22.01.2018

Жизнь на Восьмой линии

Один дончанин на пороге преклонных лет поделился с нами своими воспоминаниями о годах своего детства, которые прошли на улице Горького. Имя свое называть он не захотел, но кое-какие любопытные детали нам подарил. Слушаем…

В начале 50-х годов мы переехали в дом 16 по Восьмой линии (улица Горького). Двухэтажный дом старой юзовской постройки, на перекрестке с проспектом Лагутенко. Квартира просторная, в четыре окна, правда, абсолютно не приспособлена для жилья – бывшее, как сказали бы сейчас, офисное помещение. Это жилье отцу дали после того, как он перешел работать из военкомата заведующим райжилуправления, «домоуправом», как тогда говорили. Вся квартира была — одна большая комната, которую мы разделили перегородочкой, со временем провели воду, сделали умывальник. Хотя в туалет все равно ходили во двор – для всех обитателей дома он был общий. И дворы — как питерские или одесские «колодцы», к тому же проходные.

Отца помню… Помню, как он идет домой, неся под мышками два арбуза. Умудрялся нас содержать, еще и детей от первого брака кормил. Не знаю, как ему это удавалось. Оклад домоуправа — 500 старых рублей. Не бог весть какой капитал. Но всех тянул, как мог. И сохранял житейский оптимизм до последних дней. Мать была совсем другим типажом – стопроцентная простая русская женщина.

Вспоминаю одну ситуацию, очень точно характеризующую отца. У нас был сосед Коровин, они жили состоятельно, и его сын раскатывал на своем велосипеде. Однажды батя увидел, какими глазами я на это смотрю, и сказал: «Ладно, сына, на тебе деньги – иди покупай себе велосипед!» И дал мне мешок денег – это еще до реформы было, «Орленок» стоил 500 рублей, и купюры были здоровенные. Странно, но меня, ребенка, с этими деньгами никто не тронул, пока я шел до ЦУМа. Грабануть, да еще и по шее надавать, запросто могли даже в центре города…

Здесь, в центре Сталино, и прошло мое детство. Начал ходить в школу номер 6, она размещалась в бывшей Братской школе. Теплое и просторное помещение – но, к сожалению, долго там проучиться не удалось. Отец умер, мать с трудом устроилась по найму мыть полы в столовой индустриального техникума. Потом стала работать посудомойкой. Мы с младшим братом приходили к ней в конце дня, и что оставалось на котле — корж подгоревшей каши пшенной или перловой – то был наш обед и ужин. Когда отец умер, мне исполнилось девять лет, а брату – всего шесть. Нас выручило то, что в это время, которое называют «хрущевской оттепелью», повсюду стали открывать школы-интернаты. Полусирот – таких, как мы – туда и оформляли. Учился в школе я неплохо, подтверждение тому – мои табеля, до сих пор сохранившиеся. Директором шестой школы был Варфоломей Андреевич Смолов, отсидевший 10 лет в лагерях. Мы его очень все любили. Толковый был мужик, тоже немало мне давший в плане формирования характера. Он меня и забрал с собой, когда его назначили директором интерната номер 3, довольно далеко от нас, на Калиновке (сейчас это школа №6 на бульваре Шевченко). Он подбирал себе туда контингент, и в силу того, что я неплохо учился, на меня пал его выбор. Потом я добился, чтобы туда перевели и моего брата – он стал увлекаться сомнительными делами, попадать в плохие компании с возрастными ребятами, начал курить. В общем, я попросил директора взять Юрку в интернат. Наверное, сыграло роль то, что я там был на виду – в общем, вопрос решили положительно. Это было уже в 1959 году.

То, что брат попал в плохую компанию, было почти неизбежно. На нашей Восьмой линии, в нашей детской среде, интеллигентов как-то мало водилось. Наколки, ножички – вот какие были у нас реалии. Старшие приблатненные товарищи могли запросто подойти и, куражу ради, резануть тебя слегка. У меня пару шрамов от таких игр на всю жизнь осталось. Сам я хулиганом не был, но за себя мог постоять. Воевали улица на улицу – Седьмая на Восьмую. Они в нас стреляли алюминиевыми пульками, а мы в них – стрелами, которые окунали в смолу и поджигали. Вокруг жило много всякого народу. Цыгане, греки, армяне, ассирийцы, разумеется, евреи. Я не гнулся ни перед кем, но и в конфликты старался не вступать, только уже когда деваться некуда. Дрался, если честно, так себе. Отбивался, если надо, довольно уверенно, но не более того.

Для того, чтобы стала более понятна среда, в которой мы росли, расскажу один случай. Иду я за хлебом по проспекту Труда, там магазин возле хлебозавода, и всегда свежий хлеб. Перехожу улицу, ко мне подходит сосед Паша Сысоев и говорит: «Пойдем в райотдел! Там пацанов наших зацепили. Давай узнаем, чего их забрали». А райотдел находился рядом с хлебным. Взял я буханку теплого хлеба за 16 копеек и с покупкой заходим в райотдел милиции. А там знакомые нам дружинники, соседи. Мы им объясняем, мол, пришли узнать, что с ребятами. «Ну, идите, сейчас вам все расскажут!» — говорят, странно усмехаясь. Поднимаемся наверх по битым-перебитым ступенькам юзовского дома, в сопровождении двух дружинников. Вводят нас к капитану, а он – пьяный в дупель. Дружинник: «Вот, пришли узнать насчет Астахова и его банды». Капитан сразу заплетающимся языком: «Что, из одной шайки? Что надо?» Я ему повторяю то же самое – мол, решили узнать, что с ребятами. «Сейчас, говорит, все вам растолкуем. Ну-ка, развести их по кабинетам и рассказать все, как есть!» Заводят меня в комнату, а там – человек восемь. И начали меня по кругу гонять пинками. Я понял: надо спасать все, что можно. Про хлеб забыл, закрыл все органы, которые считал важными, а эти гады норовят по почкам, по почкам. И руками, и ногами. А потом капитан еще заставляет писать объяснительную. Ну, а через несколько дней уже выяснилась подоплека. Оказывается, наши ребята, за которых мы так переживали, организовали промысел. Садились в трамвай на гастрономе «Москва», и пока доезжали до конечной, до ДМЗ, успевали изловчиться, вырвать у кондуктора сумку с выручкой и выскочить на ходу. И вот в очередной раз их и повязали. А тут мы, как два ясных солнышка, являемся узнавать о них. Чуть не пошли как соучастники. Это была моя первая встреча с милицией, и я решил сделать все для того, чтобы она оказалась последней. Мне хватило.

В те же 50-е годы начиналась моя страсть к баскетболу. В интернате был преподаватель, имени которого я уже, к сожалению, не вспомню, он привил любовь к спорту. Я выступал за школьную команду. Еще застал время, когда в баскетбол играли кожаными мячами на шнуровке. Не все они были правильной круглой формы, иногда отскакивали в непредсказуемом направлении. По-настоящему занялся баскетболом уже в индустриальном техникуме. Я и пошел туда учиться прежде всего потому, что там сколотили отличную баскетбольную команду. Кроме того, пробовал заниматься самыми разными видами спорта. Даже несколько раз посетил борцовскую секцию в старом здании ФЗО металлургического завода. Еще застал легендарного Артема Андреевича Филина – он стал знаменитым до революции, совершая всякие подвиги в чемпионатах по французской борьбе. Один из немногих, если не единственный, борец, умудрившийся выиграть у самого Поддубного! Старик был и правда похож на филина – сидел, полузакрыв глаза, но все видел и на все реагировал. Впрочем, там я не прижился. Борьба оказалась не моим спортом. Мне хотелось большей динамики и большей компании.

А главным кинотеатром моего детства был «Комсомолец». Туда я ходил, регулярно, как на работу. Жили совсем рядом, это для нас был кинотеатр номер один, тем более, что какое-то время мать там работала на контроле и уборщицей. Некоторые фильмы засматривали до дыр. Помню, например, немецкий «Привидения в замке Шпессарт» — раз двадцать пять мы его посетили с ребятами, и знали весь текст уже наизусть. До того доходило, что на одном утреннем сеансе, когда, кроме нас, зрителей больше не пришло, попросили киномеханика вырубить звук и подавали реплики сами. И никто не сбился!

Кино было для нас огромным куском жизни. Оттуда мы брали эмоции, которых нам не могла дать наша обычная реальность…

Ясенов