На военке
Свой самый первый армейский «самоход» я совершил в 16 лет. Стояло жаркое, слишком жаркое лето 1979 года. Мы с другом Костей уломали сержанта, устало разгонявшего воздух газетой «Известия» на КПП областного сборного пункта. Он поставил нам одно условие: вложиться в три часа, до конца его смены. Три часа? Не вопрос: до поселка Красный Фронт на троллейбусе – пять минут, там – еще часок на бабушкин борщ и прочие удовольствия жизни. Вернулись даже раньше, чем просили – но позже, чем требовалось. На КПП мы с ужасом увидели нашего майора Бориса Захаровича. И он явно ждал нас, выпаривая сержанту мозг. Это провал, подумали мы…
Борис Захарович вспоминается как фигура совершенно эпическая. Маленький, как Ежов, сморщенный, как полинезийский жрец, он был отчаянный еврей, чего мы тогда не слишком-то понимали и уж тем более не педалировали (антисемитизм не был в моде). Лет ему было за 60. Зубы у него были вставные, не слишком хорошо пригнанные. В результате, к его врожденной картавости добавлялось какая-то немыслимая шепелявость и целый букет других фонетических фокусов. Слышать, как Борис Захарович произносит «Азербайджан», было просто больно. Начальную военную подготовку в школе 57 он вел с допотопных времен – его помнили такие патриархи поселка, какие, казалось, получали дипломы еще при царском режиме.
Помимо речевых дефектов, Борис Захарович обладал недюжинным комедийным даром. Он мог бы стать нашим Луи де Фюнесом, сознавай он этот дар. Но нет – Борис Захарович шутить не любил и все делал всерьез. А получалось все равно смешно. Когда он кричал: «Внимание! Газы!», сопровождая команду ужасной мимикой и маша руками, как мельница лопастями, хохотал весь зал… то есть, класс. Борис Захарович обижался, злился, наказывал первых подвернувшихся под руку – но поделать с собой ничего не мог. Он все равно оставался смешным, и вся его грозность уходила в свисток.
При этом, как к человеку, мы к нему не имели претензий. Во всяком случае, никаких немотивированных «подлянок» с его стороны мы не видели. В некоторых ситуациях он был по-детски наивен, а иногда – даже конфузлив. Никогда не забуду, как Лена К., одна из одноклассниц, описывая устройство противогаза, назвала гофрированную трубку «кастрированной». Разумеется, к полному нашему восторгу. А Борис Захарович стоял рядом с ней – красный, как рак, будто это он оговорился, и совершенно не понимал, как выходить из ситуации. Так он из нее и не вышел.
Нас готовили к войне. Противника не называли (политика!), поэтому готовили к условной войне с условным противником. Ну, и подготовка тоже получалась условной. Хотя майор был честно преисполнен решимости сделать из нас реальных вояк. Но в школьных условиях все подобные устремления разбивались о нашу изворотливость – чего только не сделаешь, чтобы не сделать так, как велит учитель. Тем не менее, сборку-разборку автомата Калашникова и стрельбу из «мелкашки» в нашем школьном тире освоил каждый. На всякий случай. В том числе и девочки, иногда ронявшие оружие под дикие вопли военрука.
В нашей школе Борис Захарович был в авторитете. Не знаю, чем это объяснить. Возможно, его партийным стажем. Возможно, особым статусом военных в Советском Союзе. Возможно, какими-то его личностными качествами (хотя мы неоднократно слышали, как над ним потешаются коллеги). Так или иначе, если бы, как в сталинские времена, понадобилось сформировать «тройку», наш военрук туда, пожалуй, вошел бы. Будучи внешне крайне неубедительным, он все-таки обладал какой-то непостижимой внутренней силой, и мы ее чувствовали, и в отношениях с ним не переходили грань разумного, за которой явно могли ждать серьезные неприятности.
НВП была предметом вроде бы и побочным, но важным, и совершенно «забивать» на нее решались только самые отпетые шалопаи. Мы реально жили в атмосфере надвигавшейся войны, причем никто не сомневался: начнись такая война – она обязательно перерастет в ядерную. Скорее всего, никому не понадобятся автоматы Калашникова и мало кому помогут гофрированные противогазы. Тем не менее, НВП воспринимали всерьез. Считалось, что она учит выживанию в случае худшего развития событий. Мы не знали еще, насколько паршиво обстоит дело в стране с убежищами, укрытиями и средствами личной защиты. И хорошо, что мы этого не знали.
Венцом нашей военной подготовки стали те самые сборы, с которых начинался этот рассказ. Насколько я помню, продолжались они неделю. На сборный пункт сгоняли девятиклассников со всего района. Были там и наши недруги из 58-й школы. Усугубляя диспозицию, в казарме две наши толпы уложили рядом. Разумеется, быстро нарисовалась драка. Причиной ее были глубинные противоречия между поселками НКВД и Красный Фронт. Поводом стала трагикомическая ситуация в казарме. После отбоя, в темноте острословы любили перебрасываться своими мыслями, развлекая себя и аудиторию. После одного замечания, обидного для путиловцев, из их рядов донеслась фраза: «Жопе слова не давали!» Наш балагур Андрей Горечий отреагировал мгновенно: «А что ж ты говоришь?» И понеслась…
Мы, конечно, уже кое-что слышали об армейской дедовщине. Но именно на сборах-79 почувствовали элементы неуставных отношений. Кое-кого «опустили», кое-кому слегка начистили физию… Сборы, сколь бы скоротечными они ни были, показали нам мрачную сторону того, что ждало каждого из нас через несколько лет (и почти каждого дождалось). Но любопытно, например, что с удовольствием игравший тогда в «деда» Игорь Бежин до реальной армии просто не дожил: через год после окончания школы его нашли в товарном вагоне с глубокой проникающей колотой раной…
Впрочем, когда начинаешь вспоминать эти сборы, то прежде всего всплывают не эти грубые ужасы, а суровая романтика. Например, мой первый в жизни автомат. Его я сделал сам. Не то, чтобы я был таким уж оружейником – но пришлось… Перед сборами каждый из нас должен был подготовить вещмешок с необходимейшими предметами (фляга, носки, саперная лопатка). И личный автомат. Точнее – деревянный макет автомата. Сделать его предлагалось собственноручно. Выпиливать из дерева я мог, хотя получалось через раз. Но здесь, по какой-то причине, на меня снизошло вдохновение. Я трудился над автоматом дня два, отбросив все прочие дела, даже священное дело — поливку огорода. В результате, получился шедевр, на который мои коллеги без зависти смотреть не могли. Ладный, отполированный наждачком, покрашенный серой краской, с вкраплениями черной. Кто-то у меня его «свистнул» в последний день сборов.
Мы маршировали по плацу, обливаясь под жарким солнцем 1979-го. Мы копали окопы в полный профиль, разрушая экосистему Путиловского леса. Мы стреляли на Ясиноватском полигоне, учась дружить с автоматом Калашникова не только по частям, но и в целом. И везде над нами витала тень майора Бориса Захаровича, мир с ними обоими…
Но как же закончилась история про нашу с Костей самоволку? Да очень просто. Мы ведь знали, что Борис Захарович – добрейший человек, и вся его напускная брутальность – не более, чем попытка соответствовать необходимым лекалам. Поэтому Костя поступил просто и нагло. Скорчив скорбную мину, он на ходу сочинил и изложил нашему майору историю о своей смертельно больной кузине. Мол, у нее что-то с кровью, а ему только сегодня об этом сказали, и ее увозят на операцию в Киев, и Костя может ее никогда больше не увидеть… Ерунда была несусветная, но она сработала. Майор чуть не прослезился. Нас впустили на территорию — и мы присоединились к орде молодых львов, которым предстояло (в этом никто не сомневался) защищать родину.
Ещё статьи из этой рубрики
Комментарии
Написать комментарий
Только зарегистрированные пользователи могут комментировать.
Как всегда - душевно, досточтимый сэр!
Пишите еще.
С гр.уважением
Тоже много всего можно рассказать: и про слабовидящий левый глаз (если во время контрольной ты был слева по курсу - списывать можно было спокойно); и про коверканье фамилии одноклассницы, которую он никак не мог правильно прочесть в журнале (Юмангулова у него была и Юмандусова, и Юмангусова, и Юманчусова); и про "форма одежды - голый торс"; и про демонстрацию ползания по-пластунски на школьном стадионе, по гравийной дорожке при полном параде, даже не снимая фуражки; и про стрельбы в школьном тире из мелкашки, закончившиеся весьма трагично (после нескольких осечек на огневом рубеже и команд "Перезаряди осечкой вниз" один из стрелявших со словами "Иван Акимыч, ну третий раз уже осечка!" вскочил на ноги и, направив ТОЗ-8 на военрука, начал передергивать затвор. В результате - инфаркт, скорая и два месяца на больничном); и про сборы в летнем лагере (вечер, стемнело, бесимся в палатке, ненормативная лексика присутствует. Вдруг с освещенной фонарем стороны на палатку ложится тень отца Гамлета Акимыча: "Кузьменко - два балла! - За что, Иван Акимович?! - За "нахуя" (простите мой плохой французский))...
Вот странно, имен-отчеств многих учителей уже и не вспомню, а его - хоть ночью разбуди. И да, автомат Калашникова даже сейчас смогу разобрать-собрать, хотя не держал в руках со школы...
А где Карта Пешехонова???!!!
Убрана по требованию Гаагского трибунала
Вы издеваетесь?Кто это-"Гаагский трибунал"?На карте обозначено то,чего давно нет.В таком случае всю географию надо отменить как науку.
Это мысль:)
Тогда уж историю надо вообще запретить! Это ж вообще НЕ наука, как показывает действитеьность
Так а смысл ее отменять, в таком случае?
Короче, карты на сайте нет