22.10.2017

Город хирурга Карпенко. Часть 3

Воспоминания разных людей, живших в нашем городе, будут попадаться в сети, наверное, бесконечно. Очередное мы обнаружили с помощью коллеги Бублика. Оно написано знаменитым хирургом Виктором Карпенко, который до 1969 года работал в Донецке, а потом переехал в Киев. Воспоминания Виктора Степановича оформлены в книгу «55 лет в хирургии», которую он посвятил внучке Елене. Мы с коллегой Бубликом выбрали из нее то, что касается местных реалий, и подготовили цикл публикаций. Сегодня — первая, о жизни в Сталино конца 30-х годов. Акцент — на Ветке, где жила семья Карпенко. Воспоминания весьма субъективно окрашены, что является одновременно и плюсом их, и минусом. В первой части рассказывалось о том, как семья переселилась в Сталино и прожила тут первые пару лет.  Во второй — о годах, непосредственно предшествовавших войне. Читаем третью и последнюю часть…

МЕДИЦИНСКИЙ ИНСТИТУТ

Утром 29 августа 1945 года приехал в г. Сталино. Оставил вещи у Панкевичей и отправился в мединститут. От морфологического корпуса института был только остов. Внутри все разрушено. Администрация института и теоретические кафедры ютились в здании студенческого общежития.

Зашел к директору института. Представился. Изложил цель визита. Рассказал, что был ранен, что лежал в госпитале, что у меня пропали все документы. Сообщил ему, что я закончил программу трех курсов Куйбышевской военно-медицинской академии. При расформировании академии нас поставили в известность, что все наши документы будут находиться в архиве Ленинградской военно-медицинской академии. Прошу зачислить меня на 3 курс института, чтобы не пропадал учебный год.

Прочитав мое заявление, директор сказал:
— В институт зачислю. Но имей в виду, если будешь плохо заниматься или бузить, как некоторые из вас (он имел в виду фронтовиков), прогоню, церемониться не стану. Подписанное заявление я отнес в деканат профессору Кричевскому. Меня зачислили в 3 группу. Итак, начинается новая студенческая жизнь!

Родители в эвакуации осенью 1943 г. собрали большой урожай картошки, продали ее и на эти деньги вернулись по вызову Сталинского обкома партии в г. Сталино. В обкоме отца направили на работу парторгом в совхоз «Горняк», что в Старобешевском районе.

В совхозе работать было непросто. Все, что выращивалось, вывозилось в госпоставку, денег рабочим почти не платили. Жили с того, что крали с поля, тока, фермы. Чтобы выручить какие-то деньги на одежду, обувь, люди пытались по ночам «пробиваться» в Сталино на рынок. Райкомом партии были организованы из активистов-партийцев специальные отряды, которые на дорогах задерживали крестьян. В лучшем случае их возвращали домой, в худшем — составляли протоколы и дело передавали в суд. В те послевоенные годы многих людей судили за 3–5 кг колосков, собранных после уборки поля комбайнами. То, что люди голодные и очень нуждаются, что колоски все равно погниют — довод неубедительный. Пойман с поличным — по закону срок. Кроме того, крестьян давили налогами и займами для восстановления народного хозяйства — 10 % от годового дохода. Коммунисты обязаны были показывать пример и подписываться на 15 %.

Не найдя общего языка с директором совхоза, отец перешел на работу в ремесленное училище бухгалтером, по специальности. Работать было тяжело. Во всем была разруха, всего не хватало. Его, как члена партии, направляли представителем райкома в ближайшие колхозы для наблюдения за косовицей и хлебосдачей. В колхозах на представителей райкома партии смотрели косо.
На следующий день мне сшили медицинский халат из белого сатина, а еще через день я уехал в медицинский институт Сталино на учебу.

Занятия начинались в теоретическом корпусе на Калиновке в 8.30. Это от дома в 11 километрах. В 12.00 мы делали переход на терапию в Шлаковую больницу. Это за Сталинским металлургическим заводом — расстояние 8 км, хирургия была в госпитале инвалидов Отечественной войны в поселке Стандарт — 2–2,5 км. От госпиталя домой — не менее 10 км. В другие дни ходить было меньше — 16–20 км. Обувь и носки не выдерживали. Я то и дело ремонтировал обувь и штопал носки.

Троллейбусов тогда в г. Сталино не было. Трамваи ходили редко, часто портились и не всегда совпадали с нашими маршрутами. Иногда выручал рабочий поезд. Он шел с вокзала до Сталинского металлургического завода. Иногда везло — подбирал на дороге шофер — бывший фронтовик, студента — бывшего фронтовика. На учебу я ходил в зеленой шинели. В группе у нас было два Виктора: Виктор Королев и я. Меня прозвали «Виктор-зеленый», по цвету шинели. Чаще шоферы нас не подвозили, а иногда даже останавливались и сгоняли с машины.

Помню такой случай. На перекрестке улиц Челюскинцев и Макеевского шоссе, шофер машину притормаживал. Легко было вскочить в кузов и доехать до самого института. Однажды я вскочил в машину. Шофер из кабины кричит: «Слазь!». Матерится, но не останавливается, едет. Закончил он угрозой: «Ну, подожди, я тебе покажу!». Он знал, где мне нужно покинуть машину. Развивает полную скорость. Я стучу по кабине — мол, остановись. Он газует. Что было делать? Надо прыгать. Перебросил одну ногу за борт, потом вторую, уцепился руками за борт. Спускаю ноги до земли. Касаюсь ногами мостовой. Скорость машины большая — у меня получаются гигантские шаги. Опасно отпустить борт, но и в машину я уже не могу подтянуться — не заберусь. Дальше пойдет дорога ровная, скорость увеличится. Была — не была. Нужно от машины оторваться. Оторвался. На ногах еле удержался. Направился к зданию института. Возле института стояли три девицы, которые видели, как я пытался прыгнуть с машины. Как развивались полы моей шинели и усиливали эффект предстоящей развязки. Подойдя ближе, я увидел Женю Панкевич, Тамару Усикову и Маргариту Александрову. Так мы с Маргаритой увиделись и познакомились. Но тогда я не знал, что это моя судьба.

Бытовые условия наших преподавателей были плохими, не говоря уже о студентах. Общежития преподавателей и студентов располагались на улице Микояна, вблизи института. Во дворе общежития, в бараке, размещалась клиника кожных и венерических болезней. Соседство не из удачных. Общежития барачного типа, без всяких удобств, где все в запущенном состоянии. Место в общежитии давали студентам — участникам и инвалидам войны, а среди других категорий — давали самым обездоленным студентам. Я несколько раз был в этих общежитиях. Впечатление ужасное.

Стипендия и паек, которые получал студент, не обеспечивали даже наполовину прожиточного минимума.
Это заставляло студентов искать другие источники существования. Некоторые начали промышлять на барахолке, другие в селах скупали продукты и перепродавали в городе, третьи — подрабатывали на поденных работах или работали санитарами, а студенты старших курсов устраивались средними медработниками в больницах.

Наступила голодная осень 1947 года. В Восточной Украине была засуха. Выгорело все. Не собрали даже того, что посеяли и посадили. Надвигался голод. И до этого администрация института едва сводила концы с концами, чтобы хоть как-то обеспечить быт студентов. А тут все урезается. Появилась угроза отсева студентов не только младших курсов, но и старших. Помню, эта проблема стала предметом обсуждения на открытом партийном собрании. Целью его было как можно активнее противодействовать отсеву студентов из института, взять на учет тех, кто склоняется к этой мысли.

Летом 1947 предстояла производственная практика. С родными с 1941 года я виделся очень редко. Мама и папа попросили, чтобы я приехал на врачебную практику в Каракубскую участковую больницу. А почему нет? Поеду. Кроме того, в 1947 г. был сильный голод. Голодал и я. Это послужило поводом выбирать не лучшее место для практики, а то, где сытнее, чтобы к учебному году немного поправиться, отдохнуть.

Новый 1948 год, который для нас оказался судьбоносным, я встречал вместе с Маргаритой в кинотеатре имени Шевченко.
3 июля 1948 года утром мы с Маргаритой расписались. Помню, утро было теплое, но пасмурное. Маргарита была одета в платье, которое больше походило на осеннее.
Мы к обеду вернулись на Гладковку, в дом Елизаветы Васильевны, где тогда жили родители Маргариты. Был накрыт очень скромный стол. Из моих знакомых я пригласил только Зину Лобач. Обед прошел спокойно, по-семейному. От обычного обеда он отличался только тем, что были жених и невеста. Кричали «Горько!», жених и невеста на радостях улыбались и целовались. Из моих родителей была только мама. Отец не смог приехать из-за хозяйства. Я смотрел на Ольгу Петровну — ее улыбка чередовалась с глубокими вздохами. Тоже было и с моей мамой. Время, в которое они жили, было жестокое, беспощадное, безжалостное. В ту пору нужно было выжить. О счастье, семейном благополучии и радости можно было только мечтать. Спасибо нашим родителям, что помогли нам стать на ноги. Дальше все, или почти все зависело от нас.

На следующий день, 4 июля, у нас был выпускной вечер в ресторане «Москва». Вечер в складчину. Выложились до конца. Преподавателям были сделаны скромные подарки, цветы. Вечер начался вступительным словом профессора Дермана. Оно было встречено бурными аплодисментами. Было много тостов. Преподавателей-мужчин качали, профессора Летника (толстяка килограммов на 120-130) чуть не уронили. Веселья было вдоволь — после напряженных экзаменов наступила разрядка, подогретая алкоголем. Домой мы шли на рассвете, уставшие и жизнерадостные.
Будущее казалось таинственным, но не мрачным. Была вера в себя, в свои силы. Тем более что дальше нам идти вдвоем.

А далее — работа в Чистяково, рождение сына (прим. — об этом и не только рассказывается в главе «ГЛАВВРАЧ ШАХТНОЙ БОЛЬНИЦЫ»).
Небольшая цитата о военнопленных из этого периода жизни и работы В.С. Карпенко и его жены Маргариты:

«Когда объединили поликлиники с больницами, у нас осталось одно подсобное деревянное здание вдали от хозяйственного двора. Здание небольшое — 4х6 м, одноэтажное. Я попросил начальника лагеря военнопленных перенести это здание на территорию больницы. В одно из воскресений он прислал человек 30. Они начали постепенно разбирать здание, переносить по частям. Наши женщины с утра начали месить глину с соломой. Сарай разобрали и перенесли часа за три. Перед обедом его начали собирать на новом месте. К вечеру здание было собрано и обмазано глиной. Осталось застеклить окна, навесить двери и покрыть шифером.

Собирали дом военнопленные немцы. Их старший попросил купить пленным папирос. Я купил и подарил им по пачке папирос — получил 30 раз «Danke schun». В течение следующей недели немец строил печь (помещение мы превратили в прачечную), строил долго, около недели. Казалось, что он три кирпича кладет, потом два снимает. Работа двигалась очень медленно, но зато печь работала хорошо. Мои прачки не могли нахвалиться»

КУРСЫ УСОВЕРШЕНСТВОВАНИЯ. СТАЛИНО

Клиника факультетской хирургии медицинского института тогда располагалась в 1-й городской больнице на Первой линии (ул. Артема). Сейчас зданий этой больницы нет. Их снесли и на этом месте разбили площадь им. Ленина с памятником Ленину, который отлили в Ленинграде. Как мне удалось установить, памятник стоит как раз на том месте, где в здании клиники располагался кабинет профессора Л.Н. Кузменко, ординаторская и одна из палат.
Представлять меня не нужно было — все знали, кто я такой и зачем приехал.

Я посмотрел много различных операций в исполнении Леонида Николаевича Кузменко. Он оперировал очень нежно, анатомично. Тогда операции делали, в основном, под местной анестезией. Наркоз был масочный, от которого больной спит, а хирурги полудремлют. Бывало зайдешь в троллейбус или трамвай, а пассажиры перешептываются — что-то аптекой запахло. Это от нас, хирургов. В те годы не было возможности хирургам переодеваться полностью в больничную одежду, когда шли оперировать.

В будущем я буду неоднократно наблюдать работу разных художников, живописцев, портретистов, скульпторов, буду отдавать дань уважения их мастерству, но каждый раз при этом я буду вспоминать Леонида Николаевича, его пластичные руки, подвижные пальцы и восхищаться его хирургическим мастерством. Мастерство хирурга, мне кажется, выше, чем художника. Пусть художники на меня не обижаются. Но они создают мертвую натуру, многие создают талантливо, как живую, но все-таки мертвую. Они — останавливают мгновение, запечатлев натуру на века. Хирург восстанавливает, реконструирует больную, но живую натуру. Он должен не остановить ее мгновенье, а сохранить в ней жизнь, освободить от болезни. Это процесс высокого творчества, если хирург — мастер. И художники знают и ценят искусство хирургов.

… Начало 1950 года. В консилиуме принимает участие профессор В.М. Богуславский, тоже очень большой хирург, ученик С.И. Спасокукоцкого. Из Саратова В.М. Богуславский в 1924 г. переехал в Юзовку (теперь Сталино). В 1932 г. в Сталино открылся мединститут. Владимир Матвеевич поочередно заведовал кафедрами общей, факультетской хирургии. Теперь заведует госпитальной хирургией.

После окончания курсов несколько раз Л.Н. Кузменко приглашал меня на работу в клинику. Но не было повода, да и 3 положеных года после окончания института не прошло. А тут вдруг повод. В Сталино открыли после восстановления областную клиническую больницу им. Ворошилова (сейчас — Калинина). Во время войны областная больница, как и морфологический корпус института были разрушены, сохранились только стены, каркас. Теперь еще два корпуса, 5 и 6, вступили в строй действующих. Нужны кадры. Объявили конкурс в больничную ординатуру (до этого и после этого я ни разу не слышал о конкурсе в больничную ординатуру). В 5 корпусе располагалась акушерская клиника профессора Сидорова, в 6 — факультетская хирургия — зав. профессор Кузменко Л.Н., общая хирургическая клиника (зав. проф. Чаругин А.И.) и клиника общей терапии (зав. проф. Франкфурт). Мы с Маргаритой подали заявления — она в глазную клинику, которая располагалась в ЦКБ, а я в больницу им. Ворошилова. Характеристики нам подписал Скалибог Александр Иванович — инспектор горздрава, он в ту пору замещал Лившиц Анну Семеновну, которая была в отпуске.

Готовились мы к Новому 1952 году. Игрушек в продаже тогда почти не было. Делали их сами. Как-то вечером я принялся делать Деда Мороза. Сыну Алеше сказал, что делаю ему братика. Беру палочки, связываю таким образом, чтобы получился каркас, из которого я уже буду формировать туловище. Когда Алеша увидел, что вроде бы руки и ноги есть и начали голову приделывать, он закричал: «Не надо мне братика!». Стал так реветь, что работу пришлось прекратить и закончить, когда его уложили спать.

…Врачи, как правило, люди высокообразованные и гуманные. Этим славились медики нашей страны. На них сплошь и рядом равняются окружающие.
Мы с Маргаритой поняли, что не только хирургию и офтальмологию нужно осваивать, но и все, что обеспечивает успех врача: широкая образованность, воспитанность, профессиональные знания, опыт, умение находить общий язык с больными и заставлять верить в себя. Все это будет смыслом нашей жизни.

ДОНЕЦКИЙ ПЕРИОД

17 февраля 1952 г. я приступил к работе ординатором I хирургического отделения больницы им. Калинина, на базе которого располагалась клиника факультетской хирургии. Произошли изменения в руководстве клиникой. Профессора Л.И. Кузменко назначили ректором Львовского медицинского института. В сентябре он уехал во Львов. Ректором Сталинского медицинского института назначен доцент Ганичкин Андрей Михайлович. Он хирург. Ему 32 года. Прошел фронт, был военным хирургом, работал ассистентом, затем — доцентом на кафедре госпитальной хирургии Днепропетровского медицинского института.

Клиника располагалась на втором этаже 6-го корпуса. Условия работы были, по тем временам, удовлетворительными. Были 16 палат, буфет, две операционных, рентген кабинет, цистоскопическая, две перевязочных и небольшая лаборатория — биохимическая и клиническая. Клиника была рассчитана на 100 коек (60 — I хирургическое отделение, 40 — II хирургическое отделение). Для персонала не было никаких удобств. Одна студенческая комната на 4–5 студенческих групп. Студенты занимались ежедневно в две смены. Скученность была страшная: около 60 сотрудников клиники и кафедры и столько же студентов. Тяжело было и больным, и сотрудникам.

Больница им. Калинина, хотя и считалась областной, в те годы несла ургентные дежурства по городу — 12–13 дней в месяц. Город большой, поэтому неотложной хирургии было более чем достаточно.
Мне дали две палаты по 8 коек в каждой, и началась обычная ординаторская работа.

Через 3 дня, 20.02.52 г., в канцелярии больницы мне вручили приказ заведующей облздравотделом Ф.Г. Дубровой об откомандировании меня в распоряжение футбольной команды «Шахтер» на должность врача команды. Приказ вызвал у меня недоумение. Я хотел заниматься хирургией, ради этого предпринял переезд из Чистяково в Сталино, а тут — должность врача футбольной команды, далекая от хирургии и, главное, от моих ближайших целей и идеалов. Пошел на прием к Дубровой Ф.Г.
— Знала, что придешь. Но у меня другого выхода нет. Из обкома позвонили, дали 2 дня на укомплектование врачом футбольной команды «Шахтер», которая в конце месяца выезжает на тренировочные сборы на юг. Обязательное условие — врач должен быть мужчиной. Первая фамилия, которая мне вспомнилась, была твоя, поэтому приказ был написан на тебя. Тем более, что в клинике ты всего несколько дней, еще не привык, тебе легче перейти в команду.
— Фекла Гавриловна, не ради футбола я переехал в Сталино.
— Знаю, но что мне делать? Мне нужно выполнить распоряжение вышестоящих инстанций.
— Но почему это должно происходить за счет моих интересов? Я хочу заниматься хирургией, а не футболом. Поищите, может, найдете врача, который с удовольствием пойдет на эту работу.
— Ладно, поезжай с ними в Сочи, а за этот месяц мы постараемся кого-нибудь подобрать.
— Фекла Гавриловна, это — честно?
— Сказала, значит, выполню. Все.

На следующее утро я разыскал спортивное общество «Шахтер». Узнал, куда мне нужно явиться. Футболисты перед отправкой на спортивные тренировки собирались в вестибюле гостиницы «Донбасс». Туда я пришел и представился старшему тренеру Александру Пономареву.
— Вот и хорошо. Нам нужен мужик. Вы болельщик футбола?
— Если честно, я не увлекаюсь футболом. У меня совершенно другие интересы. Я хочу быть хирургом.
— Но у нас же есть хирургия — спортивные травмы, заболевания суставов, мышц.
— Это травматология и ортопедия, я же интересуюсь хирургией.
— Жаль. Спасибо за честный и откровенный разговор. А почему же Вы дали согласие к нам прийти?
— Меня не спрашивали. Написали приказ. Приказы нужно выполнять. Но у меня есть договоренность, что за месяц, пока команда будет на тренировочном сборе, мне подыщут замену.
— Ладно, приступайте к своим обязанностям.

Он кратко ввел меня в курс обязанностей врача команды. Они были не очень сложными. Я познакомился со всеми медицинскими карточками футболистов. Поехал с ними на тренировку в спортзал, где они отрабатывали элементы работы с мячом, тренировались бить по воротам из различных положений. Я сидел и наблюдал за игрой. Во время перерыва меня представили всей команде. Особого интереса новый врач у них не вызывал. Все они были на 7–8 лет моложе меня. Один из футболистов стал требовать, чтобы я ему массировал ноги, я медлил, не знал как лучше поступить. Ведь техникой массажа я не владел. Футболист Морозов вмешался в наш разговор.
— Слушай, Дегтярев, ты же знаешь, кто тебя должен массировать и кого ты. Зачем пристаешь к доктору? Его поддержал вратарь Чанов. Так я узнал, что футболисты обучены массажу, разделены по парам и сами должны заниматься массажем.

Вся команда готовилась к отъезду. По этому поводу было много разговоров среди футболистов и руководителей команды. В 16.00 было назначено собрание команды, на котором обсуждались вопросы отъезда и дисциплины отдельных футболистов. В зале футболисты расселись в самых невероятных позах, воротники подняты, шапки опущены на глаза. Видно было, что обращение тренеров их интересует мало. А речь шла о дисциплине: на тренировки они опаздывают, прогуливают, злоупотребляют алкоголем, нарушают режим отдыха и т.д. Потом кто-то из футболистов крикнул: «Нам бы помочь в рублях!» И все как по команде загалдели о денежной помощи. Все увещевания руководителей спортобщества и футбольной команды фактически ничего не дали. Так безрезультатно собрание и закончилось.

На следующий день тренировки проходили на заснеженном поле стадиона «Шахтер». Команда разделилась на две части. Не хватало одного игрока. Предложили мне занять место второго номера. После окончания матча все шутили по поводу моей игры. Я отшучивался как мог, и это послужило началом для хорошего взаимопонимания.

Через 3 дня представили Зайцева, нового доктора команды. С Зайцевым мы когда-то занимались в училище, но с тех пор мы ничего не знали друг о друге. Разговор был коротким — я сдал, он принял несложный медицинский инвентарь.

Жили мы с Маргаритой в шахтном поселке Рутченково. Мне ехать на работу на двух трамваях (28 км), Маргарите — только на одном, до Центральной клинической больницы. Чтобы успеть на работу к 8.00, я поднимался в 5.15. Если я не выходил из дому в 5.45, то опаздывал на работу даже при нормальном движении трамвая. А часто в те послевоенные годы трамвай сходил с рельсов, случались и другие поломки, стопорилось все движение. Сколько раз мне приходилось совершать марш-бросок по шпалам до Стандарта, где можно было сесть на трамвай другого маршрута и доехать до горсада, а оттуда уже пешком на Калиновку (раньше она называлась «Рыковка»), где располагалась больница.

Сколько раз я опаздывал на работу, сколько раз мне делал замечания профессор К.Т. Овнатанян, принявший клинику в феврале 1953 г. Он не знал, что я каждое утро совершаю такой марафон. Правда, иногда мне удавалось подъезжать до города попутным автобусом, но если он почему-то задерживался или не приезжал, я опаздывал основательно. Вообще, первые два года жизни в Сталино были тяжелыми. Квартирные условия очень стесненные, квартира далеко, без удобств. Зарплата маленькая — 600 рублей. Я работал на одну ставку и Маргарита тоже. Вычеты из зарплаты тогда были колоссальные: заем, подоходный налог, членские взносы, трамвай. У меня высчитывали 31%, у Маргариты — 13%. Денег хватало только на скудное питание, которое едва поддерживало жизнь. Алеша маленький, ему питание нужно получше. Так что няне пришлось отказать. Ребенка отдали в садик.

19 мая 1953 г. мой отец умер от рака желудка. В октябре 1952 г. его оперировал А.М. Ганичкин вместе с Михаилом Марковичем Ковалевым. Они мне сказали, что была пенетрирующая язва желудка и они сделали резекцию. На самом деле ограничились пробной лапаротомией. Отец медленно умирал. Сначала лежал дома, а последние 2 месяца — в больнице.
Через год, в феврале 1954 г. от инсульта умерла Ольга Петровна, мать Маргариты. Весной того же года Маргарита, идя вечером с заседания городского общества глазных врачей, упала в яму и сломала ногу. Только в одиннадцать часов ночи шахтеры шли на смену и услышали ее крик о помощи, вытащили и отправили ее в больницу. В это время я был в командировке в Москве. Дома узнал, что она лежит в клинике Института травматологии. У нее был сложный перелом большой берцовой кости в голеностопном суставе. Костные обломки ей хорошо сопоставили и наложили гипс. Теперь нужно ждать.
К нашему счастью, все, в конце концов, обошлось благополучно и нога хорошо срослась.

В семье встал вопрос о перемене места жительства. Как только мы переехали в Сталино, я был на приеме у мэра города Бохаева, но он отказал мне в жилье категорически и даже отказал взять на очередь, на квартучет. Через время был я у него еще раз. И вновь ушел без всякой надежды. Это ужасно! Работаешь как вол, всего отдаешь себя людям, причем в самое трудное для них время, а тебе и не обещают крышу над головой, даже в перспективе.

Нашли мы частную комнату на Гладковке. Переехали. Маргарита уже ходила с палочкой, но не работала. Одна комната. Тесно. Заниматься нельзя. Разговоры отвлекают. Домашние пытались тихо говорить, шепотом, но это еще больше отвлекало.
Через месяц хозяйка нас предупредила, что часть дома она собирается продавать и предложила подыскивать жилье. Так случилось, что на следующй день утром на трамвайной остановке одна женщина спросила у нас, не порекомендуем ли мы ей квартирантов. Вечером мы посмотрели ее квартиру — две крохотные комнаты, но зато две. Можно работать. Еще через день мы перевезли свой скарб на новую квартиру.

В Сталино мне предлагали более оплачиваемую работу, чем работа хирурга. Однажды меня пригласили в обком партии, это было в конце 1954 года, и предложили должность инструктора обкома по здравоохранению. Правда, вначале спросили о квартире — живу на частной, в одной комнате четыре человека, затем о зарплате — тоже не ахти какая, а затем предложили должность. В случае согласия — будет предоставлена квартира и зарплата чуть поболее. Но тогда нужно отказаться от хирургии. Несмотря на материальные трудности, хирургии я не изменил.

По вечерам я часто оставался в клинике, чтоб работать над диссертацией. Работал в лаборатории, когда все сотрудники уходили. Как-то вечером А.А. Титаренко, тогда он был первым секретарем Сталинского горкома КПУ и находился на лечении в клинике, проходя мимо лаборатории, увидел, что я работаю в лаборатории. Разговорились. Он узнал о моих жилищных условиях; узнал, что я был у мэра города дважды, но безрезультатно. Он порекомендовал мне еще раз обратиться к мэру. На очередном приеме мне пообещали квартиру, когда выстроят дом. Есть надежда! А.А. Титаренко повлиял, помог. Действительно, в феврале 1956 г. мы получили двухкомнатную квартиру в поселке Игнатьевском. Мне на работу близко — пешком 20 минут, Маргарите нужно добираться двумя трамваями. Но зато у нас своя квартира. Правда, она оказалась сырой и холодной зимой.

В Донецке мне пришлось еще раз переезжать в новую трехкомнатную квартиру в центре города на улице Щорса ( д.7, кв. 27), но это будет еще через пять лет.

В ноябре 1952 г. со мной приключилась история, которая мне запомнилась на всю жизнь. То был период, когда медиков преследовали, кое-кого в Москве освободили от работы, кое-кого сослали. Московские дела кругами разошлись по периферии. Многие профессора, особенно хирурги, себя начали вести очень сдержанно, не давая повода к претензиям, старались меньше оперировать, оперировали по абсолютным показаниям или то, что проще.

В то время в Советский Союз приехала китайская делегация. Ее маршрут пролегал из Москвы через Харьков в Сталино. В Харькове один из членов китайской делегации заболел аппендицитом. Его не оперировали, вели консервативно. В Сталино прямо с поезда его привезли и госпитализировали в клинику профессора Чаругина А.И. Заведующей там была Хотомлянская Ита Наумовна, жена А.М. Ганичкина. Дежурный врач один на две клиники. На мою беду им оказался я. Уходя с работы, Ита Наумовна мне сказала:
— У него аппендикулярный инфильтрат. Оперировать не надо. При усилении боли введите обезболивающее.
Часов около 9 вечера к больному меня пригласила сестра. У китайца боль усилилась. Смотрю, температура 37.6, пульс около 80, живот мягкий, слегка вздутый, перистальтика чуть усилена. Инфильтрат определяется четко, умеренно болезненный. Назначил 0,5 мл омнопона. Через полчаса у китайца появилась рвота, многократная, необильная.

В это время китайская делегация возвращаясь в гостиницу, решила навестить своего товарища. Увидели рвоту. Подняли шум. Сопровождающие их товарищи обратились ко мне за справками. Отвечаю. Зови старших — предложили они. Вызвал. Вскоре были все: Ганичкин, Хотомлянская, Главный врач больницы Лютая Надежда Ивановна, доц. Франкфурт. К тому времени, когда все съехались, у китайца рвота прекратилась. Вызванные товарищи осмотрели больного, подтвердили правильность моих действий и разъехались. Ночь больной провел удовлетворительно, периодически спал, жалоб не предъявлял.

Утром на следующий день я помогал Ковалеву М.М. оперировать больную по поводу рака молочной железы. В операционную входит П.П. Раевский, снимает меня с операции и говорит, что меня вызывают в комнату №100 Сталинского облисполкома.
Он идет рядом со мною. Говорит: «Держи себя достойно, не горячись. Отвечай только после обдумывания вопроса, не сразу. Ты все сделал правильно, состояние китайца не ухудшилось, он даже лучше себя чувствует. Говори — такова тактика клиники, так мы лечим советских людей. Так лечили и гостя из Китая». Он несколько раз повторил свои наставления. У подъезда клиники легковая машина «Победа». Захожу в сотую комнату. Кабинет зампреда облисполкома Шершневой. В кабинете Дуброва, Лютая, Ганичкин, Хотомлянская и еще какие-то незнакомые два человека. Все замолчали. Видимо, они обсуждали ситуацию. Теперь — разговор с главным виновником.

Шершнева, не обращаясь ко мне по имени: «Расскажите как было дело». Рассказал.
— Почему Вы никому не позвонили, что у больного усилились боли?
— Потому, что такие ситуации у нас бывают по несколько раз в день, мы их решаем сами.
— Вам сказали ввести омнопон.
— Мне сказали, чтобы я поступил с учетом конкретной ситуации. Поскольку у больного имеется инфильтрат, явной угрозы перитонита нет, можно вводить обезболивающие препараты. Такая установка клиники, так мы лечим советских людей. Так я поступил с китайцем и не вижу своей вины.

Моя уверенность взорвала Шершневу. Она грубо начала на меня кричать, что-то говорила о суде и Сибири.
Я перебил ее:
— У вас на столе мое личное дело. Из него видно, что мой отец, брат и я — коммунисты. Я три раза ранен на фронте за Советскую Родину. В чем Вы меня обвиняете, в том, что у китайца появились рвоты? Так они у больных появляются каждый день, это один из вариантов клинического течения болезни.
Встал и ушел.
Никто меня не остановил. Выходя из кабинета слышу: Шершнева — Дубровой «Объявите ему выговор по облздравотделу».
Выговор мне не объявляли. По дороге в больницу меня догнала машина, в которой ехали Лютая и Ганичкин. Они остановились. Предложили мне сесть. Но я решил пройтись — мне нужна была разрядка, нужно было немного успокоиться. Китаец поправился.
У меня надолго остались воспоминания о хамском обращении администрации облисполкома с хирургом. Так со мной еще никто никогда не разговаривал.

… В 1959 г. в Донецк вернулся Р.В. Богуславский, который был докторантом в Москве в клинике А.Н. Бакулева. Там же он защитил докторскую диссертацию. Защита диссертации совпала с трагедией в семье. Его отец, В.М. Богуславский, был депутатом Верховного Совета СССР. Накануне защиты диссертации сына он находился в Москве. Ему стало очень плохо. Врачи диагностировали инфаркт и отвезли в Кремлевку. Будучи тяжело больным, он сказал сыну: «Даже если я умру, защиту диссертации не откладывай». Так и случилось — сын защитил диссертацию в день смерти отца. Вернувшись в Донецк (Сталино,) он занял кафедру своего отца — госпитальной хирургии, и одновременно его назначили проректором по науке. На последней должности он проработал недолго.

Между К.Т. Овнатаняном и Р.В. Богуславским взаимоотношения не сложились. Они постоянно друг друга критиковали на советах, заседаниях общества, выискивая различные поводы для ссор. Коллективы клиник вначале, да и потом, не принимали участия в ссорах своих шефов, т.к. видели, что каких-либо принципиальных научных, педагогических и лечебно-диагностических причин для ссор не было.

Борьба шла за гегемонию в хирургическом мире города.
Дело кончилось тем, что медицинская общественность начала воздействовать на них с целью помирить их,— ведь причин для раздоров нет. Действительно, Р.В. Богуславский и К.Т. Овнатанян примирение решили отметить выездом на природу двух кафедральных коллективов с женами и детьми. Местом отдыха выбрали Великоанадольский лес, что между Донецком и Мариуполем.

Маргарита значительно продвинулась по службе. Раньше глазная клиника была в Центральной клинической больнице. С вводом восьмого корпуса в больнице им. Калинина в ней открыли глазное отделение, которое стало базой глазной клиники мединститута. Маргариту назначили заведующей отделением. Заведовал клиникой профессор Иссидор Филиппович Копп, прекрасный, сердечный и доброжелательный человек.

Вскоре Маргариту назначили главным офтальмологом области. Ее два созыва избирали депутатом Калининского райсовета г.Донецка (Сталино). Это также добавило ей работы, но уже по депутатской линии.

Кошка пробежала между Маргаритой и И.Ф. Коппом совершенно неожиданно.
Нужно было устроить в клинику жену Первого секретаря компартии г. Макеевки.
И.Ф. Копп перед начальством всегда немного «вилял». Половина врачебной ставки есть. А где взять еще полставки? Профессора осенила гениальная мысль. Маргарита должна отказаться от полставки. Полставки Маргарите будет доплачивать профессор из своего заработка. Последнее возмутило Маргариту — она, как бы, превращается в содержанку профессора. Маргарита высказала ему свое отношение к его «гениальной» идее. Жену секретаря на работу не взяли, а между Маргаритой и И.Ф. Коппом наступило мирное сосуществование.

P.S.
Примечание. Если коротко охарактеризовать этот период жизни и работы известного хирурга, заслуженного деятеля науки, профессора, доктора медицинских наук Виктора Степановича Карпенко (1923-2003), то можно в качестве этапов его дальнейшего становления привести названия глав из его книги:
«Ординатор» — «Ассистент кафедры» — «Доцент» — «Заведующий кафедрой хирургии» — «И.о. проректора по науке».

А через некоторое время В.С. Карпенко получит предложение стать директором Киевского НИИ урологии и нефрологии, затем он — главный уролог  МЗ Украины (с 1969 по 1987 г.г.) Автор более 300 работ, в том числе 11 монографий по разным вопросам урологии. Похоронен на Байковом кладбище.

Ясенов