Воспоминания разных людей, живших в нашем городе, будут попадаться в сети, наверное, бесконечно. Очередное мы обнаружили с помощью коллеги Бублика. Оно написано знаменитым хирургом Виктором Карпенко, который до 1969 года работал в Донецке, а потом переехал в Киев. Воспоминания Виктора Степановича оформлены в книгу «55 лет в хирургии», которую он посвятил внучке Елене. Мы с коллегой Бубликом выбрали из нее то, что касается местных реалий, и подготовили цикл публикаций. Сегодня — первая, о жизни в Сталино конца 30-х годов. Акцент — на Ветке, где жила семья Карпенко. Воспоминания весьма субъективно окрашены, что является одновременно и плюсом их, и минусом. В первой части рассказывалось о том, как семья переселилась в Сталино и прожила тут первые пару лет. Читаем продолжение…

 

ЮНОСТЬ

Моя юность совпала с предвоенными годами. Время было очень тревожное. Наше общество было сильно политизировано. Во всех районах работали штатные пропагандисты. Мой отец тоже был пропагандистом в Семеновке — то был поселок частного сектора. Радио тогда было малодоступной роскошью, а газет было мало. Пропагандисты доносили слово партии до населения.

На трудовом фронте свои герои — последователи Стаханова, Кривоноса, Ангелины Демченко, ткачих Виноградовых, сталевара Мамая. Страна героев! Под стать и песни: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью», «Три танкиста», «Широка страна моя родная»…

Вот так началась моя юность в 1938 г.
Здравствуй, 8 класс… За лето все подросли, девочки похорошели, мальчишки оставались еще угловатыми, но более солидными. Летом не все были на руднике. Многие уезжали на родину, помогали бабушкам и дедушкам в крестьянском хозяйстве. Несколько ребят, учившихся со мной в 7 классе, в школу не вернулись. Одни поступили в техникумы, другие сочетали работу с учебой в вечерней школе, третьи — поступили работать учениками на производство.

Я перешел в русский класс. Со мной учились Леня Авилов, Женя Кичик, Сергей Шестаков, Надя Кислая, Вера Дорошенко, Женя Коваленко, Андрей Печерский, Яша Гапеенко, Женя Панкевич, Андрей Шекера, Фрося Еремина, Петя Зеленков, Лиля Оноприенко, Лариса Качура, Тамара Сагаровская, Таня Еременко, Андрей Медведев, Блажевич, Коля Ермаков, Василенко, Бетя Финкельштейн. В десятом классе нас училось всего 17 человек. Класс небольшой, это позволяло учителям постоянно контролировать нашу учебу.

В школе появились новые учителя. Ушла Веселовская, историю стал преподавать Григорий Дмитриевич Заремба. После окончания Днепропетровского университета приехали супруги Пивчики. Им выделили маленькую комнату в одном из зданий школы без всяких удобств. Жизнь на глазах у всех школьников была не из приятных. Пивчик Борис Леонтьевич преподавал нам математику. Украинский язык и литературу преподавал Иван Евдокимович Жерновой. Сменился директор школы — им стала Елена Павловна…

Борис Леонтьевич Пивчик держался с нами очень корректно, обращался на Вы. Объяснения его были логичны. При ответах ученика слушал, не перебивал. В необходимых случаях кому-либо из учеников предлагал дополнить ответ. Однако, держал всех нас на расстоянии и был ко всем совершенно одинаков. Тогда учитель в школе пользовался значительным авторитетом. Я не помню случая, чтобы кто-либо из учеников не проявлял неуважения к учителям, хотя мы между собой были грубоваты и часто не стеснялись в выражениях.

Но исключения были. Преподаватель истории Заремба Г.Д. был хромым. С первого дня у нас с ним не сложились отношения. В его выражении лица, глазах не было ничего такого, чтобы вызывало симпатию. Буквально с первого дня мы прозвали его «Тамерлан золотая ножка». Кличка к нему пристала надолго. Он знал об этом и сказал нам на выпускном вечере. Историю преподавал нам скучно, не сравнить с Веселовской. Речь вялая, нудная, словарный запас бедный. Чем ближе было к окончанию школы, тем труднее его было терпеть. Поговаривали, что он домогался внимания некоторых учениц.

С ним запомнилась одна история. В школьной программе было много неясного в преподавании национальных проблем в многонациональном государстве. В Донбассе жили люди многих национальностей. Национальной вражды, или даже намеков и споров между рабочими разных националностей не было. У нас в классе обсуждение национального вопроса состоялось внезапно, по инициативе Бети Финкельштейн. Ученица она была сильная, особенно в математике, и принципиальная. Всегда пыталась докопаться до сути вопроса. Имела сильный характер и умела отстоять свою точку зрения. Помню, Заремба Г.Д. объяснял разницу между народностью и национальностью с позиции марксизма-ленинизма.
— Нация — это народ,— говорил он,— который имеет свою территорию, язык, культуру, обычаи, особенности ведения хозяйства.
Бета спрашивает: — Еврейская нация есть? — Нет,— отвечает Григорий Дмитриевич,— поскольку евреи не имеют своей национальной территории.
— А Еврейская автономная область со столицей Биробиджан? Разве это не территория? — спрашивает Бетя.
— Но там евреи не живут, они расселились по крупным городам в основном в европейской части Союза и за пределами нашей страны.
Спор между учителем истории и Бетей начинал принимать бескомпромиссный характер. Прекратил его звонок на переменку. Каждый из них остался при своем мнении. Мы, ученики, тогда не все поняли. В шахтном поселке жило много еврейских семей. Но на шахтах евреи, в основном, не работали. Их сферами были торговля, столовая, фотография, поликлиника. Жили они небогато, но немножко лучше, чем другие. После спора Бети с учителем среди учеников стали обсуждать вопрос: почему евреи не работают в основных сферах промышленного производства, а стараются осесть в торговле, в административно-партийном аппарате?

Жерновой Иван Евдокимович преподавал украинский язык в 10 классе. Иногда преподаватели менялись, даже среди учебного года — так нам поменяли Лесю Степановну на И.Е. Жернового. Говорили — он выпивал, но мы этого не замечали. Он имел привычку часто употреблять слово сочетание — «Ну от я й кажу…», а кто-либо из ребят продолжал — «я сів та й біжу, а він ліг та й тікає». Иван Евдокимович не обижался. Ситуацию превращал в шутку, наступала разрядка.

Хочется сказать несколько слов о Савелии Антоновиче Закарлюке. За глаза, между собой, мы называли его «Савка», но по-доброму. Он преподавал физкультуру. Помнится, он всегда был с нами — в будние и выходные дни, в зимние и даже летние каникулы.

Спортзала у нас не было. Зимой уроки физкультуры проводили в коридоре, когда все ученики заходили в классы. В теплое время года спортивные соревнования проводили во дворе школы. Савелий Антонович, постоянно устраивал походы, кроссы, спортивные игры, спортивные соревнования между школьниками параллельных классов.

Помнится, во время зимних каникул мы совершили лыжный кросс на соседний рудник Щегловку. Это километров 8–10 от нашей школы. День был хороший. В Щегловке мы зашли в хлебный магазин погреться. Запах свежего хлеба до умопомрачения возбудил наш аппетит. А денег ни у кого нет. Савелий Антонович в своих карманах нашел мелочь на одну буханку. Дал нам по куску хлеба. В мгновение ока хлеб был съеден, аппетит еще больше разыгрался. Продавщица, средних лет женщина, глядя на нас — веселых, голодных и безденежных лыжников, сжалилась над нами — порезала две хлебины и вручила по куску каждому бесплатно. Савелию Антоновичу кусок хлеба вручила значительно больший, заметив, что от первой хлебины ему ничего не досталось. В качестве благодарности кто-то из нас крикнул: «Продавцу хлеба — физкульт привет». Мы все громко подхватили: «Привет! Привет! Привет!». Это проявление добрых человеческих отношений на всю жизнь у меня сохранилось в памяти, как и поговорка, услышанная в те годы — «Спеши делать добро».

Савелий Антонович никогда нас не ругал. Даже не повышал голоса, не делал замечаний. Если видел неудачу, не поучал, а говорил: «Тренируйся — получится». С теми нашими сверстниками, кто плохо учился или безобразничал, он говорил по-мужски, тихо, но строго, неторопливо и смотрел провинившемуся в глаза. Некоторые предложения он не договаривал, как бы давая провинившемуся самому додумать окончание его мысли.

Хороший и добрый он был человек и преподаватель. Однажды я на себе испытал его доброту и участие. В 1939 г. на новогоднем вечере из раздевалки украли мое пальто-москвичку. Он дал мне свое пальто, чтобы я мог пойти домой, а сам домой пошел раздетый.
Москвичка у нас в семье была на двоих с мамой. Утром она уходила в магазины или на базар. К 12 часам она возвращалась. Я одевал москвичку и к 13–00 успевал в школу. Вот эту москвичку на новогоднем вечере в школе у меня украли. Беда в том, что в то время, даже имея деньги, в магазине пальто нельзя было купить — их не было в продаже. Зимние каникулы я просидел дома. Зато очень много прочел книг, которые приносили ребята и отец. К началу третьей четверти мне купили новую фуфайку. Я очень стеснялся в ней ходить. В школе при первой возможности ее снимал и вешал в раздевалке подальше в угол.

После 1939 г. в Сталино появились жители Львовской и Тернопольской областей. От них мы услышали, как украинцев притесняли польские власти, как не разрешали им говорить и учиться на украинском языке. Украинский язык употреблялся только в быту. Детей сплошь и рядом наказывали физически за разговор в школе на украинском языке. Западные украинцы с тревогой спрашивали о колхозах. Будут ли их организовывать там, у них, на Западе? Наши люди им говорили: «Непременно!» Это спрашивающих приводило в шок. В магазинах появились товары западно-украинского производства. Мне родители купили очень красивое серое демисезонное пальто.

В Сталино в летние каникулы мне приходилось регулярно заготавливать уголь впрок для отопления нашего жилища зимой. Жители шахтных поселков обычно собирали уголь на терриконах, в отвалах породы. За день можно было собрать по 2–3 ведра, а если повезет — и 5 ведер чистейшего, отборного угля.
Однажды с Петром Зеленковым мы услышали, что школьников принимают на поденную работу на металлургическом заводе. Поехали. Нас приняли и направили в цех, где нужно было молотком и зубилом выдалбливать в цементном полу ямы глубиною 50 см, шириной и длиной по 25 см. Дали зубила и молотки. Долбите. Труд оказался тяжелым для нетренированных ребят. Рукавиц не дали. К вечеру на всех пальцах и ладонях были кровавые мозоли. Мы не рады были деньгам, которые заработали. Мама меня больше на завод не пустила.

В один из летних дней, купаясь на ставке, мы, мальчишки, заметили в небе аэростат. Он медленно летел в сторону Смолянки и заметно снижался. Мы впопыхах оделись и бросились бегом за ним, соревнуясь в скорости и подбадривая друг друга. Аэростат снижался и летел быстрее, чем мы бежали. Вот стадион «Шахтер». Аэростат над ним, метрах в 100 над землей. Вдруг мы видим пламя, огромное пламя, а через 1–2 секунды слышим взрыв. Мы подбежали ближе. Место взрыва аэростата к этому времени уже оцепила милиция. Нас ближе не пустили. Говорили, что аэростат зацепился за высоковольтные провода, произошло замыкание, и взорвался газ, который был внутри. Говорили, что аэростат был неуправляем потому, что аэронавты погибли еще в воздухе, до взрыва.
Уже после войны в городе Сталино построили памятник аэронавтам на бульваре Пушкина возле спортзала «Шахтер».

Мы постепенно взрослели. Нас, мальчишек, стали интересовать девочки. С ними было веселее, интереснее. Слушая их щебетание и смех, мы стали замечать, что у них искрятся глаза, что они разговаривают с обаятельными улыбками. Правда, среди них были и застенчивые, мало общительные девочки, но таких было меньшинство. Девочки были более усидчивы и тщательнее мальчиков готовили уроки. Они нам охотно давали списывать домашние задания. Мальчики сравнивали девочек, подчеркивая те или иные их достоинства. Интерес был обоюдный. Мы также заметили, что девочки более заинтересованно смотрят на нас, чем в прошлом году.

У нас в школе были ребята, которые играли на гитаре, балалайке, мандолине. Стали чаще устраивать вечера отдыха с танцами, викторинами, загадками, развлекательными играми. В процессе вечеров более определенно стали проявляться симпатии одних к другим. На школьных вечерах присутствие учителя было обязательным. Нам запрещали танцевать танго и фокстрот. Разрешали только вальс, польку и краковяк, а мы хотели танго и фокстрот. От учеников 60-х годов я узнал, что им уже разрешали танцевать танго и фокстрот, а запрещали буги-вуги и рок-н-ролл.
В 9 классе у меня было увлечение Эллой Чернявской. Она была на год моложе меня и занималась в соседней 76 школе. Ее мама через наших общих знакомых передала просьбу ко мне помочь Элле по физике, которая ей давалась с трудом. Каждое воскресенье я приходил к ним. Часа два мы занимались физикой.

Мы с Эллой подружились. Она была тихая, маленькая, спокойная и, как я понял, болезненная девочка — у нее часто болела голова и была слабость. У нее была подружка Рая. Полная противоположность Элле — цветущая, жизнерадостная шатенка со слегка вьющимися волосами. Однажды я пришел к Элле с Петей Зеленковым и познакомил его с Раей. Целое лето мы с Петром посещали Чернявских. Вместе вчетвером ездили в городской парк, иногда ходили в кино. Петро вместо Раи не на шутку влюбился в Раису Николаевну — мать Эллы, которая была старше моего друга на 20 лет. Раньше всех это почувствовала Рая, поскольку у Пети к ней начал пропадать интерес. Иногда он под различными предлогами отказывался идти с нами гулять или Раю проводить домой. Моя мама Раису Николаевну называла Василисой Прекрасной. Это была красивая 35-летняя, в расцвете сил, женщина. Много лет спустя я понял, что она догадывалась о любви к ней Петра. Когда мы приходили с ним, она расцветала, кокетливо подтрунивала над Петром и становилась еще прекраснее. Муж ее работал в Куйбышевском райкоме партии и дома бывал очень редко. Может быть, от скуки она развлекалась Петром.

А когда я стал обращать внимание на противоположный пол? Вспомнился давний случай. Я пришел в столовую завода за очередным обедом, Дуся мне сказала: «Не уходи, баниться будем». Действительно, через несколько минут завела меня в душевую, где уже были две ее ровесницы. Было лето. Она меня раздела, поставила под душ, лицом к стенке. Сами они тоже разделись и начали мыться под соседним душем в соседней кабине. Как всегда в таких случаях, шлепки, ухмылки, смех, шутки. Я их не видел, но все слышал. Мною овладело чувство, которого я раньше не знал. Во мне напряглись все мышцы, все туловище, появилось сердцебиение — мне казалось, что сердце вот-вот выскочит из груди. Это испытание кончилось, когда девушки оделись и ушли. Дуся заметила перемену во мне. Грубовато сказала: «Быстрее одевайся». Я оделся и молча ушел домой. Что-то со мною случилось. Объяснить что — не мог.

Осенью началась учеба в 10 классе. Учебная программа была большая и сложная. Предстояли выпускные экзамены. Времени свободного стало меньше. К Чернявским я стал ходить реже, а затем и вовсе перестал. По состоянию здоровья родители Эллы взяли для нее академический отпуск. Она постоянно находилась дома, а затем ее отправили на лечение в Крым.

В 10 классе я увлекся Женей Панкевич. Чем больше я ее узнавал, тем больше она мне нравилась. В те годы Женя была красивой белокурой, игривой, веселой девушкой. Глаза с поволокой. Она умела придавать своим глазам разные выражения: то они слегка улыбались, то в них было что-то недосказанное, то они говорили: «Смотри, какая я красивая». Кокетство придавало ей красоту.

У Жени было много поклонников. Нужно сказать, что она ими умела хорошо манипулировать и даже сталкивать. В этом ей помогала мать — Екатерина Егоровна.
Она была в курсе всех наших дел. Ко мне она относилась хорошо. Иногда надолго задерживала на мне взгляд и говорила: «Витя, быть тебе профессором». Я отшучивался, но было приятно.

В доме у них был радиоприемник (тогда это была редкость, мы слушали наше и зарубежное радио). Мир наполнялся военным психозом. Европа, как большой котел, клокотала. Гитлер, Даладье, Чемберлен, Сталин явно и тайно дирижировали тем, что происходило в Европе и мире. Гражданская война отошла в историю. Наше радио все время твердило о врагах народа, которых успешно нейтрализует Сталинский нарком Ежов своими ежовыми рукавицами. В школах практиковали политинформации, в которых я принимал самое живейшее участие. Нас убедили, что среди наших граждан имеются враги народа, что беспощадная борьба с ними — закономерное явление.

Помню выступление В.М. Молотова на сессии Верховного Совета, в котором сообщалось, что Финская война унесла 150 000 жизней наших солдат. Народ ахнул! Как же так? Такая армия? Где же были К.Е. Ворошилов и С.М. Буденный? Они же обещали, что «враг будет разбит на его территории». Вот так «малой кровью, могучим ударом»!

Меня сильно смущало, то, что наша страна, имея столько врагов народа, стала страной гигантов индустрии в Донбассе, на Урале, в Сибири. Писали, что люди вдохновенно с энтузиазмом трудятся на стройках, заводах и колхозных полях, а в то же время принимается закон о прогулах и опозданиях на работу. Людей судят за 20–30 минутные опоздания на работу. Значит, не все работают с энтузиазмом. Почему?

За что судили и расстреляли известных советских полководцев, маршалов Тухачевского, Егорова, Блюхера и других? Нам еще недавно говорили, что это выдающиеся отечественные полководцы, что они сыграли решающую роль в разгроме Антанты во время гражданской войны. Но их расстреляли. Вопросов было много, но их в то время было опасно задавать. Об этом мне осторожно сказал отец.

Может, потому, что я был политически активным, в 1940 г. меня избрали секретарем бюро комсомольской организации школы. С этого времени мне часто приходилось бывать на комсомольских активах, проводимых Куйбышевским райкомом комсомола г. Сталино.

Как-то отец взял меня с собою на городской актив пропагандистов. На активе выступал А.С. Щербаков — в то время первый секретарь Сталинского обкома партии. Во время Великой Отечественной войны он возглавил Совинформбюро. До этого я никогда не видел партийного руководителя такого высокого ранга. А.С. Щербаков — плотный, среднего роста человек в круглых черных очках. Вышел на трибуну и почти 2 часа говорил о современном международном положении в мире и у нас в стране. И хотя он говорил, что наша дипломатия делает все возможные усилия, чтобы не дать себя втянуть в мировую войну, события тех лет говорили, что страна медленно, но неизбежно приближается к войне. Люди это чувствовали не только по газетам и журналам, но и по полкам в магазинах. Стало еще меньше товаров широкого спроса. Появились очереди за хлебом, в продовольственных и промтоварных магазинах. Отец и мать не успевали обеспечивать семью самым необходимым, выстаивая в очередях. Родители стали привлекать нас с братом Юрой к обеспечению семьи продуктами.

Закончилось тревожное лето 1940 года. Отец работает на военном заводе, мы почти перестали его видеть.
В 10 классе нас стало еще меньше — многие ученики после 9 класса вынуждены были уйти работать на предприятия. Дирекция школы в 1940 г. нас поставила в известность, что за учебу в старших классах нужно платить 150 р. в год. Отец меня успокоил — он деньги внесет в кассу школы. Плата за учебу в школе отсекла еще одного-двух учеников из десятого класса.

В этом году у нас в семье случилась маленькая радость: отцу восстановили пенсию как инвалиду гражданской войны. В начале 20-х годов ему была назначена пенсия 16 рублей. В те годы это была более или менее приличная сумма. Помню, тогда отец купил маме черное пальто с рыжим воротником. Отец покупкой гордился. Матери оно не нравилось. Она его почти не носила. Пальто пригодилось в 1933 г. в голодовку. Мама его продала и в самые критические дни спасла нас от голода. В последующие годы инфляция превратила пенсию в крохи, которые стыдно было получать. Отец перестал получать пенсию. В 1938 г., когда жизнь стала ухудшаться, а здоровье у него было неважное из-за язвы желудка, он начал хлопотать о персональной пенсии. Два года длилось пенсионное дело, но пенсию назначили. Хорошо помню этот день. Отец пришел домой радостный, с бутылкой портвейна, консервами, колбасой и конфетами. В этот день дома у нас был праздник. За сколько лет!

В 10 классе остались учиться те, кто предполагал продолжить образование в институте. О поступлении в институт было много разговоров. В Сталино выбор был небольшой: индустриальный, медицинский и педагогический институты. Многие соученики после окончания средней школы собирались уехать из г. Сталино. Я по-прежнему мечтал о Высшем военно-морском кораблестроительном училище в Ленинграде.

Незаметно пролетели две четверти. Мы весело встретили Новый 1941 год. Желали друг другу счастья, вечной молодости и любви, исполнения всех желаний. А главное, определиться с дальнейшей учебой. Родители были более сдержаны в поздравлениях. Их омрачила напряженная обстановка в мире и стране. В стране свирепствовала «врагомания» и «шпиономания». Ежова, сталинского министра внутренних дел, как и его предшественника, Ягоду, расстреляли как врага народа. Новым министром внутренних дел стал Л.П. Берия. Несмотря на тревожную обстановку, мы стремились при первой возможности повеселиться, сходить на танцы, в кино, в поход за город. Видимо, это была потребность молодости и необходимость разрядиться от хронического напряжения нервной системы.

После экзаменов мы начали деятельную подготовку к выпускному вечеру, который был назначен на 21 июня в 18.30 в нашей школе. До вечера было еще два дня. В шахтной столовой нам дали посуду, тарелки, стаканы, вилки, ложки, ножи. На базаре мальчишки под руководством мам и девочек покупали и относили в школу овощи, зелень, и все другие необходимые продукты — хлеб, ситро, минеральную воду. Тайком прикупили вино и водку — спиртные напитки директриса покупать не разрешила. У нас была сложность с музыкальным оформлением. В школе была радиола. Но одна лампа сгорела утром в день выпускного вечера. Мы ее целый день искали в магазинах города. Наконец, нашли.

Выпускные вечера в школах на рудниках проходили скромно. Не было на девочках белых бальных платьев. Они были одеты в свои повседневные платья, но их улыбки излучали счастье и, думаю, каждая из них чувствовала себя принцессой, как и нынешние выпускницы. Мальчишки были одеты еще скромнее. Правда, на всех были белые рубашки, брюки были отутюжены, туфли, начищенные до блеска.

К 6 часам вечера начали подходить родители и учителя. На выпускной вечер папа пришел с мамой. Меня поразило, как они преобразились, даже помолодели и похорошели. Наверно, это же заметили и другие соученики в своих родителях. Вот что значит радость и праздник! Когда все собрались, директор школы Елена Павловна огласила приказ от 21 июня 1941 года об окончании средней школы №65, учениками 10 «А» и «Б» классов. Выпускникам были вручены аттестаты зрелости. Елена Павловна пригласила родителей и учеников за праздничный стол. Шумно перешли в класс-столовую. Расселись. Слово для первого тоста Елена Павловна предоставила учителю Григорию Онуфриевичу, математику, человеку солидному, важному и всеми уважаемому за его прекрасное отношение к ученикам, высокую требовательность, доброту и жизнерадостность. Тост его был коротким. Наряду с напутствием в жизни он произнес пророческие слова: «если мальчишкам случиться быть фронтовыми друзьями (был фильм с таким названием), то девочки пусть станут фронтовыми подругами» (тоже был фильм с таким названием).

От родителей учеников приветственное слово учителям и выпускникам сказал папа Л.Оноприенко. Сказал хорошо, ему также аплодировали. От учеников в адрес учителей и родителей слово предоставили мне. После этого началось застолье, а еще через какое-то время в соседнем классе начались танцы под радиолу и баян. Кто-то из ребят догадался пригласить клубного баяниста. Мы его хорошо знали по вечерам танцев в клубе. Он был хороший баянист, но любил выпить лишнего, поэтому рядом с ним пришлось поставить «стражу». Выпускники приглашали на танцы учительниц и мам, а учителя и папы приглашали на танцы выпускниц. В перерыве между танцами были викторины, загадки, массовые игры, читали приветственные стихи учителям. Учителя то же сочинили стихи о выпускниках, в которых описывались наши проделки на уроках и в школе. Все немного выпили и осмелели. Решили качать учителей. Первым качали Савелия Антоновича. Дескать, вы нас учили силе и ловкости — вот смотрите, какие мы сильные. Десяток рук подхватили Савелия Антоновича и начали бросать его под потолок. Девчонки визжали от восторга. Учительницы побаивались за своего коллегу. Но все обошлось. Взялись за Бориса Леонтьевича и Ивана Евдокимовича. С ними тоже все хорошо обошлось.

Страшный переполох и визг разразился, когда кто-то предложил качать учительниц. Они разбежались. Родители несколько умерили наш пыл. Мы вновь перешли к танцам. Для меня было удивительно, как некоторые учителя с учениками выпивали. У многих учеников в рюмках была закрашенная красным водка.

Около 10 вечера родители разошлись по домам. Мы еще долго шумели, танцевали, выясняли взаимоотношения, уточняли кто, куда решился ехать и поступать. Танцевали вальсы, танго, восторг вызывали массовые игры и, в частности, игра, когда один человек с завязанными глазами должен был поймать кого-то и на ощупь узнать, кого он поймал. Смеха было много, когда парень ловил девочку и наоборот. Узнавание на ощупь было очень смешно и… но тогда все прощалось — выпускной вечер! Все устали. Среди ребят были и сильно перепившие.

Из-за позднего времени решили не расходиться, а дождаться рассвета и утром погулять по руднику. Мальчишки в соседнем классе расстелили простыни, скатерти и покатом улеглись спать. Девчонки, «фронтовые подруги», решили подшутить над «фронтовыми друзьями» и связали нам шнурки ботинок.

Утром, на рассвете 22 июня 1941 г. мы проснулись от криков: «Война! Война! Война! Фашисты напали на нас!» Сон и хмель как рукой сняло.
Мы начали лихорадочно подниматься с пола, но не тут-то было! У нас были связаны шнурки. В другое время это вызвало бы гомерический смех. Подхватился тот, кто одет был в туфли. Остальным пришлось шнурки разрезать ножом — «фронтовые подруги» пошутили надежно. Да, война! Теперь все мы слышим диктора: «…бомбили Киев, Житомир! Немцы перешли границу на всем протяжении от Баренцева до Черного моря».
То, что происходило в первые две недели войны, нас потрясало. Лавина немецких танков при поддержке авиации стремительно продвигалась на Восток.

В Сталино появилось много беженцев. Началась сплошная эвакуация заводов, предприятий, учреждений, сельскохозяйственной техники. В своем обращении 3 июля 1941 г. к народу И.Сталин призывал ничего не оставлять фашистам. Все взрывать и сжигать. Не оставлять ни грамма металла, ни одного килограмма зерна, скот угонять на Восток. А как же жить людям, которые остались в оккупации? В памяти был еще голод 1933 года.

В Сталино начали проводить затемнение города и предприятий. На улицах появились патрули. Комендантский час с 22–00. Среди людей была паника — ловили «диверсантов» и «шпионов». По радио передали, чтобы граждане, имеющие радиоприемники их сдали до 1/VII. Отец Жени Панкевич попросил меня с Женей отвезти их радиоприемник. Мы целую неделю по немецкому радио следили за наступлением фашистов. Они заранее торжествовали победу. Утверждали, что Красная Армия разбита, что немецкие войска наступают на Украину с освободительной миссией. По газетам и радио у нас знали, чем кончилась освободительная миссия в Польше, Югославии, Греции. Но кое-кто на это клюнул. Радиоприемник мы сдали и получили квитанцию. В том месте (на Пожарной площади) люди сдавали тысячи приемников. Значит, многие жители слышали немецкую пропаганду первой недели войны. Это усиливало панику.

Каждый день я был в райкоме комсомола с утра часов до 17–18, Вечером являлся домой. Моя поездка в Ленинград отпала. В июле я не думал о том, куда поступать учиться. Все было неясно. Все были на распутье. Среди торговых работников наблюдались случаи присвоения дневной выручки и исчезновения из города вместе с семьей. Квартиры, мебель оставляли. Из Сталино начался массовый отъезд евреев, в том числе и тех, кто в Донбасс попал из Западной Украины и Молдавии.

Я понимал, что нахожусь в Сталино последние дни.
Пришел домой. Лег в постель, не спалось. Всю ночь пролежал — думал о пережитом на руднике Ветка… Какая-то неопределенность в положении.
Скоро уеду из Сталино, но куда — в армию, в училище? Кто знает. Интересно, будет ли ностальгия по Сталино и руднику Ветке? Ведь здесь прошли очень интересные годы: становление, юношеские увлечения. В Сталино научился мечтать. Тут впервые передо мной возник вопрос: чего достигну в жизни, кем стану? Я был свидетелем трудового героизма шахтеров, металлургов, химиков в предвоенные годы. Своими глазами видел, как рос город. Я видел, и сам был участником патриотического порыва, который охватил всех горожан в день 22 июня 1941 г.
Все чаще и чаще из Сталино семьи уезжают в эвакуацию — на Урал, в Сибирь. Отец по-прежнему работает на военном заводе. Сильно устает, но не жалуется. Верит в нашу победу. Его вера передается нам.

В молодости решения принимаются быстро. Утром я был у М.В. Хорунжего. Он, как всегда, встретил меня приветливо, вручил путевку в военно-медицинскую академию в г.Куйбышев.  Через военкомат я в тот же день оформил проездные документы. Остаток дня посвятил прощанию с друзьями по школе. Как-то все непривычно, необычно. Нет радости. По-деловому: «ну прощай», «ни пуха, ни пера» или что-то вроде этого. Семьи некоторых наших учеников уже собирались в эвакуацию с военными заводами на Восток. 27 июля 1941 года меня провожали мама, брат, Женя Панкевич и Женя Коваленко.
Все ждут, когда тронется поезд. У матери слезы на глазах. Оно и понятно: провожает сына, время тяжелое, хорошо, если поступит в академию, а если нет? У брата тоже слезы в глазах. Девочки стоят тут же, молчат. Наконец, поезд тронулся. Я вскочил на ступеньку. Стоял в тамбуре и, сколько мог, смотрел на провожающих близких мне людей…