Чем отличается сайт «Донецкий»? Тем, что игнорирует железные поводы и генерирует сомнительные. Казалось бы, какой смысл сейчас говорить о нашем великом хирурге Каро Овнатаняне— ведь нет юбилея и ничего такого не происходит вокруг имени этого человека? Но, во-первых, человек великий (а значит, о нем можно говорить и без повода), во-вторых, в руки сайта попала статья 2002 года из одной донецкой газеты. Тогда широко отмечалось 100-летие со дня рождения Овнатаняна. С удовольствием перепечатываем этот текст под простым, но запоминающимся заголовком «Это была яркая звезда».

 

В октябре этого года исполняется 100 лет со дня рождения Каро Томасовича Овнатаняна, доктора медицинских наук, профессора, который возглавлял на протяжении многих лет клинику факультетской хирургии Донецкого медицинского института. Через год после смерти профессора Овнатаняна, в 1971 году, его имя было присвоено клинике и одной из улиц в Калининском районе Донецка.

  

Памятник и конференция к юбилею

 

Как рассказал заведующий кафедрой факультетской хирургии профессор Гринцов, … в Донецком мединституте под руководством профессора Овнатаняна было выполнено 30 кандидатских и 9 докторских диссертаций. » Каро Томасович дал развитие таким отраслям, как хирургия почки и предстательной железы, хирургия диафрагмы, анестезиология и реаниматология. В этой клинике он начинал кардиохирургию — операции на сердце: пороки, кардиостимуляторы, — рассказывает Александр Григорьевич Гринцов. — По мнению нашего ректора, академика Казакова, столетие Овнатаняна должно быть не просто событием университета, а региональным, всеукраинским праздником. Потому что этот человек столько тысяч спас жизней, столько возвратил здоровья. Редкой величины человек. Это была яркая звезда, лучи которой до сих пор светят».

 

Бывшие и нынешние работники клиники каждый год в день рождения и в день смерти профессора Овнатаняна собираются у памятника Каро Томасовичу на Мушкетовском кладбище. Правда, теперь памятник этот можно увидеть только на фотографии. «Год назад была первая попытка украсть бронзовый бюст, — говорит профессор Гринцов. — Мы это своевременно обнаружили и восстановили памятник. Регулярно туда наведывались. Через некоторое время мы узнали, что памятник все-таки украли. Консультировались мы с юристами. Раскрытие подобного рода преступлений является очень сложным и практически невозможным. Поэтому мы решили восстановить памятник несколько в другом варианте, чтобы предупредить новые попытки. Вандализм вообще процветает, всем это известно. Это будет уже не бюст, а огромный портрет на мраморной плите. Решили остановиться на более надежном вариант. Мы создали благотворительный фонд имени Овнатаняна. За счет этого, при помощи спонсоров, наших друзей, я полагаю, нам удастся и конференцию провести на должном уровне. Этот фонд создан не только для проведения юбилея. Он преследует очень многие цели. Поддержку ветеранов нашей клиники. Уже сейчас мы выплачиваем стипендию одной студентке, дочке нашего коллеги,  погибшего во время служебной командировки».

  

Гнев и милость Овнатаняна

 

Каро Томасович и сам был очень отзывчивым, внимательным человеком. И вместе с тем — очень строгим, требовательным, принципиальным. Ему не довелось иметь собственных детей, поэтому к своим диссертантам, коллегам он относился, как к детям. Он почти всем помог обзавестись квартирами. К нему приходили с будущими женами. Просили его помощи и в случае, если требовался развод. Во времена Овнатаняна судьбу браков решали не на небесах, а на партсобраниях. И профессору приходилось поддерживать своих коллег, даже если партийные товарищи от развода очень отговаривали, но он сам видел, что семейная жизнь радости не приносит.

 

А бывало и сердился Каро Томасович на своих учеников. При этом и сглаживать конфликты умел. Вот какую историю вспоминает ученик Каро Томасовича, ныне главный специалист Института урологии Академии медицинских наук Украины, профессор Карпенко в присланном для участия в конференции докладе:

 

— Бурное развитие большой хирургии в различных хирургических клиниках мира сопровождалось учащением послеоперационных тромбоэмболий легочных артерий со смертельными исходами. Наша клиника не была исключением. Каро Томасович пригласил меня к себе, рассказал об операции Тренделенбурга по удалению тромба из легочной артерии. В то время в мире было сделано успешно около 60 таких операций. Больше было неудач. Вместе с ним мы ходили в секционную, изучали детали операции. После операции на животных считали подготовку законченной. Стали ждать эмболию легочной артерии в клинике. Она наступила 11 марта 1964 года. У больного на 7-й день после резекции мочевого пузыря по поводу рака произошла эмболия легочной артерии. Я был поблизости, правильно поставил диагноз, доставил больного в операционную. Повезло и в том, что бригада хирургов была помыта и готовилась к грыжесечению. С этой бригадой я удалил седловидный тромб из легочной артерии длиной в 21 сантиметр. Больной поправился. С момента закупорки артерии до удаления эмбола прошло около 11 минут.

 

Это было первое успешное хирургическое удаление тромба из легочной артерии в Советском Союзе и 73-я операция в мире. Каро Томасович был горд.

 

На XXVIII Всесоюзном съезде хирургов обсуждалась проблема тромбоза и эмболии. Один немецкий хирург доложил о двух успешных удалениях тромба из легочной артерии. Это меня взволновало, я написал записку и отправил ее в президиум с просьбой предоставить мне слово для сообщения о своем наблюдении. Не успел прийти в себя, слышу — мне предоставляют слово. Я доложил о нашем наблюдении, мое сообщение было эмоциональным. Я как бы заново пережил то, что происходило в операционной. Делегаты съезда встретили мое сообщение одобрительно, аплодисментами.

 

В перерыве мне сообщили, что Каро Томасович в гневе на меня. Я не понял, почему. Разыскал его в фойе, и все разъяснилось. В своем выступлении я не упомянул, что операция была сделана в Донецке, в клинике Овнатаняна. У него были основания гневаться. Ведь он меня нацелил на эту операцию, научил. Я  же не упомянул его имени в своем сообщении на съезде хирургов. Я объяснил ему экстремальную ситуацию и волнение, которое меня охватило. Просил понять меня и простить. Он простил. Никогда не напоминал мне о случившемся.

 

Поклонник искусства

 

Профессор кафедры факультетской хирургии Юрий Владимирович Мухин, рассказывая о своем учителе, все время вспоминал о музыке, которую Овнатанян не просто любил — он сам прекрасно играл на скрипке и фортепиано:

 

— В семье Овнатаняна, когда он жил еще в Баку, случилась беда — умер отец. Мать в слезах: что будем делать, трое детей? Он в этот момент учился в медицинском и занимался еще музицированием. После смерти отца играл даже в ресторане, чтоб заработать деньги, прокормить себя, мать и младших братьев. Братья его стали знаменитыми нефтяниками, получили Сталинские премии за разработку нефтяных месторождений в Сибири. Он дал им высшее образование.

 

Каро Томасович родился в семье токаря, но у него был дядя, который закончил еще в царские годы медицинский университет и работал по специальности кожвенеролога. И он помогал семье, влиял на племянника. И говорил: что ты лезешь в эту хирургию, там у тебя то несчастье, то смерть, а ко мне люди идут ночью, чтоб никто не видел, стучатся в дверь, просят помочь. Но Овнатанян все равно выбрал хирургию.

 

Всегда вспоминал с удовольствием свой воспитательный процесс. После окончания института Овнатанян остался работать в клинике, которой руководил профессор Финкельштейн. Он очень был образованным человеком. Сам из Петербурга. После всех революционных событий хотел через Иран уехать за рубеж, но застрял в Баку. А помогло ему то, что он в свое время скрывал от царской охранки Фрунзе. В Баку Финкельштейн заведовал кафедрой госпитальной хирургии. Каро Томасович рассказывал, что он был строгий, принципиальный человек, и как-то они с ним поссорились, не поняли друг друга. И Овнатанян решил прийти к нему домой, чтобы объясниться. Приходит, стучится, профессор Финкельштейн открывает дверь и обращается к своей жене: «Смотри, кто к нам пришел!» Овнатанян вспоминал, что после этих слов у него пропало всякое желание копаться в дрязгах. Потом сели за стол, Финкельштейн, как всегда, говорил о том, что ему обязательно следует изучать языки, заниматься наукой.

 

В войну Овнатанян в эвакуационном госпитале делал операции при поврежденных нервах и заслужил похвалу от главного медицинского управления Министерства обороны. Калекам, у которых не работала рука, например, сшивал нервы по особой методике, разработанной им, и возвращал им способность нормально жить, чем и прославился. Еще не кончилась война, он прошел по конкурсу в Североосетинский институт на заведование кафедрой общей хирургии и заведовал ей в течение 10 лет — с 43-го по 53-й. Совершенствовался, учился на своих ошибках, в частности — в хирургии диафрагмы. У него погиб больной по поводу ущемленной диафрагмальной грыжи. И он очень активно стал разрабатывать эту проблему в дальнейшем. Уже в нашем институте выступал с актовой речью на эту тему. Сегодня диафрагмальная грыжа уже не приводит к смертельным исходам. Восьмидесятидвухлетнюю женщину вот оперировали недавно совсем — выжила.

 

Когда Овнатанян работал в Донецке, все мы были нацелены на проблему хирургии диафрагмы. Звонят нам однажды из клиники акушерства и гинекологии. Только что родившийся ребенок весь синий, его состояние очень напоминает картину ущемленной диафрагмальной грыжи. Оперировали этого ребенка через 14 часов после его рождения. Девочка выросла и стала врачом, работает сейчас, жива и здорова.

 

В Донецке кафедру акушерства и гинекологии возглавлял товарищ Каро Томасовича. Он написал ему письмо о том, что объявляется конкурс на замещение вакантной должности завкафедрой факультетской хирургии. И он прошел по всесоюзному конкурсу. Ему до этого приходилось жить в сложных условиях: он армянин, а вокруг осетины. Это вечная история на Кавказе. А тут, в Донецке, как он сам считал, он расцвел. Здесь уже создал свою научную школу.

 

Я попал сюда по распределению после Одесского института. Каро Томасович приехал в Донецк в январе 53-го, а я в сентябре. Чем завоевал уважение и внимание Каро Томасовича? Прилежанием и в какой-то степени, может быть, и пением. Он был музыкантом, а я пел, в свое время даже учился в консерватории. Он мне аккомпанировал на фортепиано.

 

Предстоял Пленум хирургов СССР, который проводился в Тбилиси. А я учился на Кавказе, в Абхазии, в Сухуми  — до 19 лет. И знал грузинский язык. Он говорит: слушай, Ираклий (такое имя у меня в паспорте), они же хлебосольный народ, грузины, — обязательно устроят какой-то концерт, торжественный прием, ужин, —  давай мы с тобой какой-нибудь музыкальный сюрприз придумаем. Выбрали песню «Чиримэ», название которой переводится так примерно: твой недуг, все, что у тебя есть плохого, пусть станет моим. Репетировали, потому что Каро Томасович считал: всякий экспромт хорош, когда он хорошо подготовлен. Мы докладывали по проблеме переливания крови в хирургии, я рассказывал о прямых переливаниях — от человека к человеку. Приходит время приема. Мы преподнесли свой сюрприз. Это был 65-й год, конечно, я тогда цвел и пах. Пою эту песню, в костюме, уже разогретый после начала. У меня такой голос прорезался в тот день, что буквально меня эти грузины подхватили и начали подбрасывать.

 

Каро Томасович все время сопоставлял хирургию с искусством. Первое общение с больным считал увертюрой, после которой развивается общий фон, на котором человека спасают от смерти.

 

Он любил очень людей, связанных с искусством. Любил музыкальные всякие встречи. Пошли мы на концерт Зары Долухановой в филармонию. После концерта он пригласил ее домой, она тогда была очень известна, пела на разных языках, объездила весь мир. Каро Томасович говорит: она будет думать, что мы попросим ее спеть, а мы сами дадим ей концерт. Садимся за стол, и Овнатанян объявляет, что заготовлено маленькое выступление. Всех артистов представляет доцентами кафедры. Артистка удивляется: у вас не клиника, а целая консерватория. Она была очень удовлетворена услышанным. После концерта Каро Томасович прикрепил ей шахтерскую лампочку на костюм. Через некоторое время приходит письмо из Америки. Тогда это было само по себе редкое явление. Оказывается, письмо от Долухановой. Она пишет, что с удовольствием вспоминает время, проведенное в доме Каро Томасовича, и «шагает с шахтерской лампочкой по Америке».

 

Хачатурян сюда приезжал, и его Каро Томасович приглашал к себе. Композитор приехал с японкой, которая солировала в его знаменитом концерте для скрипки с оркестром. Она тоже была приглашена на ужин. Потом Овнатанян и Хачатурян поддерживали дружеские отношения, вместе отдыхали в Карловых Варах.

 

Еще любил футбол. Он усаживал в машину, номер которой был 0001, всех своих друзей, и подъезжали мы прямо к правительственной трибуне. Болел, конечно, за «Шахтер». «Шахтер» до того был близок нам, что все операции, которые нужно было делать самим футболистам или их женам, родителям, делались в нашей клинике. Был и печальный случай. У центрального защитника «Шахтера» была красавица жена. Погибла в нашей клинике от рака — слишком поздно обратились. Он после этого запил и пропал как человек. Но были, конечно, и удачные операции. И футболисты отвечали Каро Томасовичу взаимностью. После окончания каждого сезона они дарили ему мяч со своими автографами.

 

Каждый Новый год мы встречали у него, причем он ни с кого не брал ни копейки. Очень был гостеприимный. Но никогда, ни за какими праздниками не забывал о больных. Он говорил, что у него всегда рядом с подушкой телефон. По любому поводу, ночью или днем,  ему должны были докладывать, если с больным происходит что-то непредвиденное. Приезжал сам, созывал своих помощников, и вместе решали, как спасти человека. Главным он считал отношение к больному. По этому судил о человеке.

 

Считал, что в коллективный котел клиники каждый должен был вливать долю своего участия, а когда нужно — брать из этого котла и употреблять в отношении себя. А эгоизма тех, кто из котла только брал, не терпел. Часто говорил: «Мне представляется более важным рост всего коллектива клиники хотя бы на один сантиметр в день, чем флюсообразный рост отдельного сотрудника на целый метр». Если человек работал только на себя, Овнатанян с ним расставался. Не выгонял, даже сам помогал устроиться в другую клинику. Умел расставаться и с теми, кто дорос уже до уровня руководителя и мог сам возглавлять кафедру.