Я не помню вселенского страха перед ядерным ударом в 70-е годы, хотя в школе нам постоянно об этом говорили, занятия по гражданской обороне вели, убежища нам показывали и по радио о возможности подлого удара со стороны Запада предупреждали. Но как-то на уровне прямой и явной угрозы это не воспринималось. Может, потому, что мы были детьми, а дети такие вещи пускают побоку?

И все, таки, мне кажется, дело не возрасте. Мне помнится, что в советском обществе вообще каким-то удивительным образом сосуществовали два тренда — боязливость по отношению к атомной угрозе и неверие в ее реальность. Насколько я помню наше общество, оно вообще было соткано из парадоксов, там дихотомия стояла на дихотомии, противоречия жонглировали людьми, как хотели. Мы строили коммунизм и собственные дачи одновременно, не видя противоречия. Мы верили тому, что говорил телевизор — и не верили. Мы считали Запад врагом, но отдавали сотни рублей за американские джинсы.

Примерно так же было с ядерным ударом. Мы в него верили и нет. Первое вселяло в души беспокойство, второе позволяло расслабиться, наполняя нас изнутри успокоительным фатализмом. Так можно было жить. Так и жили.

Окончательно я успокоился, когда в начале 80-х, уже в студенческие годы, увидел бомбоубежище Донецкого государственного университета. Оно было устроено под биологическим корпусом на улице Щорса, где у нас проходили занятия по ГО — обязательные в каждом вузе. Нам это убежище сначала описали словами, а потом показали. На словах оно получалось чуть ли не эталонным. Но когда я увидел громадные щели между дверями, запертыми как бы наглухо, и стеной — там, где нам обещали полную герметичность — я окончательно успокоился и перестал бояться ядерного удара. Если даже лучшее, в теории, убежище было таким отстоем — значит, о будущем было нечего беспокоиться, и вопрос выживания перед нами просто не стоял. А когда вопрос перестает стоять, сразу становится легко, согласитесь.