21.02.2017

Дневник Владимира Юдковского

Благодаря Павлу Григорьевичу Ехилевскому, дай Бог ему здоровья, мы приобщились к одному любопытному документу. Это воспоминания человека, значительная часть которого прошла в Донецке. Зовут его Владимир Анатольевич Юдковский. На сайте proza.ru он разместил воспоминания о своем личном прошлом. Отрывки из них мы вам и предлагаем, в трех частях.

Полную версию можно увидеть вот здесь:

https://www. proza. ru/2009/09/18/812

Мы выбрали из этого текста то, что так или иначе касается Сталино/Донецка. В итоге, получился все равно огромный текстовый массив — около 50 тысяч знаков. Мы разбили это на три подачи, расставив от себя подзаголовочки. И сегодня — первая часть. Следует иметь в виду, что текст дан, как есть — со всеми грамматическими и стилистическими нюансами, которые есть в первоисточнике. Править мы не стали, потому что не в литературной ценности тут дело. Текст хорош тем, что прекрасно передает атмосферу тех лет. К фактажу мы бы тоже рекомендовали подходить спокойно. Кое-что автор трактует очень индивидуально (расположение объектов, работа транспорта, взаимоотношения структур и т.д.) — мы признаем за ним это право, как и за всяким человеком, который вспоминает прошлое сквозь призму прожитого лично. То, чем этот текст привлек П. Г. Ехилевского и редакцию сайта, мы объяснили. Надеемся, что и вас он заинтересует те же.

Приступим же…

Я родился в г.  Донецке, Украинской ССР, бывшем могучем и нерушимом Советском Союзе 24 февраля 1938г.  в еврейской семье. Всю жизнь владел, и сейчас владею, только русским и украинским  языками. Мой отец, Юдковский Анатолий Григорьевич, никогда не стеснялся своего еврейства,  но и не превозносил евреев. Он был воспитан на русской культуре и эту любовь привил мне и моей сестре. В семье всегда разговаривали только порусски.
Мы жили в Сталино на 8 линии дом 19. Тогда в городе никто не знал названия улиц. Они существовали, но если ктото спрашивал как найти ул. Горького, человек долго соображал что это такое, а потом разводил руками и говорил: «Я не знаю где это». Сам же в это время стоял на ул. Горького, но знал её только как 8 линию. 8 линия начиналась от завода и тянулась до студгородка. Дом №19 был не домом в современном понимании, а состоял из восьми одноэтажных малогабаритных домиков, объединенных общим двором и общим наружным туалетом. Всего этого я тогда не знал, т. к.  прожил в этом дворе неполных три года и воспоминания об этих годах не сохранились в моей памяти. А потом началась война…

Эвакуация и возвращение

В июле 1941г.  отец попал в аварию на шахте и ему поломало одну ногу, а вторую травмировало. он лежал дома в гипсе. В августе родилась моя сестра, уже шла полным ходом эвакуация. В это же время приехал из Ленинграда дядя Иосиф. Он закончил пищевой техникум и был распределён в г. Харцызск, недалеко от Сталино. Он поехал в Харцызск на хлебозавод и там ему сказали, что завод эвакуирован. Посоветовали обратиться в областное управление в Сталино. Ему сказали, чтобы он готов был к эвакуации. Дядя попрощался с нами и ушел на сборный пункт. Отец на костылях поехал на шахту, чтобы узнать чтонибудь об эвакуации. Оказалось, что состав уже был, но директор шахты погрузил в него своё имущество и уехал, оставив рабочих на произвол судьбы. Главный инженер шахты сказал отцу, что он решил уйти в деревню и рекомендовал отцу идти с ним.
Ты не член партии, паспорт мы заменим на русских и как-нибудь проживём.

Отец в принципе был согласен, но решил посоветоваться с мамой. Ночью неожиданно  приехал на машине дядя Иосиф и сказал, что утром отходит состав и мы можем уехать вместе с ним. Погрузилсь в машину и поехали на вокзал. Приехали перед самым отходом поезда. Паника, как обычно. Мест нет. Стали выбрасывать все вещи, чтобы забрать как можно больше людей. Люди стояли, прижавшись друг к другу. Отец тоже стоял на костылях. Сестра Лена лежала на руках у мамы, а я уцепился за юбку. Три дня ехали до Ростова, потому что пропускали воинские эшелоны. В Ростове не задержались и через две недели, ночью приехали в Алагир (Осетия). Коекак устроились у местных жителей.

… После успешных действий советских войск на фронтах, Сталин издал указ о возвращении работников угольной промышленности с фронта, для восстановления освобожденных от фашистов угольных регионов. Этот указ  и начавшаяся гангрена и послужили причиной появления отца в Молотове. Пробыл он там, впрочем ,
недолго. Как только Донецкий бассейн был освобождён, он отправился без семьи в Сталино, где работал на восстановлении шахт.

… Вскоре мы получили письмо от отца и стали готовиться к переезду
в Сталино. Провожал нас весь дом.

… Мы приехали в Сталино летом 1946 г. Жить нам было негде, так как нашу довоенную квартиру заняли другие люди и отец, через суд домогался получения старой квартиры. Следствие шло уже год и скоро дело должно было быть передано в суд. На нашей стороне выступали все жители дома №19 по 8 линии. Они пережили оккупацию и проживали по своим старым адресам. Поселились мы у родной сестры отца, Марии Григорьевны. У них была трёхкомнатная квартира. Сейчас даже невозможно представить как мы там все вместе жили: бабушка, Анна Григорьевна, Мария Григорьевна и её муж Степан Алексеевич Чумак, два их сына: Вова и Толик, а также приёмный сын Гриша и наша семья из четырёх человек. Немного пожив у них, мы переселились в общежитие ДИИ.
В 1944 г., когда в Москву возвращались Министерства, отец тоже уехал в Москву, но работать там не хотел, он рвался на шахту. Только через восемь месяцев был подписан приказ о его увольнении из Министерства и направлении в ДИИ на кафедру транспорта и восстановления института. Степан Алексеевич, муж сестры отца, Марии Григорьевны тоже работал на кафедре транспорта доцентом.
Мария Григорьевна, никогда я её так не называл, просто тетя Маня, нигде не работала, но на общественных началах вела кружки по музыке и ещё чемуто, сейчас не помню, в различных организациях города.
Дом бы расположен по адресу ул. Артёма (или Первая линия) №58.
Это был дом, так же как и соседний, профессорско-преподавательского состава ДИИ. Мы знали всех профессоров старого поколения, а впоследствии и новых профессоров и докторов наук, вышедших из стен старейшего института Донбасса.

История одной еврейской семьи

Чтобы рассказать историю усыновления Гриши, мне придётся немного отступить от основной канвы повествования. Снова война, о которой к тому времени никто не забывал, также как и по происшествии 50 лет, но всётаки она отошла уже на второй план. В нашей семье не вернулись с войны братья мамы Володя и Гилька, со стороны отца погиб брат Александр, сестра Цива и сам он вернулся инвалидом.
Брат мамы Рувим дослужился до капитана и демобилизовался, а брат отца Вениамин закончил войну подполковником и служил на Курилах.
Перед самым началом войны, мой старший двоюродный брат Владимир поехал в гости к сестре своей матери Циве. Гриша был сыном Цивы и Даниила. Началась война. Циву и ещё одного учителя, как евреев, выдал немцам хорошо знавший и близкий им
человек, ставший полицаем. Их живьём закапали в землю и как рассказывали очевидцы, три дня в этом месте шевелилась земля, а Гриша с Вовой спрятались в погребе и просидели там всю оккупацию. Еду им носили местные жители, для которых они были своими советскими детьми, и отец Даниила.  Вова, как более старший, после ухода немцев поехал в Сталино и беспризорничал на улицах. Он не знал, что его родители находятся в Прокопьевске. Однажды мой отец возвращался с работы и к нему подбежал мальчишка. Отец очень любил детей и его знали все дети вокруг. Он сказал, что только что видел Вовку Чумака и он сейчас сидит в подъезде одного дома. Отец пошёл вместе с ним и увидел оборванного беспризорника. Он его сразу узнал, и Вова тоже узнал отца. Он бросился к нему на шею, и они оба расплакались. Когда подошел срок окончания командировки, отец забрал его… Он жил у нас около месяца, немного отошёл от беспризорной жизни и когда директор института проезжал…, отец посадил Вову к нему в вагон и отправил к родителям. Только после войны мой отец поехал в Ольховатку, где раньше жили Цива и Даниил, нашёл там Гришу, который жил с дедом, и привёз его в Сталино. Перед тем как и Вову раньше, а позже Гришу искупать и переодеть
он их сфотографировал. Это было экзотическая фотография, но в то время она производила удручающий эффект. Двое оборванных, худющих мальчика:один старше, другой ещё мальчишка.
Мы не имели тогда ещё постоянного жилья, но всётаки отец хотел усыновить, но этому воспротивилась мать отца. Она сказала, что никому не отдаст сына Цивы. Отец не мог спорить со своей матерью, которую очень уважал и любил, и Гришу усыновили Чумаки.

Гриша обладал уникальными способностями к изучению иностранных языков. Ему нужно было месяц посидеть со словарём — и он уже свободно говорил или на английском, или на испанском, или итальянском языках. Я думаю, что он знал не менее десяти языков. А ещё он любил собирать приёмники и изза этой страсти угодил в неприятную историю, которая могла закончиться весьма печально. В подвале дома у нас была оборудована штабквартира, где мы собирались, покуривали и мастерили что во что горазд. Однажды, слушая гришин приёмник, мы услышали шум в подвале и к нам в комнату ввалились четыре милиционера, скрутили Гришу и повели в отделение. Он шел по главной улице города, со связанными сзади руками, на виду прохожих, которые, тогда это было естественным, не обращали на него никакого внимания. Один из знакомых увидел его и сообщил Степан Алексеевичу и моему отцу в институте. Мы же сообщили своим матерям. И они все вместе пришли в отделение милиции и там узнали, что Гриша — шпион. В милиции не хотели верить, что мальчишка просто увлекается техникой и сам собрал приёмник. Ему вменяли в вину передачу шпионских сведений — кому не известно. Но это не имело значения. И только когда парторг института и председатель профкома письменно поручились за него, Гришу выпустили из отделения милиции. История эта не имела продолжения и это было счастьем для него, так как не повлияла на его дальнейшую судьбу.

Жизнь на 8-й линии

Вскоре мы получили по суду нашу старую квартиру и перебрались на 8 линию 19. Первое время я ещё прибегал к ним во двор, но потом, когда занятия в школе стали более интенсивны, мы встречались реже, но никогда не теряли друг друга из вида, до тех пор, пока Гриша не уехал в Среднюю Азию и исчез. После его отъезда я его больше не видел и даже не знаю как сложилась его жизнь. Он писал своей матери, а после её смерти и эта ниточка оборвалась. Я тяжело переживал его отъезд: я потерял не только брата, но и хорошего, верного друга. Часто мне не доставало его советов и товарищеского участия.

После переезда на свою квартиру я стал ходить в новую школу. Она располагалась в ста метрах от дома на той же 8 линии 16.
Это было двухэтажное, кирпичное здание, построенное неизвестно когда и для каких целей. За лето я успел познакомиться со всеми детьми нашей улицы. Вообщето это был квартал, но мы называли его улицей. Всё, что находилось ниже нашего квартала, называлось «нижней восьмой»,  а всё что выше  «верхней восьмой». Между нами происходили постоянные стычки, правда всегда до первой крови. Каждый квартал жил как бы своей обособленной жизнью. Город Сталино располагался на большой территории, нередко через пустыри связанный с центром только трамвайной и много других. Это были посёлки при шахтах, но все они входили в черту города. И все враждовали между собой. Попасть в чужой район было крайне опасно. Нередко окраинные парни объединялись и приезжали в город резать местных. Те потом собирали банду для отомщения и так продолжалось много лет. Сам город, центр, был очень маленьким. 1-я линия, или улица Артёма, простиралась от завода до кинотеатра им. Шевченко. Госбанк и кинотеатр были единственными зданиями, неразрушенными во время войны. Дальше кинотеатра через пустырь, находился студгородок . Туда редко кто заходил, кроме студентов. По ул. Артёма ходили пять троллейбусов, номера которых мы узнавали на далёком расстоянии. Они отличались друг от друга, так как были отремонтированны в мастерских шахт и имели только им характерные признаки. Используя знание этих признаков, я один раз удивил отца. Мы стояли на остановке возле главпочтамта и ждали троллейбуса. Он показался со стороны 1го гастронома (примерно 200-250 м) и я заметив горбатую кабину водителя, сказал что идёт первый номер. Когда он подошёл ближе отец увидел, что это действительно первый номер. С тех пор за мной закрепилась слава дальнезоркости.
Центр представлял собой следующее: начиная от завода до универмага не было ни одного строения, затем после универмага разрушенный кинотеатр «Комсомолец» и напротив разрушенный гастроном. Кинотеатр начинали только отстраивать. Дальше шёл сквер Павших Коммунаров, где собиралась шпана со 2-3-4 линий. Оказаться там вечером было опасно и не только для детей.
За сквером, сбоку стоял Госбанк. Напротив него не было никаких сооружений и только дальше, на 8-й линии располагалась пожарное управление, отчего вся местность называлась «Пожарная». Следующим за банком находилось здание Дворца Пионеров и немного дальше по 1й линии Донецкий индустриальный институт, напротив которого находился комбинат «Сталинуголь». На пересечении 1-й линии и проспекта 25-летия РККА стоял Гастроном №1 и здание Дома Техники. Затем вплоть до Главпочтамта был пустырь. Возле почты стояло старое здание обкома партии и дальше по ходу оперный театр, напротив которого находилося кинотеатр им. Шевченко. Немного позже ниже кинотеатра открыли детский кинотеатр, который, насколько мне помниться, названия не имел. На этом центр города заканчивался. Я знал о существовании студгородка только потому, что мы некоторое время жили там до получения своей квартиры. Поездка на вокзал была целым событием. Туда ходил трамвай. Ходили они медленно и никто не ждал трамвай на остановке. Просто выходили к полотну и на ходу садились в проходящий трамвай. Меня научил этому отец. Правда он делал это не специально. Я видел, как он садится в трамвай, когда едет на работу и повторял за ним. Он, по-моему, даже не знал об этом. Время каникул мы проводили на первом ставке, а затем открыли для себя и второй ставок. Иногда ездили на трамвае в Мушкетово, где расположено было самолётное кладбище, чтобы набрать «клапанов». Внутри был натрий и когда его бросали в воду он «стрелял». Но это была ужасно далёкая поездка по тем временам.

Трудное детство

И, конечно, футбол. Но об этом я расскажу немного позже, так как футбол сыграл в моей жизни немаловажную роль. В основном наша жизнь протекала только на нашей улице. И только в школе я оказался в окружении детей, проживающих на разных улицах, охваченных школой. Заниматься в этой школе я начал с третьего класса. До сих пор помню и никогда не забуду нашего классного руководителя Таисию Никифоровну. Какая тяжёлая доля выпала ей! Вместе с нами, девятилетними и десятилетними ребятишками учились переростки, которые во время войны, естественно, не посещали школы. Одному из них было 16 лет и мы смотрели на него как на дедушку. И, конечно, все они были хулиганистые ребята. Безотцовщина, постоянная нужда толкала их на улицу, где в обществе таких же обездоленных они находили утешение и сочувствие. Многие из нашего класса, так и не закончив школы, попадали в тюрьмы. У меня не поднимется рука объвинять их в этом. Они не были бандитами в том смысле, которое придают этому слову. Это были обездоленные люди, жертвы своего времени. Собственно говоря, мы все были такими и только судьба, да родители уберегли некоторых из нас от подобных злоключений. Со многими  я потом встречался и дружил, несмотря на то, что некоторые не покинули преступный мир. Я не видел в них преступников, ставших на этот путь из-за своих преступных наклонностей. Нет, это были нормальные люди, сломленные в тюрьмах и лагерях существующими порядками, отторгнутые затем обществом, по совершенно не понятным для нормальных людей законам, что заставляло их держаться своего братства. Конечно, были среди них и слабовольные, душевно больные люди. А как можно было остаться с нетравмированной нервной системой, пережив, не в кинотеатре, а наяву эту страшную трагедию, под названием ВОЙНА.
Так вот Таисия Никифоровна, как-то сразу определила, что для этих парней нужен не её педагогический опыт, а чисто материнское участие. И сколько судеб она спасла, скольким отпетым дала путёвку в жизнь. Она не оставляла без внимания наш класс и после окончания школы, следила за нашими успехами и бедами, поздравляла или ездила в тюрьмы, чтобы поддержать, удержать и не утратить веру в себя. Недаром встечаясь уже взрослыми людьми, по русскому обычаю за рюмкой водки, мы, будьто вор в законе, доктор наук, инженер или рабочий — первую рюмку выпиваем за Таисию Никифоровну. Её уже давно нет в живых, но если люди помнят о человеке, то он жив.
Наши взрослые ребята сразу же взяли руководящую роль в классе в свои руки. Сколько горя мы доставляли своим учителям. Мы могли всем классом уйти с уроков и шататься целый день в сквере Павших Коммунаров или возле кинотеатра «Комсомолец». Могли просто сорвать урок или перерезать электропровода и сидеть в полной темноте зимними утрами в классе. Особенно доставалось учительнице немецкого языка. Вы можете себе представить детей, перенесших оккупацию, вытерпевших различные унижения от фашистов, которые со смирением занались бы изучением, по их мнению, вражеского языка. Больше всего издевался над ней Толик Песклов, парень лет пятнадцати. Он мог спокойно подойти к ней, задрать юбку выше головы и молча положить нож на стол. Она с плачем убегала, приходил директор и мы все дружно уверяли его, что ничего подобного не было и она всё выдумала. Директор знал, что мы врём, но он сам боялся этих парней. И тогда на помощь приходила Таисия Никифоровна. Она не ругала Анатолия, она вообще никого не ругала. Забирала его из класса и уходила во двор. О чём они говорили я не знаю, но Анатолий несколько дней вёл себя как юный пионер. Потом всё возобновлялось до следующей беседы. И так продолжалось до его ухода в тюрьму.
Валентин Буц, Виктор Шестёркин, Коля Никулин, Владимир Стаханов и многие другие. Я дружил с Владимиром Стахановым, собственно говоря я дружил со всеми, но Володя приходил к нам домой, я часто бывал у него дома. Он жил на 14-й линии. Чтобы попасть туда нужно было пройти через балаганы, так назывался район, где жили рабочие металлургического завода и через множество «враждебных» линий.
Дружба со Стахановым гарантировала мне безбоязненный проход через все эти опасные места. Володя был старше меня года на четыре, состоял в банде и воровал. Иногда он приносил в класс сладости и угощал всех. В классе он ни разу не украл ни одной вещи и только, как и все старшие ребята, заставлял нас, мелюзгу, поделится бутербродом, когда мы его имели. Дома у нас он ни разу не взял, даже понарошку, ни одной вещи. Моя мама сначала боялась его и старалась не оставлять нас одних, но потом доверяла ему во всём.
Иногда она оставляла его пообедать с нами, но чаще он отказывался.
Все жили тогда одинаково и он стеснялся , что обделит кого-либо из нашей семьи. Попался Володя на какойто из краж и его посадили в тюрьму, здесь же в Сталино. Таисия Никифоровна ходила к нему, но нам запретила, только передавала от нас приветы. Мне он тоже передавал приветы. Однажды Таисия Никифоровна пришла заплаканная и сказала, что Володя погиб. То ли он сорвался с лесов, то ли зеки сбросили его с них. Он разбился насмерть. Мы всем классом ходили на похороны, за что Таисия Никифоровна получила массу неприятностей от директора и районного начальства. Её даже хотели выгнать с работы, но наши родители отстояли.

Еврейский вопрос

Новый 1948г.  мы встречали в новой квартире. Гостей не было никого. Все зимние каникулы я каждый день бегал к Чумакам, чтобы поговорить и покурить на чердаке с Гришей. Вечером ребята моего возраста собирались возле 816. Там было парадное крыльцо, и мы садились на ступеньки и развлекались. Я часто рассказывал прочитанные книги. У нас была прекрасная библиотека, которую собирал отец. Он был страстным любителем книг и привил фанатичную любовь к ним и нам, детям. Всё свое свободное время он посвящал добыванию книг. тогда это было трудное время. Он знал всех продавцов в обоих книжных магазинах города и на работе
часто шутили:
— Где можно найти Юдковского?
— Он пьянствует в книжном магазине.
Зима в Донбассе не очень морозная, но ветер такой, что при 20-градусном морозе чувствуешь себя как при 40-градусном. Одно хорошо, что она длиться не долго. В марте уже тепло, а апрель уже летний месяц. Занятия в школе шли своим чередом. Вскоре нам объявили, что со следующего учебного года мы будем заниматься в новом здании. В мае мне пришлось впервые в своей жизни драться по поводу национального вопроса. Один из переростков на перемене обозвал меня жидом и я не думая о последствиях бросился на него с кулаками. Нас сразу окружили и со всех сторон подбадривали. для них это было бесплатное представление. За время перерыва мы не успели выяснить отношения и только расквасили друг другу носы. Но каждый знал, что продолжение последует. Как только закончились уроки весь класс высыпал на улицу, а мы с Гарбузом, так была фамилия переростка снова сцепились. Он был сильнее меня и несмотря на мою большую изворотливость и ловкость, крепко колотил меня. Я не сдавался, кровь шла не только из носа. Вполне возможно, что Гарбуз покалечил бы меня в этот день, но вмешались Валентин Буц и Володя Стаханов и прекратили драку. Валентин сказал, что я держался молодцом и предупредил остальных, что если ктонибудь назовёт меня ещё раз жидом, то будет иметь дело с ним. За время учёбы я больше ни разу не слышал этого слова и не потому, что была защита Буца. Через пару лет Буц попал туда, где очутились большинство наших переростков. Другие обстоятельства и причины способствовали этому.
Ещё один случай я помню. Это было во время летних каникул. Вся блатная шпана собиралась в сквере Павших Коммунаров. Наша линия тоже приходила на посиделки. Там я впервые попробовал водку. Старшие ребята уже вовсю баловались с этим напитком. Как же было не показать свою храбрость и самостоятельнось! Я выпил полстакана водки и после этого ничего не помнил. Проснулся я в кустах, рядом сидел Толик Песклов. Он рассказал, что я сразу после выпитого свалился, меня оттащили в кусты, а местная шпана стала лазить по карманам. Он увидел это и приказал всё вернуть, а сам сторожил меня пока я не проснулся. Он же и отвёл меня домой. Дома я всё честно рассказал, никто меня не ругал, но я после этого не пил водку и вино до двадцати лет, несмотря на настойчивые уговоры моих товарищей. А мама на следующий день пошла в сквер и поблагодарила Песклова. Перед шпаной он старался показать, что ему это до лампочки, но я видел, что ему было это приятно. Не часто в то суровое время люди относились друг к другу почеловечески.

Нехитрые развлечения

Новый учебный год мы начинали в новой школе. Она располагалась на 9-й линии, возле Пожарной. Как раз возле школы разворачивался трамвай , идущий на Мушкетово. В школе всегда стоял лязг металла о металл. Школа была чисто мужская. Две женские школы располагались ниже нашей. Наша школа имела номер 6, а две женские №18 и №3. В школе №3 училась моя сестра.
Школа была трёхэтажная, облицована черным материалом, под гранит и была мрачным зданием. К нам добавились новые ученики и первый год ушёл на знакомство. Пополняли наш класс каждый год.
5-й и 6-й классы пролетели незаметно и запомнились лишь тем, что постепенно покидали школу переростки. Ушли Песклов, Буц, Гарбузы два брата. До окончания школы остались Шестёркин, Никулин и Соколов. И, конечно, с нами оставалась Таисия Никифоровна. Наша 8-мая линия ходила вся в школу №6 и домой мы возвращались все вместе. Уроки, по-моему, мы никогда не учили и сразу после школы, перекусив дома выбегали на улицу и находились там до позднего вечера. Курили уже как взрослые. К этому времени был отстроен кинотеатр «Комсомолец» и мы по вечерам, когда шла интересная картина, торговали билетами. Закупали днём билеты на вечерние сеансы и продавали их по завышенным ценам. Заработок тратился на конфеты. Процветала игра на фантики. Мы все собирали обвёртки от конфет и играли на них. Каждый имел свинцовую биту и мы разыгрывали фантики. Потом на смену пришла игра в пёрышки. Обычным пером от стекла или гладкой стенки били перьями и тянули руками. Если твоё перо падало близко от пера противника и ты мог пальцами одной руки перекрыть их, то ты выигрывал. Перышки сменили пятаки и игра уже пошла на деньги.
Были забыты другие игры: чижик, лапта, выбивание мячом и даже «жошка». К кожице с мехом прикреплялся кусочек свинца и ногой надо было как можно больше подбрасывать жошку, чтобы она не упала. Увлечение было повальным, играл весь город. Лучше всего было играть в бурках—это войлочные валенки. Они были мягкими и не тяжёлыми и легко можно было контролировать набивание. В дальнейшем это увлечение лично мне помогло при игре в футбол.
Жонглирование мячом при навыке обращения с жошкой было привычным делом. Кроме этих игр постоянным нашим увлечением был футбол. Мы играли на мостовой, на пустырях и вообще где придётся. Проходили матчи между нашей 8-й и нижней, и верхней. А когда играли с 9-й или 7-й линиями—это больше напоминало международные встречи.

Футбол и цирк

И,  конечно,  ходили на стадион поболеть за любимый «Шахтёр».  Сколько себя помню,  я не пропустил ни одного матча с участием «Шахтёра» на центральном стадионе в Сталино.
В 1947г.  этот стадион располагался в Рутченково,  и мы с отцом на трамвае,  тогда это было очень далёкое путешествие,  добирались на игру.  Трамваи всегда были переполнены: висели на подножках,  ехали на буфере сзади.  Для контролёров это было стихийным бедствием — билеты никто не брал.  Стадион был маленький и обнесён деревянным забором.  Мальчишки перелазили через забор,  и стадион был всегда переполнен.  В 1949 г.  стадион перенесли туда,  где он находится и сейчас.  В парк Щербакова возле 1го ставка.  Через ставок был сооружен деревянный мост и когда орава болельщиков возвращалась после матча,  он раскачивался и,  казалось, рухнет вместе с людьми. Когда проходили ответственные матчи или приезжали московские команды,  вокруг стадиона выстраивалась конная милиция,  и прорваться на стадион без билета было трудно,  но всё же,  иногда,  удавалось.  После матча около моста также стоял наряд милиции и пропускал на мост партиями.  Нас,  мальчишек,  это не волновало.  Мы выходили на берег и переплывали ставок.  В посадке выкручивали трусы и шли домой…. Когда «Шахтёр» выигрывал у какойнибудь московской команды,  а в то время это случалось очень редко — это был праздник всего города.  Парк превращался в закусочную: под каждым кустом сидела группа выпивающих и никто их не прогонял.
Милиция входила в положение,  хотя и держала ситуацию под контролем.  Лето 1951г.  запомнилось тремя событиями: великолепной игрой «Шахтёра»,  приездом цирка и «делом врачей».
Из московского «Торпедо» перешёл в «Шахтёр» великолепный форвард — Александр Пономарёв,  уроженец г.Горловка.  На него равнялись все остальные игроки и получился отличный ансамбль,  претендующий на призовое место в чемпионате СССР. В каждой дворовой команде появились свои «Пономарёвы»,  «Башашкины»,  «Бикезены».  Георгий Васильевич Бикезин был крайним защитником «Шахтёра».  Он был любимцем болельщиков.  Играл надёжно,  технично и обладал сильным ударом.  Среди болельщиков ходила легенда,  что у него на правой ноге имелась повязка с надписью: «этой ногой удар смертельный».  Георгий Васильевич не только своей умной игрой стал властелином мальчишеских сердец.
Закончив играть,  он организовал детскую спортшколу и набирал мальчишек со всего города в школу.  Сколько мальчишеских судеб он спас от тюрьмы,  сколько великолепных футболистов вышло из этой школы.  Успехи «Шахтёра» в 60-тых годах целиком связаны с именем Бикезина и главного тренера Дангулова.  Все игроки той бойцовской команды прошли школу Г.  В.  Бикезина.

В г. Сталино впервые после войны приехал передвижной московский цирк. Свой шатёр он разбил в парке им. Щербакова, или как мы тогда его называли, «Горсад». Цирк гастролировал около двух месяцев и для нас он был не только развлечением, но и средством добывания денег. Служащие цирка были набраны из местных: уборщики, кассиры, билетёры и прочая обслуга. Каждый из них обзавёлся помошниками в лице доверенных мальчишек. Обслуга скупала в кассе почти все билеты и потому каждый день был ажиотаж. Билеты распределялись среди доверенных лиц и мы ходили возле цирка и торговали по спекулятивным ценам. Билеты всегда раскупались: шахтёры зарабатывали хорошо. К тому же это было событие для провинциального города, каким был Сталино в то время. Деньги мы отдавали своим работодателям и получали процент от выручки. Кроме этого мы могли бесплатно посещать представления.
Нас, доверенных было человек 10-12, не больше и мы были своими людьми в цирке. В любое время мы могли зайти под шатёр и наблюдать за тренировками артистов, или дрессировкой животных.
Вечером, когда проходило основное представление, нам выделяли специальные места и мы через служебный вход проходили под завистливые взгляды непосвященных мальчишек. В школе со мной старались подружится все: и отличники, и хулиганы — в цирк хотели попасть и те и другие. По неписанному правилу я мог взять в кассе
2-3 билета по себестоимости для личных целей. Этито билеты я и распространял в школе и на них основывалась дружба. Я ещё не был искушён в жизни и думал, что эта дружба будет продолжаться всё время. Поэтому для меня было настоящим потрясением, но и хорошим уроком, что дружба закончилась вместе с окончанием гастролей цирка. Сейчас я не могу вспомнить ни программы, ни артистов, выступавших тогда, но на всю жизнь сохранил светлое воспоминание о искусстве цирковых артистов. О моральной стороне нашей коммерческой деятельности с билетами мы тогда не задумывались: главное было попасть в цирк.

«Дело врачей» и его последствия

«Дело врачей» спустя лишь несколько лет стало для меня знаковым событием, а тогда я как и все прочитал в газете «Правда» сообщение о злодейских намерениях врачей и разоблачении их замыслов некоей Лидией Тимашук. Я тогда даже не обратил внимания на еврейские фамилии врачей. Тем не менее я заметил, что мой всегда настроенный на юмор отец, перестал улыбаться. Часто они с мамой втихомолку беседовали и замолкали при нашем с сестрой приближении. Однажды я услышал как отец сказал: «Когда нужно защищать Родину, то все мы её сыновья, а когда беда прошла, то стали космополитами», но не понял о чём он говорит и не придал значения этим словам. Потом нам сообщила мама, что отец перешёл на работу в комбинат «Сталинуголь» в технический отдел.
Только через много лет я узнал, что после дела врачей изгоняли из институтов евреев и ректор ДИИ Борисенко лично ходил к начальнику комбината с просьбой принять отца на работу. Работать в шахте он уже не мог. Начальник комбината взял отца на должность рядового инженера с окладом 1200 руб. Большего он сделать не мог.
Зарплата была мизерная и нам не всегда удавалось свести концы с концами. На нервной почве у отца обострились боли в ногах и по ночам он кричал.  Меня с сестрой поместили в маленькой спальне, чтобы мы не слышали его криков. Отец как мог сопротивлялся болям и если не сдерживался, то боль была адской.
На 8-й линии отец попрежнему пользовался всеобщим уважением у жителей, которые знали его ещё с юношеских лет. Чтобы поддержать его приходили советоваться по пустякам. Он прекрасно понимал их и был благодарен за поддержку. Соседи по дому поддерживали и материально. Нет, не деньгами. Тетя Ната, дядя Андрей, тетя Феня, дядя Илья приносили то мешок картошки, то макароны. Отец этого не любил и мама скрывала от него помощь соседей, но я думаю, что он догадывался об этом и молчал. Именно в это время я случайно прочитал автобиографию отца, которую он написал для отдела кадров комбината «Сталинуголь». Это была биография обыкновенного советского человека, которую могли написать миллионы проживающих в стране людей, независимо от национальной принадлежности. Чтобы было понятно для сегодняшнего читателя я приведу целиком автобиографию отца, потому что она показывает жизнь обыкновенного советского человека того периода жизни страны.

А В Т О Б И О Г Р А Ф И Я
Юдковского Анатолия Григорьевича
Я родился 8го октября 1907года в селе Красносёлка, Новозлатопольского района, Запорожской области в семье народного учителя. (По существовавшему ранее административному делению — село Красносёлка, Гуляйпольского района, Екатеринославской губернии).
В 1921г. я вместе с семьёй переехал в гор. Запорожье, где в 1922 г умер от голода мой отец.
В сентябре 1923г. наша семья переехал в г. Сталино, где я в октябре 1923г.  поступил в железнодорожный цех сталинского металлургического завода в качестве ученика слесаря. Проработав до июня 1926г.  я перешёл в котельномостовой цех того же завода пресовщиком, где работал до конца 1929года и затем в январе 1930г. поступил на учёбу в Донецкий горный институт. Не окончив третьего курса института я его бросил и поступил на шахту №12\18 треста «Будённовуголь» десятником эксплоатации в июне 1933г.
(Отец состоял в комсомоле с 1924г. по 1933г. В связи с выбытием из комсомола по возрасту ему предложили вступить в партию, но он отказался и потому пришлось уйти из института).
В 1934 г. в феврале мне предложили читать на производственнотехнических курсах при шахте «Пролетар» треста «Куйбышевуголь», куда я перешёл и работал до конца 1934 года. В конце этого года я был призван в Красную Армию. Прослужил в РККА на станции Оловянной, Читинской области с января 1935г.  до июля 1935г. в качестве бойца. Был уволен в запас, так как я закончил воинскую подготовку к должности командира взвода.
В январе 1936г.  я поступил в завод «Стальмост» (бывший железнодорожный цех металлургического завода) гор. Сталино начальником плановораспределительного бюро. Работая в заводе я в 1937г.  поступил в заочный Горный институт без отрыва от производства. В марте 1938г. я был снят на стипендию для дипломирования. В конце 1938г. я защитил диплом и поступил в Донецкий индустриальный институт в качестве ассистента (здесь кроется какая-то «тайна». Ведь отец ушёл из института не закончив третьего курса, а потом за полтора года заканчивает институт. Или он сумел сдать экзамены за третий и четвёртый курсы и поступить сразу на пятый курс заочного отделения, или тогда система обучения отличалась от нынешней. )
В марте 1940г.  меня по приказу Министра в числе 17 ассистентов перевели из института на шахты. Я попал на шахту №2\12 имени Феликса Кона, треста «Куйбышевуголь». где проработал до конца февраля1941г.
Приказом управляющего трестом был переведен на шахту №7\8 имени Калинина, того же треста для усиления работы подземного транспорта.
В середине июня 1941года мне в шахте поломало ногу и в октябре 1941г. я с семьёй эвакуировался в гор. Алагир, Северной Осетии (и ни слова о тех трудностях как с поломанной ногой, женой и двумя детьми, трёх лет мальчиком и двухмесячной девочкой, ему удалось это сделать. Что пришлось пережить в самом Алагире, не имея работы и жилья, тоже ни слова).
В декабре 1941года я добровольно уехал в гор. Сальск, а затем в Ростов в 8-ю Сапёрную Армию, где был зачислен старшим инженером транспортного отдела 8-го управления оборонного строительства (Как в гипсе, а затем и без него, не имея ни тёплой одежды, ни тёплой обуви пришлось страдать и отморозить обе ноги, снова ни одного слова).
В феврале 1942 года по приказу т. Щаденко (Министр угольной промышленности того времени) о демобилизации из Армии горняков, я попал в Ворошиловград старшим инженером в группу комбината «Сталинуголь», которая вела подготовку к восстановлению шахт Донбасса.
В июле 1942 г.  в связи с эвакуацией из Ворошиловграда я, по распоряжению отдела кадров Министерства был направлен в
комбинат «Молотовуголь» гор. Молотов.
Проработав в комбинате «Молотовуголь» с августа 1942г.  по январь 1943г. в качестве старшего инженера подземного транспорта, я был приказом начальника комбината переведен в трест «Андреевуголь» заместителем начальника техснаба. А в мае 1943 г.  приказом начальника того же клмбината был вновь переведен в комбинат «Молотовуголь» старшим инженером подземного транспорта. В этой должности я проработал до апреля 1945 г.  и был приказом Министра направлен в Донбасс, гор. Сталино, в Донецкий индустриальный институт ассистентом, где работаю и по настоящее время.
В мае 1941 года за нарушение правил техники безопасности я был условно осуждён на полтора года и постановлением от 26 июля 1941г. судимость была снята.
В 1924 г.  вступил в комсомол, а в 1933 году был исключён за самовольный уход из института (приходилось быть дипломатом в то нелёгкое время и идти на заведомый обман. В этом отношении он был не одинок: каковы времена—таковы и нравы).
В комбинате «Молотовуголь» в конце 1944 года я был принят кандидатом в члены ВКП(б), а в Донецком индустриальном институте в апреле 1947 года членом ВКП(б).
По семейному положению я женат, имею двух детей.
В 1946 году в связи с заболеванием гангреной я был снят с воинского учёта.
30 апреля 1949года
подпись.

Я думаю, что под этой автобиографией могли поставить подпись многие из 102 национальностей, проживавших в СССР.
Мария Григорьевна Бойко вообще говорила отцу, что всё это скоро пройдёт, потому что не верила в заговор врачей. Мария Григорьевна была героиней для всего еврейского населения 8-й линии. Во время войны она прятала у себя еврейского юношу, а затем перевела его через линию фронта. Какой любовью к людям нужно было обладать, каким бесстрашием, чтобы имея мужа на фронте и двух сыновей, старшему из которых было пятнадцать лет, чтобы решиться на такое. Через много лет, когда появилась возможность выезжать за рубеж, сестра записала в Израиле Марию Григорьевну Бойко в книгу Милосердия, где вписаны имена помогавшим евреям во время Холокоста. Каждую субботу в специальной молитве евреи молятся за этих людей. Уже нет в живых и Марии Григорьевны и её сыновей, но светлая память о ней живёт в сердцах благодарных людей.

Смерть Сталина

А потом был март 1953 г. Я уже учился в 7-м классе и хорошо всё помню. Помню траурную вахту учителей, помню скорбные лица, помню свои рыдания. Помню как все мои знакомые и взрослые с утра ожидали сообщения о состоянии здоровья вождя. Помню тревогу в глазах людей. Я не могу сказать, что все вокруг с замиранием сердца следили за борьбой врачей за жизнь Сталина. Наверное были и такие, которые знали о всех его преступлениях. Я имею ввиду тех, кто находился на свободе. Те, что сидели в лагерях ,  естественно, знали, но они были изолированны. На свободе я таких людей не знал и наверное знать не мог из-за своего возраста. Хотя некоторые, ранее несокрушимые понятия уже давали трещину. Я, наверное, как и все мои знакомые мальчишки верил в несокрушимость и непобедимость Красной Армии, верил в гениальность наших военноначальников и Верховного Главнокомандующего. И как снег на голову на меня свалился рассказ отца Жени Гацкова, вернувшегося с войны инвалидом. Он рассказал как «драпали» наши красноармейцы от Харькова до Ростова, благодаря бездарным действиям наших военноначальников и сколько сотен тысяч солдат поплатились за это жизнями. Я не верил своим ушам и дома спросил у отца и мой отец, спокойный и уравновешенный, вдруг закричал на меня: «Не задавай глупых вопросов».  И тогда я понял, что отец Жени сказал правду. Нет, свет не перевернулся в моих глазах, но вера в официальную печать дала трещину.
Смерть Сталина была для меня, как наверное и для многих моих сверстников, чудовищной несправедливостью. Почему она забрала самого мудрого, самого гениального, самого доброго из людей? Мы все как-то свыклись с мыслью, что Сталин вечен и не может умереть. Любой был готов отдать свою жизнь, только чтобы жил Сталин. Даже долгожданные весенние каникулы не радовали. Траур был не только внешним явлением, он был и в душе. То, что творилось в городе описать невозможно. Вопросы: «Что с нами теперь будет?» и «Как мы теперь будем жить?» были самыми жгучими. А сколько самоубийств на этой почве произошло никто никогда уже не скажет. Сколько болезней на нервной почве. И это всё творилось в провинциальном городе, а что говорить о Москве. Сейчас мы знаем из рассказов очевидцев о трагедии во время похорон, но даже сейчас никто не может назвать число жертв, которые этот дьявол в человеческом обличье забрал с собой даже после смерти.
Когда посмертные страхи немного улеглись, народ стал свидетелем борьбы за власть. Вопрос был не праздным и волновал людей не только в центре, но и на переферии. На отца тяжело было смотреть. Он представлял какой террор обрушиться на евреев, если к власти придёт Берия. Он, как и сотни других, был готов к худшему. Внешне он был спокоен, но я видел как он нервно курил и обычно разговорчивый, замкнулся в себе. И тем разительнее была перемена, когда опубликовали опровержение о «деле врачей». Я помню его сияющие глаза, возвратившуюся на лицо очаровательную, его «фирменную» улыбку. Я помню, как он подошёл к Марии Григорьевне Бойко, поцеловал её и сказал: «Живём, Мария!» и она ласково погладила его по седеющим волосам. Но больше всего мне запомнилось то, что в этот день он сидел и играл с соседями в домино, которое терпеть не мог. Если уж он сел играть в домино, то в мире случилось поистине что-то важное.

Моя компания

Нас, мальчишек, конечно, мало волновала партийная борьба за власть. Мы как и прежде играли в футбол, хулиганили и вся наша жизнь протекала на улице.  Улица воспитывала наши характеры, учила взаимопомощи и товариществу. Мы не понимали, да и не хотели понимать, что принесёт нам смена руководства страной: новые радости или новое горе…

На улице жизнь проходила в окружении Шурика Змиевского, Жени Гацкова, Виктора Рыжика, Владимира и Пети (к сожалению не помню фамилии), Игоря Арнаутова, Адика Русанова и Нёмы Фарбера. Очень несладко приходилось Адику и-зза своего имени. Мы-то уже привыкли, а в школе или в окружении других ребят Адик испытывал явный дискомфорт. Ребят можно было понять, сразу после войны встретиться с мальчиком, которого зовут Адольф, да ещё и дружить с ним, было выше их сил, но сам Адик разве был виноват, что родители дали такое имя.
У Шурика было две сестры: Клава и Зина. Клава была старше их и заменила им мать и отца. Зина была младше Клавы и иногда принимала участие в наших играх. Она была спортивной девчонкой и после школы поступила в физкультурный техникум. У Шурика была мечта поступить в авиационное училище и он заразил этой мечтой и меня. В дальнейшем он осуществил свою мечту, а я увлёкшись футболом, не поехал в Ворошиловград в училище.
Женя Гацков у наших родителей считался хулиганом, хотя на самом деле был обыкновенным парнишкой с немного агрессивным характером, что и определило его лидерство в нашей команде. Он часто был заводилой в наших походах на ставок и заводской резервуар. Он был моим компаньоном в побегах из дома, когда мы чувствовали, что наказание за какие-либо проступки или плохую учёбу неминуемо. Неоднократно нам приходилось встречать рассветы на ставке, дрожа от холода и испытывая мучительный голод, который заставлял нас возвращаться домой и добровольно ложиться под отцовский ремень.
Витя Рыжик был младше нас, но считался равноправным членом команды, благодаря авторитету старшего брата Владимира. Когда я увлёкся лёгкой атлетикой, Витя всегда участвовал в моих тренировках на пустыре на восьмой 20. У него был всегда вспотевший нос, но кончике которого висмела капля пота. Казалось, что она приклеена к носу, несмотря на то, что он часто её смахивал, она держалась на одном и том же месте.
Петя был тихим, стеснительным пареньком. Он был старше нас года на 2-3 и всегда молча сидел на «парадном»крыльце, которое осталось от старых времён по восьмой линии 16 и оживал только тогда, когда ктонибудь расказывал перечитанную книгу. Зато его брат Владимир, или как мы его звали Волчёк, был полной противоположностью. В одном месте у него было не одно, а два шила. Вечно в движении, даже стоя на одном месте, всё время переминался с ноги на ногу. Любимая его игра — «латки», когда нужно было догнать кого-либо и хлопнуть по плечу. Он мог бегать целый день: играть в футбол, пробежаться на ставок и обратно, чтобы окунуться один только раз. Наверное он когда ел, то сучил ногами под столом. Волчёк обладал какимто особым чутьём, счастливым чутьём на деньги. Мы могли пройти несколько раз по одному и тому же месту и ничего не заметить, а Волчёк обязательно находил деньги, если их ктото потерял. Однажды мы шли в резервуар на заводе и он шашёл красненькую тридцатку. Мы все прошли возле неё и не заметили, а Волчёк заметил и подобрал. В тот день мы гуляли по-царски. Купили на все деньги конфет, ели и даже угощали наших товарищей с соседней улицы.
Адик Русанов худенький, маленького роста, интеллегентный мальчик общался с нами не часто. Его сестра Элла дружила с моей сестрой Леной. Адик был единственным среди нас, кто учился серьёзно. Он не пропускал уроков, «не бастовал» как говорили тогда,
делал ежедневно домашние задания и выходил на улицу только после того, как выучит все уроки. Он был как-бы белой вороной среди нас, но я не помню ни одного случая, чтобы Адик подвергался насмешкам по этому поводу.
Нёма Фарбер жил в моём дворе, он вечно был занят растениями или голубями. Гулять он не любил и его мать, тётя Лиза всегда выгоняла его на улицу, чтобы он не крутился под ногами или дома, или во дворе. Вот он был у нас «козлом отпущения». Ему доставалось всегда и по поводу и без повода. Нёма стойко переносил все нападки, никогда не жаловался дома. У него была одна особенность:большая голова по сравнению с туловищем и его мать всегда говорила — «ленинская голова», что тоже служило поводом для насмешек. Он никогда не принимал добровольно участия в наших играх в футбол, лапту или «выбивании». Если не хватало игроков, то его насильно втягивали в игру и он всегда был «мальчиком для битья». На дальний ставок мама его не пускала, в резервуар он ходить боялся, но он был свой во всех дворах, где держали голубей. Тогда была мода на голубей, их держали во многих дворах и голубятники были уважаемыми людьми. Они могли без конца рассказывать как ловили «чужого» или как мастерски обманули другого голубятника при обмене. Из-за голубей возникали настоящие войны и пустыри на улицах становились местом сражения между «своими» и «чужими». Нёма голубей любил, голубятники видели это и доверяли ему птиц.
В нашем дворе жил и Игорь Арнаутов, племянник тёти Наты. Высокий, красивый мальчик, он был моим соперником во всем. Он всегда обыгрывал меня в «66», была такая карточная игра, в «чапаева» и шашки. Только в поддавки я не уступал ему. В футбол, если он становился в защите, никто не мог обыграть его. Благодаря этому он и получил прозвище «Башашкин», был тогда защитник ЦДКА Башашкин, кумир мальчишек.  По такому раскладу мы должны были бы с ним враждовать, а мы, напротив, крепко дружили и никогда не ругались. Могли, конечно, по-мальчишески обидется друг на друга, но моментально мирились и забывали свои обиды.
А каким успехом Игорь пользовался у девочек! У нас во дворе жила девочка Виолетта. Красивая, как кукла.  За ней табунами ходили мальчики с соседних улиц. Мы тоже её тайно любили, но не показывали вида. Любовь у нашего поколения была не в моде. Виолетта предпочитала Игоря всем остальным кавалерам, а он был абсолютно холоден к ней. В душе я называл его дураком и не понимал как можно не обращать внимания на такую красивую девочку. Но и моя любовьк ней испарилась моментально после одного случая. У меня с сестрой был котёнок: прекрасный маленький пушистый комочек. Мы души в нём не чаяли и вот однажды он выскочил из дому во двор и Виолетта наступила на него. Котёнок недолго проболел и умер. Это была первая смерть на моих глазах и хотя я прекрасно понимал, что Виолетта наступила на него не нарочно, моя любовь к ней испарилась и угасла, как сигарета в песке.

Спорт, спорт, спорт…
В школе у меня, естественно, были другие друзья. В седьмом или восьмом классе к нам добавилось несколько новых учеников.
Они отличались от нас прекрасной одеждой, какой-то холённостью и разговорами о девочках. Среди них был Алик Левандо. Он занимался лёгкой атлетикой: бегал стометровку. Алик был чемпионом области и потом стал чемпионом Украины как среди юношей, так и среди взрослых. Он-то и заразил меня увлечением лёгкой атлетикой, правда на недолгое время. Увлечение спортом не было новинкой в нашем классе, класс был спортивный: Коля Никулин, Володя Инин, Толик Декгонский, Витя Тренеев, Жора Лепихов — занимались в спортивных секциях. Володя Инин стал впоследствии чемпионом Союза по тяжелой атлетике. Я дружил со всеми и ещё с Витей Шестёркиным. Потом я крепко подружился с Женей Заварзиным, когдв мы вместе стали тренироваться у Георгия Васильевича Бикезина.
Я и раньше не был оторван от спортивной жизни. Живший у нас на улице тренер по баскетболу Иван Назарович Сушко, заметил меня и пригласил в секцию. Он обучил меня азам этой игры. Я не помню по какой причине мне тогда баскетбол не понравился, но я ушёл из спортшколы и порешёл в футбольную секцию при команде «Шахтёр», которую возглавлял Г. В Бикезин. Он жил по соседству с нами, на 7 линии, но об этом я узнал только когда начал заниматься футболом в секции. Иногда мы возвращались домой вместе и для меня это были минуты наивысшего блаженства. Только через несколько лет я понял красоту баскетбола, с удовольствием играл в баскетбол и с благодарностью вспоминал Иван Назаровича за уроки.
Я уже говорил, что на занятия футболом я ходил вместе с Женей Заварзиным. Он был небольшого роста, но такой прыгучий и цепкий, что редко кто из нападающих мог ускользнуть от него. Он жил на 2-й линии и мы после тренировок обычно возвращались втроём: я, Заварзин и Зайцев. Брат Зайца играл левым краем в «Шахтёре», а потом перешёл в киевское «Динамо». Заяц жил на верхней Восьмой, т. е.  был моим соседом.
Товарищи и друзья тех лет, где вы теперь? Алик Левандо переехал в Киев и после окончания спортивной карьеры стал тренером. Толик Деконский закончил мединститут и потом стал профессором. Володя Инин также стал тренером. Виктор Шестёркин закончил автомобильный техникум и работал механиком в обкомовском гараже. Витя Тренеев, Жора Лепехов и Жора Секретов работали на шахте. С Секретовым мы встречались по работе, встречался я и с остальными, но семья и возраст постепенно отдаляли нас друг от друга и мы виделись всё реже и реже.
Мои друзья детских лет все уехали с Восьмой линии. Изредка видел Петю и Волчка, Женю Гацкова и Виктора Рыжика. Шурик Змиевский окончил авиаучилище, а потом и Донецкий политех и уехал работать в Ворошиловградскую область. Чаще всего я встречался с Игорем, Адиком и Нёмой. После переезда мы жили недалеко друг от друга, да и наши семьи дружили и посещали друг друга. Потом появились, что само по себе естественно, новые друзья и товарищи, но тогда я ещё не знал, что жизнь — это и есть встречи и раставания. Я на всю жизнь сохранил тёплые воспоминания о своих
товарищах детства и юности и разве имеет значение кем они стали и чего добились в жизни. Встречаясь мы всё равно забывали кто мы есть в данный момент и оставались друг для друга теми же Вовками, Женьками и Волчками. Мир вам и благополучие, всем кто ещё жив и земля пухом тем, кто уже ушёл из жизни.

Ясенов