, что пришлось отказаться. Очевидно, такова и была цена аренды, но у нас таких денег не было.  Были испробованы и другие варианты, но согласия никто не давал. Пришлось пойти на вариант,  который никто из нас не хотел использовать,  потому что это походило на насилие над директорами культмассовых учреждений.
Руководителем ансамбля «Новые лица» был Борис Дегтярёв, сын первого секретаря обкома КПСС.  У меня с ним были товарищеские отношения, хотя мы никогда не были друзьями.  После всех мытарств я обратился к нему за помощью, он ведь тоже был заинтересован в проведении фестиваля. Через несколько дней у меня в квартире раздался рано утром звонок.  Я открыл дверь и человек, стоящий у порога, представился шофёром директора драмтеатра. Он сказал, что директор ждёт меня и именно с самого утра.  Я хотел идти в театр пешком, так как от моего дома до театра самым тихим ходом не более 10 минут, но пришлось сесть в машину.
В вестибюле меня ждал мой брат и отвёл к директору. По сравнению с предыдущим разговором, это был совсем другой человек.  Васильев сказал, что театр в нашем полном распоряжении сроком на три дня без всякой оплаты. По всем организационным вопросам я могу обращаться непосредственно к нему.  Мне оставалось выразить благодарность Борису, что я и сделал.
Фестиваль вызвал огромный интерес в городе билеты были проданы в течении одного дня.  Кроме молодёжи в фойе было много ответственных работников области, так как распространился слух, что приедет Владимир Иванович Дегтярёв, послушать какой музыкой увлекается молодёжь.  От Главпочтамта до театра выстроился живой коридор из милицейских работников, потому что те, кому не достались билеты, решили прорваться в театр штурмом.  Владимир Иванович действительно приехал в театр, но уже после начала фестиваля и практически его приезда никто не заметил.  Я сидел в зале между Анатолием Яковлевичем Винником и Станиславом Поважным.  Сначала всё шло нормально, но затем самый популярный ансамбль города «Гусляры» задал ритм и в зале начали хлопать в такт, стучать ногами и казалось, что ещё немного и от резонанса обрушится потолок.  Руководители комсомола побледнели, опустили головы, а С.  Поважный шёпотом произнёс «теперь поплатимся партбилетами, ведь в зале Дегтярёв». В таком подавленном состоянии они досидели до конца и, когда директор театра сказал, что нас ждёт В. И. Дегтярёв в директорской комнате,  они,  как мертвецы побледнели и шли по коридору как материализовавшиеся роботы.
Очевидно, Владимир Иванович понимал их состояние, и его первые слова: «мне понравилось», вернули их к жизни.  Лица порозовели и только осле этого они смогли вполне справедливо проанализировать выступление ансамблей.  Решение было такое: тщательно отбирать репертуар ансамблей, обратить внимание на внешний вид, но, в общем, признать полезность мероприятия и проводить такие фестивали в дальнейшем.  Не знаю, удалось ли мне в точности передать тот канцелярский дух, который царил тогда в комсомольских учреждениях при вынесении любого постановления.
Получив благословление свыше, мы решили, не откладывая в долгий ящик, провести второй фестиваль на более высоком уровне.  Во дворце им. Калинина, где состоялся второй фестиваль уже было избранно жюри, увеличилось количество ансамблей и приурочен он был к дню рождения комсомола. Фестиваль прошёл организовано, без эксцессов, но мне как председателю жюри, пришлось пережить несколько неприятных минут.  Обкомовские подхалимы уговаривали меня присудить первое место ансамблю Бориса Дегтярёва. Я отговаривался тем, что есть жюри, что не знаю как они поступят и какое решение примут.  Но они знали одну систему, когда все решения принимаются Первым.  Зав.  отделом культуры обкома партии договорился даже до того, что предложил мне место инструктора после окончания института.  Я скрылся в комнате жюри и отказывался выйти на призывное: «на одну минуту».  В конце концов без всякого моего вмешательства первое место было присуждено ансамблю «Новые лица» Бориса Дегтярёва вполне по заслугам.
Я думал, что наша деятельность будет и дальше проходить успешно, но вскоре ещё раз убедился, что в жизни всё не так

Театральный акцент

В середине и конце 60-х гг.  в студенческой среде большим интересом и популярностью пользовалась эстрадная студия МГУ «Наш Дом», где режисёром был Марк Розовский. На всесоюзном фестивале театрального исусства студия завоевала главный приз. Марк Розовский был талантливым режиссёром и его постановки пользовались популярностью в театральной среде столицы. Достаточно сказать, что его пригласил Г. Товстоногов для постановки «Холстомера» в своём театре. Труппа в Розовского была любительской, но из неё вышли известные впоследствие актёры: Саша Филиппенко, Миша Филиппов, Семён Фарада, Владимир Кочин, Карпов и другие.
Эту сдудию мы и решили пригласить в наш город. С тремя членами городского студенческого клуба я выехал в Москву для переговоров с Розовским. Перед нашим отъездом и произошёл тот случай, о котором я упоминал и который, я не думаю, что повлиял, но косвенно отразился на осуществлении этих гастролей. Однажды вечером я возвращался домой, путь к дому пролегал мимо здания обкома партии, а В. И. Дегтярёв любил без свиты утром или вечером пешком прогуливаться по городу с целью личного ознакомления с обстановкой. В тот вечер возвращаясь домой, я неожиданно встретился с ним неподалеку от здания обкома партии, но впотёмках не узнал его. Я даже заметил движение человека, идущего мне навстречу, остановился, но не придал этому значения и прошёл мимо. Только, когда я отошёл на несколько десятков метров, меня пронзила догадка о том, кто это был. Я венулся назад, но никого не нашёл, очевидно Владимир Иванович зашёл в здание обкома или проследовал по своему маршруту. Мне было неловко, но как объяснить человеку, что я в темноте не узнал его и извиниться. Не бежать же в обком партии и записываться на приём или попросить его сына объяснить ситуацию? Только впоследствии я узнал, что он был глубоко обижен, что я не поздоровался с ним и думал, что я сделал это нарочно. Тогда я об этом не знал.
Мы приехали в Москву, поселились в общежитии МГУ и на следующее утро отправились в клуб. Познакомились с Марком Розовским, объяснили ему цель приезда и договорились о поездке в Донецк. Правда Розовский очень сомневался в том, что мы получим разрешение. Дело в том, что студия не пользовалась благосклонностью городских и республиканских партийных властей. Во всех спектаклях студии чувствовался двойной смысл и это не нравилось идеологическим отделам партийных структур. Пока в Донецке шло согласование сроков приезда, мы посмотрели несколько спектаклей в исполнении труппы эстрадной студии и были восхищены и игрой, и режиссурой.
Через несколько дней нам передали, что вопрос с приездом студии решён отрицательно. Запрет на приезд наложил обком партии. Мы были огорчены, а Розовский ожидал этого результата и не был раздасован. Мы расстались и, конечно, я не предполагал, что мы подружимся впоследствии и Марик Розовский даже станет моим дальним родственником, а Семён Фарада будет моим другом на протяжении десятков лет.
Я приписал отказ тому случаю и все, кто знал о нём, согласились со мной. У меня, правда, вызывало сомнение, чтобы такой человек, каким был Владимир Иванович, мог опуститься до мести за этот незначительный эпизод. В дальнейшем мои сомнения подтвердились и я рад был, что ошибся. Зав. отделом Культуры обкома партии по своим каналам связался с Москвой и ему подсказали какой репутацией пользуется коллектив студии «Наш Дом» в идеологических структурах партии за свои смелые, неординарные, двусмысленные постановки. Он доложил В. И. Дегтярёву. Владимир Иванович во многих вопросах действовал так, как подсказывала обстановка и его совесть, а не по указке «сверху», но из-за такого пустякового вопроса (а для него это действительно был ничего не значащий вопрос) он не захотел вникать в суть дела и полностью положился на мнение зав. отделом культуры. Я пишу об этом, когда уже знаю истинные причины отказа, но чтобы правдиво рассказать об этом случае, счёл необходимым рассказать и о первоначальном, неправильном, выводе из случившегося.

Стройотряд

Весной 1968 года решением обкома комсомола был образован областной студенческий строительный отряд для прокладки железнодорожной ветки Горловка-Очеретино, чтобы разгрузить пассажирскую линию. Мне было поручено возглавить отряд и местом базирования определено несколько строений вблизи села Пантелеймоновка. Снова досрочная сессия и комплектовка отряда. Бойцов отряда подбирали с учётом специфики работы, но было и много новичков. Первую неделю с нами работали инструктора железнодорожной бригады, а потом все работы выполняли мы сами, вплоть до укладки полотна.
Ввиду того, что отряд находился неподалеку от Донецка и Горловки, к нам часто приезжали представители комсомольских организаций этих городов. Прокдадке ветки уделяли особое, повышенное внимание и почти через день к нам приезжали сотрудники Донецкого управления железной дороги. Так что вниманием мы не были обижены.
В отряде было около 120 студентов и студенток, разбитые на четыре бригады. Каждая пара бригад имела свой участок и шли навстречу друг другу. Первые дни, пока осваивались методы и навыки, работа шла медленно, зато потом стройотрядовцы темпами прохождения удивляли бывалых бригадиров. Они требовали проверки качества работ и удивлялись положительным отзывам специалистов. Секрет был прост и они его быстро раскусили. Мы работали почти целый день: от солнца до солнца. До ближайшего населённого пункта было 5 км, но ходить туда охотников было мало. В отряде был сухой закон и за нарушение моментально исключали из отряда, с последующими выводами по комсомольской линии. Перерыв на обед был коротким, ужин мы могли доставить по месту работы, а день летом был длинным. Даже после разгадки (а мы и не скрывали своего «секрета») бригадиры относились с уважением к бойцам стройотряда.
Когда не нужно было согласовывать наряды, встречать комсомольские делегации, а это случалась не так редко, я находил время, чтобы поработать в одной из бригад, но не потому чтобы завоевать авторитет. В голой степи, если не занаться чемнибудь можно сойти с ума, а авторитет завоёвывался другими средствами: справедливостью, умением защитить ребят от несправедливых нападок, честным закрытием нарядов, незлоупотреблением командирской властью, хорошей пищей да и ещё сотней способов.
К концу августа мы выполнили работу на три-четыре дня раньше срока и соединились рельсами на запланированном участке. Руководство Донецкой железной дороги устроило ужин для бойцов стройотряда, обком комсомола в лице секретаря обкома Веры Труш поздравил студентов с успешным окончанием работы, наградила почётными грамотами отличившихся бойцов, Донецкое управление дороги наградило ребят ценными подарками. Мне уже в обкоме комсомола вручили Почётную Грамоту Президиума УССР. Эта грамота давала право выхода на пенсию в возрасте 50 лет и получении персональной пенсии. Я не смог воспользоваться этой грамотой, потому что горняки тоже в 50 лет выходили на пенсию и пенсии у них, по сранению с отстальными были повышенными, а события распада СССР перечеркнули и значение этой грамоты.
Настал последний год учёбы в институте. После короткого осеннего семестра мы были освобождены от занятий для подготовки и защиты дипломного проекта.  В феврале 1969 года я был освобождён от обязанностей секретаря комитета комсомола, хотя предлжения продолжить работу по комсомольской линии были. Мне исполнился 31 год и я справедливо решил, что перерос для комсомольско-молодёжной работы.

Засядьковское и околозасядьковское
Время, отведенное на подготовку и защиту диплома, пролетело быстро. Не успели оглянуться, а мы уже распределены по комиссиям для защиты дипломов. Комнаты в общежитии напоминали одновремённо и дискуссионные клубы и проектноконструкторские бюро. Чертежей было немнго, около 8 листов, но все выполняли их в последнюю очередь, после завершения пояснительной записки и потому в комнаты вносились дополнительные столы и чертёжные комбайны. Не берусь судить о других группах, но в нашей группе дипломы защитили все, кто был допущен к защите. В конце августа я получил диплом горного инженера по специальности «Технология и комплексная разработка полезных подземных ископаемых», а также месячный отпуск. Все дипломники были распределены на шахты, горноспасательные отряды и только Виктор Семёнов был оставлен на кафедре «Горного дела» ассистентом.
Я получил распределение на шахту им. Засядько, треста «Куйбышевуголь», комбината «Донецкуголь». Шахта расположена в центре города, стабильно выполняла план и инженеротехнические работники ввиду переизбытка работали даже рабочими очистных забоев. Рассчитывать на то, что молодой специалист попадёт на хорошее место не приходилось. В отделе кадров меня оформили горным мастером на участок ВТБ (участок вентиляции и техники безопасности). Работа на этом участке была и хорошей подготовкой к освоению профессии и, в то же время, не пользовалась уважением на шахте. С одной стороны горный мастер ВТБ имеет неограниченные права по надзору за выполнением Правил Безопасности, а, с другой, не мог запретить работы в лаве без согласования с начальником участка или главным инженером. Нарушений Правил Безопасности в шахте можно найти сколько угодно и на каждом шагу, но главное добыча угля и ради неё идут на грубейшие нарушения, санкционированные высшим руководством. Первые месяцы я приглядывался к новой работе, знакомился с шахтой и не конфликтовал с коллегами с добычных участков. Я старался вникнуть во все тонкости работы горного мастера ВТБ, так как не работал в этой должности раньше. Вскоре я освоился и понял, что здесь не одобряют самостоятельных решений. За время учёбы в институте я привык как раз к принятию самостоятельных решений и роль наблюдателя ьыла не в моём характере, поэтому примерно через год произошёл конфликт с моим руководством.
Как и на любой шахте, один из участков, с наиболее благоприятными горногеологическими условиями считается ударным и туда направляются лучшие кадры и техника. У нас на шахте таким участком был участок №1, где работал сквозным бригадиром Пётр Негруца, награждённый многими орденами и медалями СССР за доблестный труд. Руководство шахты выдвигало его на присвоение звания Героя Соцтруда и он имел все основания получить это звание, что впоследствии и подтвердилось. Директору шахты было выгодно иметь на предприятии Героя, потому что после присвоения звания, человек обычно становился депутатом республиканского или союзного значения и использовался в роли толкача для добывания льгот родной шахте. Герой Соцтруда мог свободно обращаться к Министру угольной промышленности, что мог осуществить не всякий директор шахты. Герою Министр не мог отказать, тем более члену Парламента. Именно на такой участок я был закреплён, как горный мастер ВТБ. Когда я в первый раз прошёл по своему маршруту, то у меня создалось мнение, что здесь вообще не знают о существовании Правил Безопасности. Несколько раз я указал горному мастеру участка на беспорядки и в путёвке записывал сроки на устранение недостатков. Написал докладную записку и своему руководству, но ни руководство добычного участка, ни руководство участка ВТБ никаких мер не приняло. Так продолжалось долго, потому что я действовал по инструкции.
Наконец и сроки, предписанные инструкцией и моё самолюбие были исчерпаны и в очередной раз проходя по марщруту я запретил работы по добыче угля до устранения нарушений. Действуя строго по инструкции я заблокировал пускатель и обесточил участок. На штрек высыпала вся бригада, мне грозили и увольнением, и избиением, и другими всевозможными карами, но при всей накалённости ситуации никто не решился включить самостоятельно пускатель: все понимали, что этот поступок грозит судебным разбирательством. В шахту срочно был вызван Негруца, он пообещал мне выполнить все замечания, но я знал цену этим обещаниям и отказался пустить лаву. Негруца позвонил главному инженеру и тот по телефону приказал мне разблокировать пускатель. Устный приказ—это просто телефонный разговор и я попросил письменный приказ на пуск лавы. Главный бросил телефонную трубку и до конца смены я сидел в осаде рабочих, которые нехотя принялись выполнять мои требования. Когда я выехал «нагора», помылся и зашёл в нарядную участка для отчёта, никто не саказал мне ни слова: молча пронаблюдали как я записывал в журнал нарушений остановку участка №1.
На следующий день я пришёл на смену и мне вместо путёвки на маршрут протянули приказ о переводе на шатоучасток им. Феликса Кона на участок ВТБ. Когда-то шахта им. Феликса Кона была самостоятельной и до войны на этой шахте работал мой отец. Сейчас она являлась участком основной шахты, хотя и не имела сбойки с выработками шахты им. Засядько. Шахтоучасток располагался на Гладковке, руководил им зам. директора по производству и в его подчинении находились 4 добычных, один подготовительный участки и участок ВТБ. Конечно я понимал, что это было наказанием за невыполнение приказа главного инженера, но не сомневался в своей правоте. Думал ли я поступать также и на новом участке? Конечно. Даже работая на добычном участке в прошлом я никогда не допускал такого «бардака», как увиденное мной на участке№1.  (Кстати, через несколько лет, когда Пётр Негруца уже получил звание Героя Соцтруда, мы встретились с ним на какомто заседании и он сразу узнал меня. Сказал, что запомнил меня потому, что впервые в своей практике услышал, как не подчинились главному инженеру. Самое важное для меня было то, что он поддтвердил мою правоту, признав мои действия правильными).
Повлияла ли на меня несправедливость? Конечно. Я стал чувствовать неудовлетворённость в работе. К своим обязанностям я относился по-прежнему согласно инструкций ПБ, но чувствовал, что чтото проходит мимо меня, чегото мне не хватает. Что именно я понял когда весной, через посредничество Семёнова ко мне обратились три студента-дипломника с просьбой помочь в написании дипломов. Месяц я раскачивался, а потом работа захватила меня и я полностью, насколько позволяло свободное время, отдался вычислениям, анализам новых схем и чертежам. Дипломы ребята защитили, а я после длительных разговоров с Семёновым и собственных раздумий решил готовиться к поступлению в аспирантуру. В сентябре я записался на курсы по изучению иностранного языка и философии при ДонУГИ. Экзамены на курсах засчитывались как сдача кандидатского минимума при поступлении в аспирантуру. Я уже понял, что не смогу прожить без научной работы. Я выполнял курсовые и расчётные работы для студентов и вовсе не ради денег. Конечно, деньги всегда нужны и я не оказывался от них, но главным для меня было работа мысли, анализ последних достижений в угольной промышленности и ознакомление с научной литературой.
Через некоторое время меня перевели с участка ВТБ на добычной участок, где начальником был Николай Степанович Дзигора. Когда мы познакомились поближе я узнал, что его жена Валентина была близкой подругой Веры. Я уже не работал на шахте, когда мы встречались по-семейному. А тогда…. Участок был тяжёлый и опасный по горногеологическим условиям. Механизация — лопата и врубмашина. После прохода врубмашины пласт взрывали и рабочие лопатами набрасывали уголь на конвейер. При таком обнажении пород надо было всегда соблюдать предельную осторожность, что не всегда, к сожалению, выполняли разгорячённые работой шахтёры. Кроме того на участке нехватало людей: не так-то просто было заставить человека работать вручную, когда имелись в шахте комплексы, куда поступающие на работу рвались в первую очередь. К нам попадали проштрафившиеся, считающие наш участок временным местом работы. Основной костяк, который привык к такой работе и не стремился в механизированные лавы в основном был пожилым и малочисленным. При ручной навалке угля многое в организации работ зависит от бригадира, даже больше чем от горного мастера. Дзигора не был начальником типа бульдожьей хватки, но условия работы и, главное, конкуренция со стороны ИТР на шахте, заставляла даже либерального человека становиться тираном в борьбе за место. Николай Степанович не был в приятельских отношениях ни с кем на участке, но пользовался уважением и рабочих и ИТР. Лично для меня он сделал многое: зная, что я учусь на курсах, он не препятствовал моим занятиям, а старался поставить в такую смену, чтобы я мог не пропускать занятий. Я, естественно, был благодарен ему и старался по работе не подводить его даже в мелочах. Мы все знали, что он конфликтует с руководством шахтоучастка и переживали когда его за какуюто незначительную провинность перевели помошником начальника на другой участок. Мягко говоря, подлые методы работы были свойственны директору шахты, но мы не думали, что можно мстить так нагло. Как говориться Бог шельму метит и через несколько лет такими же методами был снят, словно в отместку, директор шахты В. В. Середа. Как говориться награда нашла своего героя.
Весной 1971 года курсы закончились, мы сдали экзамены и начал думать о том, в какую аспирантуру хотел бы поступить. В ДПИ я поступать не хотел, так как Семёнов, который работал в институте, считал аспирантуру ДПИ совершенно бесперспективной. Я задумал посткпить в аспирантуру ИГД им. Скочинского, где работали авторитетные учёные в горной промышленности. Но как всегда случай изменил мои планы. После смерти отца мама работала в отделе нормирования комбината «Донецкуголь». В комбинате работало много знакомых отца, помнивших его по работе в комбинате и Доме техники. Одним из них был Борис Абрамович Грядущий, работавший в техническом отделе. В разговорах мама как-то сказала ему, что я хочу поступить в аспирантуру ИГДим. Скочинского. Борис Абрамович посоветовал поступать в аспирантуру МГИ(Московского горного института).

В августе 1971 года, взяв отпуск, я поехал в Москву сдавать экзамен в аспирантуру.

16 ноября 1974 года у нас родился сын. Мы давно решили назвать его Владиком.

… нужно было ждать очереди на Ученый Совет института для защиты…  Защита прошла успешно, я остался в Москве для оформления документов в ВАК и вскоре получил диплом кандидата наук…  По приезду в МакНИИ я был оформлен на должность старшего научного сотрудника и вместе с Юрой Рудницким работал почасовщиком в институте повышения квалификации угольной промышленности. Тема лаборатории была для меня новая и я засиживался до поздна в лаборатории, чтобы вникнуть в нюансы. Через четыре месяца Юра по конкурсу прошёл старшим преподователем в институт усовершенствования и меня назначили на его место зав. сектором на шахте №21бис в Ханжонково. До Нового года я занимался ремонтом помещения, выделенного шахтой, подбором сотрудников на штатные должности, знакомством с планами горных работ шахты и руководствои шахты. Началась моя научная карьера.

https://www. proza. ru/2009/09/18/816

Дневник.  Часть вторая

При обкоме комсомола работал клуб молодых учёных, который возглавлял Евгений Матлак.  Он так же как и я работал в МакНИИ и пригласил меня принять участие в работе клуба. Я не буду останавливаться как работал клуб, чем занимались, главное не в этом. Главное, что там я встретил своего второго Друга—Сашу Зорина. Саша работал ассистентом а институте травматологии, был моложе меня на 10 лет, но мы удивительно быстро подружились, как будто сам Бог поддтолкнул нас навстречу друг другу и я прочно вошёл в семью медиков.
Пока я занималсяч ремонтом помещения для сектора, а затем и начались первые иссследования в шахте, дома у меня произошли кардинальные изменения. Мама решила переехать в Москву к дочери и поменять квартиру. Получилось как-то некрасиво: меня, Веру, Лену и Владика как бы выдворяли на улицу. Конечно, нам было где жить: у родителей Веры была квартира, но у них было всего две комнаты в доме старой постройки с печным отоплением. Я понимал, что квартира принадлежить маме, но ведь я тоже прожил в ней более 20 лет. Кроме того в Москву мама забирала и библиотеку, которую я собирал с отцом. Естественно, ни я, ни Вера, ничего не сказали маме и сестре, но обида в душе всё же затаилась. Мы переехали к родителям Веры и Лена вынуждена была ездить в школу на трамвае. Девочке было 10 лет, а она через весь город, а потом около 2 километров шла в школу. Она не захотела переходить в другую школу и я её прекрасно понимал и потому не настаивал.

Я часто встречался с Сашей, заходил к нему на кафедру, познакомился с его коллегами. Иногда он приезжал ко мне в Макеевку. Мы оба были любителями преферанса и нередко проводили время за карточным столом. Владик в младенческом возрасте часто болел и Саша или сам осматривал его, или приглашал специалистов. У Владика была экзема, он покрывался струпьми, из которых сочился гной. Что только мы не предпринимали, но ему не становилось легче. Вера измучилась с ним, но помогли не врачи, а одна старушка. Она посоветовала сделать мазь из прополюса и мазать всё тело. После месяца употребления этой мази, струпья как рукой сняло и больше никогда у Владика не было экземы. Саша любил Владика, может быть потому, что у него были две дочери, и называл его «грузинским мальчиком». Потому что Владику разрешалось делать в доме всё, что он захочет.
Отец Саши работал в мединституте заведующим кафедрой судебномедицинской экспертизы. Богдан Николаевич был необыкновенно интересным, незаурядным человеком. Он приглашал часто меня и Сашу в свой кабинет, рассказывал о своей работе. Слушать его было интересно и познаавательно. Там же я познакомился с Анатолием Землянко, который в то время работал начальником областного бюро судебномедицинской экспертизы и Сашей Сухиным, который впоследствии сменил на этом посту Землянко. Для меня посещение бюро судмедэкспертизы всегда было неприятным. Чтобы попасть в кабинет Землянко, а впоследствие и Сухина, надо было пройти мимо морга, а запах формалина вызывал у меня неприятные ощущения. Но чего не вытерпишь ради дружбы.
В этот же период я познакомился и с Игорем Солдаком, тоже медиком. Он работал в институте сангигиены труда и проводил исследования на шахтах. У нас были общие темы для разговоров. Саша Зорин также вел работы на шахтах, анализируя причины травм и я многое подчерпнул у них в вопросах создания нормальных гигиенических условий шахтёрского труда, что во многом пригодилось мне в дальнейшей работе. Игорь был страстный любитель рыбной ловли и иногда я уезжал с ним на какое-нибудь озеро и целый день проводил на воздухе. Но я был не рыболов, а рыбоед. Саша, как и я, был также любителем вкусно покушать и мы часто заходили в ресторан «Интурист», где нас уже знали, потому что Вера работала в валютном магазине этой гостиницы. Кухня там, не в пример остальным ресторанам, была отменной.
Ремонт помещения закончился и сотрудники сектора приступили к непоследственным исследованиям в шахте. Специальное управление бурило скважину с поверхности на угольный пласт и после завершения работ, в скважину должны были закачать специальный раствор. Московский горный институт проводил исследования по уменьшению газа метана в угольном пласте, с целью предотвращения внезапных выбросов угля. В скважину закачивался раствор и после 23 месяцев насосом качалкой выкачивали его на поверхность. Чтобы приобрести опыт при совершении подобных работ, сотрудники сектора были направлены на шахту им. А. А. Скочинского, где производилась закачка раствора в угольный пласт.
Процесс закачки и откачки раствора дело дорогостоящее, но эффект от применения этого метода перекрывал все расходы, потому что, в конечном итоге, речь шла о человеческих жизнях. Внезапные выбросы угля и газа пока ещё неразгаданная тайна природы. Этим вопросом занимаются многие научноисследовательские и отдельные коллективы учебных институтов, но основательных положительных результатов пока не достигнуто. Способ предложенный МГИ, а точнее профессорами Ножкиным и Бурчаковым, имел несколько положительных моментов в решении этой проблемы, провёл некоторое количество испытаний, которые дали положительный эффект, но всё равно требовал длительных исследований. Для ускорения сбора данных и проведения исследований, которые позволили бы сделать теоретическое обоснование, были выбраны несколько шахт в Донецком бассейне и такое же количество шахт в Кузнецком бассейне. Лаборатория МГИ в Макеевке, территориально подчиналась институту МакНИИ и обслуживала три шахты Донецкого бассейна: им. Скочинского в Донецке,  №21бис в Макеевке и «Коммунист»в Харцызске. В лаборатории постоянно присуствовали представители МГИ, работающие по этой тематике и курировали все работы.

Саша Зорин ввёл в клубе молодых учёных новый обычай. В свой день рождения он подарил всем приглашённым шариковые ручки необычной формы и с тех пор все именники дарили какой-нибудь незамысловатый сувенир. Конечно, на день рождения попадали не все члены клуба, а более близкие по интересам, по симпатиям, по профессии. У нас с Сашей дни рождения были в феврале: у него 15, у меня 24 числа. За время нашего знакомства мы отмечали свои и жен дни рождения только один раз дома, а в основном, в ресторане. Так было удобно: не надо было заниматься женам приготовлением пищи, мытьём посуды и главное не мешали соседям. Но ведь были ещё и дни рождения детей, и вот их мы предпочитали праздновать чисто мужской компанией. Пусть получалось не в тот день, потому что официально этот день отмечался дома, но ведь не это было главным. Главное, что мы собирались с друзьями, общались и получали истинное удовольствие от этого общения.
Я никогда не терял контакта со своими соучениками по институту, которые работали в Донецке, а со Славиком Арутюняном воделся почти каждый день. Он работал в Ханжонково, это район города Макеевки, рядом с шахтой, где мы проводили исследования. Витя Прилипа работал в управлении механизации недалеко возле нашего дома и я нередко заходил к нему после работы. Витя Семёнов остался ассистентом в ДПИ и приезжал на шахту или я заходил в институт. Витя Каратаев работал на шахте тоже неподалёку. Короче, хоть и редко, но мы общались. Приближалась солидная для нас дата -10-летие окончания института и мы решили написать письма всем соученикам с предложением встретиться в Донецке в удобное для всех время. Вскоре пришли ответы в большинстве которых предлагалась дата в январе-феврале 1979 года. В этот период отпуска брали лишь единицы, на шахтах зимой было относительно спокойная обстановка и наш оргкомитет решил провести встречу 13 января в ресторане «Шахтёр». Этим мы хотели убить двух зайцев: и празднование 10-летия и старый Новый год. Опрос соучеников мы провели за полгода до этой даты, так что на подготовку время было достаточно.

С Сашей Зориным мы виделись практически каждую неделю, за исключением времени отпусков. Он любил отдыхать на Азовском море, которое было благоприятно для детей. Собственно и даже в отпусках мы встречались, потому что Вера тоже отдыхала с Леной и Владиком на Азовском море и я навещал их. Я же предпочитал отдыхать в Сочи и мог вырваться туда только в сентябре. В любое другое время в лаборатории был аврал. Деятельная натура Саши не позволяла ему выседеть долго на одном месте и он приезжал в Донецк. К этому времени он купил уже машину «Москвич 412» и проблема транспорта его не волновала.
Помню, как однажды, мы сидели с друзьями у кого-то в гостях. Уже около 10 часов вечера Саша вдруг заявил, что поедет в Жданов к семье. Конечно, мы все изрядно выпили и ехать в таком виде было безумием, но Саша упёрся как бычок и никто не мог его уговорить. Я сказал, что поеду с ним, так как в Жданове и моя семья. Все успокоились, потому что знали, что я никогда не напиваюсь. Мы вышли к машине, Саша еле-еле вставил ключ в зажигание и в этот момент я с силой нажал на ключ и он сломался. Ох, и бушевал Саша! Мы вернулись назад, продолжили веселье, но Саша никак не хотел успокоиться и сердился на меня. На следующий день, утром я уехал на работу. Где-то к обеду подъехал Саша и зашёл в мой кабинет. Я посмотрел на его виноватый вид и улыбнулся. Он начал просить прощение за вчерашнее поведение и сказал, что я правильно сделал, что не пустил его поехать, иначе всё кончилось бы плачевно. Я был рад, что Саша понял правильно мой поступок и наша дружба не прекратилась. Я недаром заострил внимание на этом эпизоде.
13 января 1979 года в ресторане «Шахтёр» собралась наша группа. Конечно, приехали не все по разным причинам, но большая часть присуствовала. Первой рюмкой водки мы помянули Женю Толченникова, который угорел в машине. Он работал начальником участка на крупной донецкой шахте, был молод и такая нелепая смерть. Вместе с нами находилась и его жена (вдова) Валя. Многие наши соученики уже преуспели в своих профессиональных карьерах. В основном все работали начальниками участков, а Володя Александров парторгом шахты и Володя Небылица вторым секретарём горкома партии.
Как всегда в таких случаях, когда компания велика, после первых тостов и закуски компания распаддается на отдельные группы и начинается более откровенная беседа. Ко мне подсел Володя Небылица, вспомнили учёбу в техникуме, потом заговорили о сегодняшнем дне, о работе в настоящее время. Я своей работой был доволен. Единственное, что меня мучило—это отсуствие собственной квартиры. Родители Веры были хорошими, порядочными людьми, никогда не вмешивались в наши проблемы, но всё-таки это была чужая квартира. Всё это я высказал Небылице и он предложил мне работу в Дзержинске, пообещав что через год я получу квартиру в новом доме. Это было очень соблазнительно и я посоветовался с Верой. Она не возражала против переезда. Поздно вечером, все кто жил в Донецке, разобрали гостей по домам и на следующий день мы снова встретились в ресторане. Пообедали, поговорили, пожелали друг другу удачи и разъехались по своим домам до следующей встречи.
Небылица выполнил своё обещание и уже 5 февраля я получил официальное письмо с предложением приехать в Дзержинск и устроиться на работу. Заехал к Саше Зорину, Юре Рудницкому—ни одобрили моё решение. Все знали, что такое получить квартиру. Это был жизненно важнейший вопрос в то время. Расчёт я получил за три дня. Я договорился с заведующим лаборатории получить расчёт без месячной отработки. Попрощался с сотрудниками лаборатории и 14 февраля 1979 года я приехал в город Дзержинск.

https://www. proza. ru/2009/09/18/817

Дневник.  Часть третья

… 1987 год.

… я приехал в Донецк и пришёл на приём к генеральному директору комбината «Донецкуголь» Илюшенко Валентину Григорьевичу. Я знал его давно, когда он ещё работал главным технологом на шахте «Октябрьская», затем главным инженером на шахте им. Засядько. Рассказал ему всё и попросил устроить на работу, чтобы я потом получил квартиру в Донецке. Я не обольщался. Одно дело когда он работал на шахте и совсем другое, когда он стал Генеральным директором. Он направил меня на шахту «Лидиевскую», расположенную на Рутченково.
Директор Винник принял меня равнодушно и направил начальником добычного участка. Начал принимать дела и вскоре узнал, что это самый сложный участок на шахте. Горногеологические условия не позволяли применять высокоэффективную технику. В лаве работал старый комбайн «Донбасс» и скрепковый транспортёр.  Участок не выполнял план, люди были разболтаны и сюда направляли провинившихся с других участков. Делать было нечего и я начал работать.
Сменил горных мастеров, назначил другого бригадира, стал требовать конкретных отчётов у горных мастеров и по два раза в сутки опускался в шахту. Жить мне было негде и я на первых порах ездил домой. Раньше 11 часов вечера я не освобождался и домой приезжал к часу ночи, а в шесть утра надо было быть на первом наряде.  Через месяц я понял, что не выдержу такую нагрузку и стал ночевать в технической бане. Условия для нормального сна там естественно не было, но я хоть высыпался и не приезжал на наряд с красными от недосыпания глазами. Участок по-прежнему не выполнял план, но сдвиги наметились. Ещё два месяца ушло на приведение в порядок штреков, ужесточение дисциплины. Немаловажно было и то, что я на шахте был чужой. Выбивать необходимое оборудование для участка, а особенно, крепёжный материал было трудно. За помощью к директору я не обращался. Он считал меня ставленником Ильюшенко и редко спрашивал о моих проблемах. На планёрках я затрагивал вопросы производства, но видел, что он не сочувствует моему положению: участок трудный, я человек новый, бездомный,  питаюсь как попало.
И всё же мы начали выполнять план. С трудом, с неимоверными усилиями, но выполнили план месяца. На следующий месяц тоже выполнили план и я решил поговорить с директором о получении квартиры. Месяцев пять я почти не жил с семьёй. Редкие приезды не могли повлиять на воспитание сына. А у Владика начинался переходной, трудный возраст. Жена жаловалась на грубость, непослушание и поэтому я начал трудный разговор с директором.  Конкретно он мне ничего не пообещал, хотя я и знал, что к Новому году они сдают в эксплуатацию жилой дом. Жить у брата я не мог, потому что у него в двухкомнатной квартире жил с женой его сын и ребёнок. У других моих родственников положение было такое же.  Несколько раз ночевал у своих друзей, но это не решало проблемы. К тому же наступала зима с её гололёдами и домой каждый день ездить было вообще опасно. Я продолжал жить в технической бане, а на шахте не было даже общежития. От такой жизни я похудел так, что друзья меня не узнавали. А потом и вообще случилось несчастье.
В ноябре, на праздновании годовщины Октябрьской революции шахта не работала и перед длительной остановкой начальник участка обязан закрыть лаву, т. е.  проверить её надёжность перед остановкой, соблюдение ПБ и убедиться, что в лаве не осталось людей.  Я поехал к концу третьей смены, пробыл до утра с четвёртой сменой и самым последним пошёл к стволу. Когда я пришёл на ствол, чтобы выехать на поверхность, в околоствольном дворе тоже велись приготовительные работы и ствол был занят. На поверхности был мороз и холодный вохдух поступал в шахту. Спрятаться от пронзительной, сильной вентиляции на стволе негде и я, со мной находились ещё несколько начальников участков, сильно простудил лимфоузлы. Когда мы выехали на поверхность температура поднялась до 38 градусов. Отчитавшись перед главным инженером я уехал домой. Праздники провёл в постели, а 9-го ноября был на шахте.
Первые дни чувствовал себя почти нормально, но в шахту спускаться не мог, а через неделю всё переменилось и я весь горел, как в огне. Позвонил друзьям из травматологии и поехал в больницу.  Вместе с Голосовым снова приехали в челюстнолицевую поликлинику и лёг на стационарное лечение. Доцент, который меня курировал, после того как температура спала направил меня на анализы в онкологический центр. Он подозревал или просто хотел удостовериться, что у меня не рак. Анализы показали, что у меня нет злокачественной опухоли  и он стал готовить меня к операции. На время моей операции Вера с Владиком приезали в Донецк и остановились у моей тёщи. Операция прошла благополучно и мне удалили лимфоузел с одной, левой стороны. Чтобы делать операцию на дру гой стороне нужен был недельный перерыв. До следующей операции я жил у тёщи.
В начале декабря 1987 года я снова был в больнице. Вторая операция прошла не так гладко. Сначала опишу так, как я видел, а потом то, что мне рассказали. Меня подготовили к операции, положили на операционный стол и под общим наркозом начали делать операцию. Последнее, что я помнил, это голос доцента, который успокаивающими словами старался вселить в меня спокойствие. Очнулся на кровате в палате. Возле меня сидела санитарка и когда я попросил пить, радостно вскрикнула и побежала за моим доцентом. Судя по темноте за окном была ночь. Прибежал мой лечащий врач, конечно с бутылкой воды и пока я утолял жажду, поправлял простынь, взбивал подушку, вообщем вёл себя не совсем обычно.
— Ну, ты нас и напугал, сказал он, когда я напился. Чувствовал я себя неважно и хотел снова заснуть. В теле была какая-то слабость, я не смог перебороть себя и невежливо отвернулся и заснул. Утром проснулся и вновь увидел возле себя лечащего врача. Он как будто и не было нескольких часов перерыва, снова сказал:
— Ну, ты и напугал нас. — Я был в состоянии выслушать, тем более, что с врачом мы были хорошо знакомы через Сашу. Я извинился за невежливое поведение, но он только отмахнулся рукой. — Ты знаешь, что был в клинической смерти? Хотя, что я говорю. Это просто от волнения. Я начал делать операцию, всё шло нормально и вдруг начало падать давление. Почему? Никто не мог сказать отчего. Подключили тебя на автоматику и надо было срочно вливать кровь и тут произошёл конфуз. Мы не знали какая у тебя группа крови. Ох и врезал я старшей сестре. Это она сидела возле твоей постели три дня. Да три дня ты был в беспамятстве. Приходила жена с сыном, но мы ничего не могли сказать ей. Короче, взяли анализ крови, определили группу и влили кровь. Хорошо, что так закончилось. Ты не сердись на нас. Ошибка конечно, да что я говорю — преступление, наше, но ведь всё закончилось благополучно. Теперь всё в порядке и пойдёт на поправку.
Как я мог рассердиться на них? Я хорошо был знаком с врачами и знал, что в их практике случается и не такое. Вечером наведались друзья из травматологии, потом пришла Вера с Владиком. Медленно, но уверенно приходил в себя, но в больнице пришлось пролежать долго. Выписали перед самым Новым годом и ещё месяц я лечился амбулаторно. Лечащий врач и слышать не хотел о возвращении на работу.
Новый год провёл в семье. На работу вышел только в средине января 1988 года. Меня вызвал директор, на участке работал новый начальник и он предложил мне возглавить участок подготовительных работ. Работа мне была знакома и я принял предложение. Чем ещё меня прельстило это предложение? Я мог ездить домой каждый день, потому что не надо было оставаться на ночные наряды, а утром я успевал приехать к первому наряду. Что и говорить, работоспособность моя увеличилась, настроение улучшилось и я не ходил вечно помятый и невыспавшийся. Пока принимал участок, знакомился с людьми, подошёл день моего рождения, а вместе с ним и переход на пенсию. Отдел кадров начал оформлять пенсионные документы и я сразу почувствовал изменение отношения к себе. Я никого не осуждаю, так и должно быть: человек переходит на пенсию, значит перспективы у него нет, а дорогу молодым надо давать. Примерно ещё месяц я работал, вникая во все детали производства и вновь напомнил директору о предоставлении мне жилплощади. В этот раз он мне ответил вполне откровенно, что квартиры я не получу.

… Уже в июне я договорился о встрече с Ильюшенко. Он пригласил меня придти в комбинат вечером, когда никого не было и он был свободен. Пришёл. Он принял меня по-дружески. Поговорили о разном, потом я задал вопрос о квартире. И снова препятствием стал мой пенсионный возраст. Я ни в чём не хочу упрекать Валентина Григорьевича, он по-честному сказал об этом, не скрывался за пустопорожними фразами и мы расстались без всякой обиды с моей стороны. В дальнейшем я не раз общался с ним, по совершенно разным, не касающихся моей работы,  общежитейских вопросов и сохранил с ним дружеские отношения.
Само собой понятно, что к своей работе я стал относится более прохладно и это сразу сказалось на работе участка. Я подумывал о расчёте, но места новой работы ещё не подыскал. Я стал больше и чаще встречаться со своими друзьями в Донецке, заходил в больницу, где мне вырезали лимфоузлы. Короче, стал потихоньку выпивать и на работу смотрел как на мешающую деталь. Понятно, что так продолжаться не могло и в июле я взял очередной отпуск и уехал домой.

Амстердам, Зееволде, Вяйтефеен,
Зволле, НьюЛёузен, Далфсен.
Декабрь 1992—Ноябрь 1999 года.

https://www. proza. ru/2010/02/26/351

Дневник 4

Март 2006 г. — необычный март. В этом году исполняется 70 лет моему брату Анатолию Чумаку.  28 марта я, Лена и Ира сели на самолёт и отправились в Москву…  В Донецк мы прилетели 30 марта. Разместились по родственникам и на следующий день отправились в ресторан. Мой племянник, Игорь Чумак, организовал день рождения отца по высшему разряду. Работая директором мебельного предприятия, он мог себе позволить расходы на ресторан, который даже по нашим меркам был дорогим.  На следующий день Игорь закрепил за нами своего сына Андрея, с машиной и мы начали тур по местам боевой славы. Ира захотела захотела посмотреть,  где я провёл детство.  К моему удивению там ещё проживала женщина из моего прошлого.  В то время она была маленькой девочкой,  но сразу вспомнила меня.  Ира всё снимала на плёнку, чтобы потом смонтировать фильм.
Не хочу скрывать — я плакал и не стыдился этого. Во дворе моего детства всё было по-старому. Наш дом, дом тёти Наты, да и остальные 6 домов выглядел визуально прежними.  Заходить внутрь мне не хотелось.  Сколько мы пробыли там не помню. Потом поехали на стадион «Шахтёр»,  где прошли мои футбольные университеты. На стадион нас не пустили — готовились к игре. Не помогло и моё бывшее участие в судьбе этой команды.  Правда теперь на стадионе играет донецкий «Металлург», а «Шахтёр» играет на бывшем стадионе «Локомотив», который переоборудовали в самый современный европейский.
После стадиона побывали на моей работе: на шахте им.  Засядько и шахте Феликса Кона.  Последней шахты уже нет, на её месте сейчас какая-то другая организация, но старая подъёмая машина и копёр попрежнему на месте. Ира всё снимает на видеокамеру и я главный герой её фильма…

Ясенов