23.08.2012

Мемуары полковника Фридмана

Как поется в одной полузабытой песне Александра Розенбаума – «Открылась дверь, и я в момент растаял…». Открылась дверь во двор дома 25 по Четвертой линии Юзовки – и маленький Роман Фридман потерял дар речи. В проеме, заполняя его целиком, практически целиком, возник блестящий советский офицер – огромный, бритоголовый, при четырех шпалах в петлицах (полковник, по нынешним понятиям). Петлицы были синие, полковник был госбезопасности, а звали его Лев Николаевич Зиньковский… Впрочем, какой там Зиньковский! Вся Юзовка знала его настоящую фамилию, и фамилия была – Задов.

Вообще-то семья Задовых жила на Одиннадцатой линии. Здесь, на Четвертой, находился дом племянницы Льва Николаевича – Кати Шнеер. Маленький Роман Фридман оказался там на правах соседского мальчишки, которого считали почти членом семьи. И как удачно оказался – попал на приезд дяди Левы полковника! Про Задова рассказывали всякие легенды и небылицы. Например, что он был правой рукой батьки Махно. Кто мог в это поверить? Разве был бы Задов жив тогда, в начале лета 1937 года, воюй он за батьку? Конечно, нет.

Тогда Лев Николаевич посетил родные места в последний раз. Привез с собой сына Вадима, общительного шустрого парня, сдружившегося с Ромой Фридманом, который давал ему велосипед – сгонять к родне на Одиннадцатую… Через несколько недель, в августе Зиньковского-Задова загребут «ежовые рукавицы» — и через год пустят в расход. Так погиб легендарный для Юзовки человек, и знавшие его могли лишь тихонько вспоминать, как Лева в молодости огрел по башке мастера своего цеха металлургического завода. Мастер обсчитал Леву на три рубля – и на свою голову, что называется.

Жизнь на Четвертой линии

Полковник танковых войск Роман Соломонович Фридман рассказывает мне о своем довоенном детстве весело, с живыми подробностями. В свои восемьдесят с лишним он удивительно бодр и подтянут. Можно представить, каким он был в свои десять…

— Я родился и жил в доме, который сейчас имеет номер 27 по улице Октябрьской. Дом Кати Шнеер был номер 25. Напротив стоял склад Военторга. Это было важное место в городе. Помню, когда был уже военным, зашел и купил сразу  5 пар перчаток на заячьем меху. Рядом и возле нас постоянно стояли фуры с тормозами, лошади с огромными копытами — битюги. Грузчики ходили в балахонах и парусиновых штанах из плотного материала – очень похожих на нынешние джинсы. Сильны были невероятно, приводили нас в восхищение,  каждый таскал сразу по два мешка муки. Нагружали фуру,  извозчик отпускал тормоз — и фура начинала медленно двигаться по грунтовой дороге.

Наискосок от нас, на том же месте, что и сейчас, стояла синагога. Но выглядела она по-другому. Например, вход был со двора. В 1934 году ее закрыли, все золото сняли. Перед войной там устроили клуб медработников и пробили вход с улицы. Для нас в этом был один большой плюс: в клубе регулярно крутили кино. Ясно, что детей к клубу манило, как мотыльков на свет. И вот пришел сюда однажды актер Сталинского драмтеатра Виктор Николаевич Добровольский, в будущем народный артист СССР, собрал детей и сказал: будем театр делать. Ну, и сделали! Добровольский был очень ласковый, нас любил, как своих детей.

С клубом связано еще одно любопытное воспоминание. В 1938 году приехал сюда Щербаков. Выступал перед народом по политическому моменту. Пошла речь о войне, и он выразительно так говорит: «Если нужно драться с гитлеризмом, мы же их на кулачках!» И показывает свой кулачище – внушительный такой. Успокоил людей, в общем…

Как падали стратонавты

Одним из самых впечатляющих событий довоенной истории для Сталино стала катастрофа субстратостата ВВА-1. Четверо стратонавтов трагически погибли при падении аппарата в районе Александровки. Дело темное, до конца в нем так и не разобрались, на каком-то этапе вплели в него политическую струю – мол, все было подстроено из-за «неправильных» взглядов одного из членов экипажа…

Мы же посмотрим на это событие глазами десятилетнего мальчика Ромы Фридмана:

— Недалеко от нас жил директор химзавода, его тоже звали Роман, фамилию уже не помню. У него был мощный бинокль. И вот в тот день, когда падал стратостат – а это долго продолжалось – вдруг прошел слух, что в небе происходит что-то не то. Смотрю – стоит директор химзавода с знакомым, смотрят в небо через бинокль и рассуждают. Потом уже и невооруженным глазом стало видно — летит шар, большущий, но не просто летит, а опускается прямо на город. Это было перед обедом. Помню, директор еще сказал: «Что-то из него песок сыплется». Потом я отвлекся — на обед нельзя было опаздывать, отец на этот счет был очень строг. Быстро проглотил еду, выскочил опять на улицу — а шар уже совсем навис над городом. Дядя Роман дал посмотреть в бинокль – ну, уже и так все стало ясно. И вот шар опустился на колбасный завод и повис на толстых проводах. И мы, хлопцы, босиком дернули к Бальфуровскому мосту. Побежали через мост, только ступили ногой на ту сторону, как раздался взрыв.

Туда многие бежали – не только дети, но и взрослые, и милиция. Когда шар он еще висел в воздухе, к нему вылетели самолеты У-2, якобы хотели его зацепить, но так ничего и не смогли сделать. Когда шар упал — мне показалось, что это дом какой-то хлопнулся, такое было ощущение. Сразу пошли слухи, что там внутри немцы. Но когда я пробился и сквозь толпу и увидел все своими глазами… Никаких немцев там не было, конечно. По моим воспоминаниям, в центре каюты стоял стол, за ним сидел один из стратонавтов, еще два сидело в углу, а один лежал на полу. Мне кажется, что лица у всех были синего цвета. В память от этой катастрофы у меня остался кусок обшивки гондолы…

Забавы молодых

Все знают, что до войны жили трудно. Трудно понять, как при этом они умудрялись жить еще и весело. Но на этом сходится большинство тех, кто застал то время: постоянно что-то происходило, жизнь бурлила. Во всяком случае, интересно жили. Что ни день – то новость, то событие. То прилетел самолет и разбросал агитационные листовки, тогда это часто делали – и пацаны бегали по всему городу, собирая пропаганду на память. То приехала Любовь Орлова и вдруг среди бела дня, просто так, пришла в «Пассаж» смотреть, что у нас продается. Маленькому Роману Фридману она показалась не очень – веснушчатая какая-то…

— Нам было куда пойти. Во-первых, детский сквер, который находился и на месте нынешнего парка «Сокол» и частично на месте сквера Коммунаров. В конце Первой линии стоял деревянный цирк. Он сгорел в 1934 году примерно, и больше его там не отстраивали. Стали ставить шапито в горсаду. В шапито еще устраивали чемпионаты по борьбе, приезжали всякие «мировые звезды», как их называли. Я особенно запомнил здоровенного двухметрового Робина Гуда, были еще Вася Буревой, Федя Кожемякин, Циклоп. Все внимательно следили, кто кого положил, обсуждали перипетии поединков, ждали реваншей.

За горсадом был Первый городской ставок – это свой отдельный мир.  По раскаленной земле пацаны босиком бежали туда и купались до изнеможения. А зимой там все время был каток. Вот честное слово, зимы тогда почему-то стояли другие, настоящие, снег как выпадет 15 декабря так и лежит до 8 марта. Коньки нормальные мало кто имел, пользовались заточенными металлическими полосочками, которые прикручивали проволокой к валенкам. Это было чудесно!

А еще за горсадом находилась большая площадка, где проходили маевки. Отец брал меня и с большим красным бантом на груди шел туда, держа меня за руку. Праздники были всякие. В день рождения Сталина сдавали по 18 копеек на пирожные. Вернее, те, кто побогаче, тот сдавал, я только смотрел, как другие уплетают…

У нас на Четвертой линии был дом физкультуры – я бегал туда, гимнастикой занимался. Потом, уже ближе к войне, положили асфальт, и мы зимой устраивали поезда из санок, которые нам ковал кузнец. И совсем рядом — кинотеатры. Для нас главным был «Красный», он находился на Второй линии, ближе к заводу. Билет стоил 10 копеек – для сравнения, французскую булку можно было купить за 6 копеек. В кинотеатр мы пролезали бесплатно, особенно на «Чапаева», в день по три раза смотрели: народу шло много, и мы втирались в толпу… И там же, на Второй линии, тогда находился украинский драматический театр. Очень замечательные артисты там играли, особенно Виктор Добровольский, о котором я уже говорил. Помню до сих пор кое-что из репертуара: «Наталка Полтавка», «Платон Кречет», «Московские зори».

В помещении драмтеатра в году 1941 размещалась 383-я стрелковая шахтерская дивизия.  Помню, когда немцы начали бомбить город и бойцы выбегали по тревоге, вооружены они были через одного. У кого через плечо висел противогавз, у кого – только саперная лопатка, в общем, по виду, плохо были вооружены. Но энтузиазмом дивизия была сильна, и впоследствии давала немцам прикурить…

Трудности бытия

Довоенный город был гораздо компактнее, чем сейчас. Здесь все толпились рядом, как на коммунальной кухне. Рядом с очагами культуры – «вкусовая фабрика», завод и тюрьма. И тут же, у тюрьмы (видимо, в воспитательных целях) – школа номер шесть. В ней и начинал курс наук школьник Роман Фридман:

— Сначала там стояло несколько маленьких одноэтажных домиков и один двухэтажный, потом специально для школы построили высокое здание. Там из знаменитых людей учился Ефим Звягильский. По пути в школу, до угла проспекта Лагутенко и Второй линии шел босиком – и только на углу, возле 55-й аптеки одевал обувь и шел в школу. Соответственно, после школы доходил в ботинках до угла, а возле аптеки разувался и дальше сделовал босиком. Обувь была почти на вес золота.

Жизнь учила нас больше, чем школа, причем по разным поводам и разным образом. Помню, рядом с нами жил Савелий Прахий, директор шахты, мне кажется, какой-то смоляниновской. За ним приезжали на пролетке. И вот однажды он меня вместе со своим сыном, который был на 2 года младше, опустил нас в шахту. Это было для меня впервые – и запомнилось навсегда. Увидели слепую лошадь, увидели лазы, из которых в корытах вытаскивали уголь. Жутковатая картина…

Наблюдали мы и другую жизнь. В доме с колоннами в старой части бульвара Пушкина жил первый секретарь обкома Щербаков. Он приезжал домой на служебной «эмке». Мы прибегали посмотреть на это представление. Смотрели, особо не таясь. И вот однажды выходит он из машины – и к нам: «Как дела, босяки? Чего прибежали? Я знаю — покататься на машине! Ну, садись!» И мы семь человек — один на одного, упаковываемся в салон. Довез шофер нас до обкома партии, а Щербаков дошел туда пешком. Для нас это было выдающееся событие – еще бы, в городе тогда машин насчитывалось штук пять, так мне сейчас кажется.

Простой народ жил напряженно. Терпели, хотя иногда и прорывало. Помню случай, когда в Первом гастрономе в сыре покупатели червей. Начались разборки, назревал бунт. Руководству гастронома пришлось срочно звонить властям. Прислали разбираться  какого-то профессора. Тот оказался крепким парнем, взял одного червяка, другого, говорит толпе: «Какие вы нежные! Черви — они не дураки, что попало есть не будут!» И бросает себе одного в рот. Народ был потрясен, и инцидент на этом исчерпался.

До середины 30-х на месте ЦУМа находился зеленый рынок. Там было все: продукты, парикмахеры, сапожная мастерская. А напротив – совсем из другого жанра заведение, магазин «Торгсин». Мы с мамой туда ходили, она купила там пуд пшена за наше скудное семейное золото — надо было выживать, кольца последние с себя поснимали. В «Торгсине» продавали все, но особенно дешевое было пшено. Тяжело жили, в массе своей. Ходили на зеленый базар, собирали картофельные очистки, иногда кто-то из торговцев давал целую картофелину – это считалось праздником, ее тут же надежно прятали в сумку, висевшую у каждого через плечо. Потом все эти ряды снесли, и построили ЦУМ. Привычный нам мир потихоньку уходил…

***

Воспоминания отдельных людей избирательны, этим они и плохи, и хороши одновременно. Устные мемуары полковника Романа Соломоновича Фридмана, записанные мною некоторое время назад, дают неповторимую картину довоенного Сталино. Неповторимую – потому что в воспоминаниях другого человека тогдашний облик нашего города предстанет уже совершенно другим. Так всегда: прошлое – одна из самых изменчивых материй в нашей жизни…

Ясенов