Донецк у каждого свой. И лучший Донецк у каждого – это, наверное, город его детства и молодости. Мы попросили вспомнить это время Игоря Панасова – одного из ведущих музыкальных критиков Украины.

 

«С первого раза Донецк и не разглядел толком»

— Донецк – вообще-то, пятый город в моей жизни. Родился я в Веймаре, там папа служил в Группе советских войск в Германии, был военным музыкантом. Потом он получил квартиру в Артемовске. Потом мы вернулись в ГДР, где папа продолжил службу, и жили под Дрезденом. За два месяца до разрушения Берлинской стены еще раз переместились в Артемовск, но вскоре папа получил новое назначение – в Мурманскую область, в глухой-глухой поселок Оленья губа. И уже оттуда в третий раз и окончательно в 1992 году уехали в Артемовск, иначе в связи развалом Союза вообще могли потерять квартиру. Это как раз совпало у меня с окончанием школы. А уже оказавшись в Артемовске, осмотрелся вокруг – и поступил в ближайший университет, где увидел что-то, связанное с литературой.

— К тому времени уже четко сформировалась тяга к этой сфере?

— Да, это произошло в последние два года школьной учебы. Все дело было в преподавательнице литературы, которая из Питера приехала в мурманскую глухомань и настолько покорила меня своей педагогической харизмой, своим уровнем знаний, что я принялся читать литературу просто запоем. К поступлению на филфак я был после этого готов и морально, и фактически, и, имея серебряную медаль, поступил легко, написав сочинение на «пять»…

— Когда ты приехал поступать в университет — это было твое первое знакомство с Донецком?

— Нет, впервые я попал в город чуть раньше, съездив на футбольный матч с артемовским другом, огромным поклонником «Шахтера». Играли с «Ротором», стояла жуткая жара и к 12-й минуте судьба матча была решена – «Шахтер» вел 3:0. Это были незабываемые 12 минут, стадион просто клокотал от страстей, которым никак не давали улечься забиваемые голы! Зато потом на поле не происходило ничего интересного, и мы просто тихо поджаривались на своей трибуне, как на сковородке. В смысле футбола визит получился запоминающимся, а насчет знакомства с городом – никаким. Это был мимолетный визит, ничего толком я не разглядел.

— То ли дело – когда начал учиться!

— Конечно! Первое полноценное знакомство состоялось в один из дней после того, как я успешно сдал экзамен, но был вынужден ждать окончания вступительной сессии и зачисления. Делать было нечего. Тут-то я город и увидел – танк, театры, площадь Ленина, кинотеатр Шевченко. Дальше, конечно, не углублялся, но достаточно было и этого, для начала. Был один просто замечательный случай. Мы с приятелем, который как раз поступал в художественное училище, пошли в заведение на пересечении бульвара Пушкина и проспекта Гурова  — такой себе киоск-кафешка…

— В народе его называли «Хунта»…

— Да? Даже не знал. Так вот, там мы попробовали неповторимое крепленое вино «Белая скала», продававшееся в белых поллитровых бутылках. В переводе на нынешние деньги, могу точно сказать, это удовольствие стоило одна гривна 70 копеек за бутылку. И все это – под громогласного «Чижа» из висевших снаружи киоска колонок, группа как раз входила в моду. И это было просто идеально на тот момент – музыка, доступное вино и прекрасное состояние души!

 

«Отсюда и начался музыкальный критик»

— На человека, приехавшего из Артемовска, Донецк произвел впечатление другим масштабом?

— Безусловно. Перестроиться было очень сложно. Меня поражала протяженность города – казалось, он никогда не кончается, а поездка на какие-нибудь Трудовские превращалась в настоящее приключение, как у Бильбо Бэггинса. Но главное — помню, как на меня в первые месяцы жутко давило интенсивное уличное движение, весь этот комплекс звуков. И, конечно, адское количество пыли и газа, которое висело в воздухе. Не забывай, я ведь прожил пару лет в обстановке изумительной мурманской экологии, так что контракт был разительный. Вот эта индустриальность, связанная с ней концентрация шума и движа меня ошеломила. И весь первый год жизни в Донецке я к этому привыкал. Впрочем, адаптация шла легче, потому что я в это время еще прилежно учился, а значит – проводил большую часть времени на лекциях и в библиотеке.

— Значит, первые впечатления были негативными?

— В плане психологического освоения в пространстве – да. Но уже через год это ушло. Все остальное – люди, обстановка – было прекрасно. И это меня кардинально изменило. Во многих параметрах. Например, мой сосед по комнате в общежитии Андрей Васильев оказался страшным поклонником рок-музыки. Я в Донецк приехал человеком без определенных музыкальных вкусов. У меня даже не было дома своих кассет – абсолютно ничего. И тут я селюсь к человеку совершенно двинутому, который все в своей жизни делает под музыку и подчиняет ей.

— То есть, можно сказать, что с него и начался нынешний ведущий музыкальный критик Игорь Панасов?

— Да, он своей увлеченностью подтолкнул меня в этом направлении. Но и кроме него вокруг было достаточно отличных людей. Пацанов на курсе было немного – из 60 человек, кажется, пятеро, обычный процент для филфака. Среди них прежде всего вспоминается Дима Трибушный, тогда – дьявольски популярный в университетских кругах поэт. На парах мы часто сидели вместе, и я буквально своими глазами видел, как рождаются эти стихи. Ну, и еще одним очень хорошим товарищем стал Андрей Будяк, в будущем – известный телевизионный журналист и менеджер. Нам было интересно друг с другом, всегда находились темы для разговора. В-Однажды это вылилось в совместный поход на книжный рынок под стадион «Шахтер». Стояла жуткая стужа, думаю, не меньше минус 20, и нас в такую погоду понесло туда заниматься коммерцией. Мы оба к тому времени накупили себе книг в каком-то неимоверном количестве. Это было время расцвета букинистических магазинов, куда после развала Союза люди понесли свои многолетние собрания, надеясь выручить за них хоть какие-то деньги. Продавалось это за бесценок, и скупал я тогда книги огромными сумками – большая часть этой библиотеки до сих пор стоит у мамы в Артемовске. И вот мы с Андреем решили продать под «Шахтером» те книги, которые нам стали по какой-то причине не нужны. Но, как непрофессионалы в этом деле, вели себя очень скованно и неправильно позиционировали свой товар. Особенно убого это выглядело на фоне действий ребят, стоявших рядом, которые контролировали каждое движение вокруг себя и четко на него реагировали, не упуская ни одного клиента. А мы стоим и ушами хлопаем… И все это – в диком морозе, когда ноги отваливались от холода. Ситуация была настолько тупой, что мы, помню, все время ржали над собой. В той ситуации мы могли спасаться только юмором…

 — Это был единственный выход на книжный рынок?

— Нет, их было несколько. Наверное, три-четыре книжки я за это время смог продать. И думаю, что во время этих наших выходов Андрей понял, что надо менять подход к ведению дел, и вскоре перевелся на экономико-правовой факультет…

 

«Я был классическим Шуриком из «Операции Ы»»

— Слушай, но филфак же тогда был очень серьезной школой?

— Колоссальной! Союзного уровня. Работы Владимира Викторовича Федорова и Михаила Моисеевича Гиршмана котировались по самому высшему счету. Каждый из них выработал совершенно оригинальную и самодостаточную теорию. Мне особенно импонировал Федоров. Он на своих лекция умудрялся разворачивать какие-то непостижимые, космические горизонты в таких даже темах, как, скажем, поэзия Константина Батюшкова. Для меня его лекции были какими-то волшебными мистериями – и, конечно, я ими мгновенно впечатлился. В конце концов, моя научная работа под его руководством способствовала радиальному повороту в моей судьбе. На мой доклад по Блоку на научной студенческой конференции забежала однокурсница Леся Орлова. Тогда я этому никакого значения не придал. Кто бы мог подумать, что спустя два года, когда я уже работал в отделе новостей ТРК «Украина», мне туда позвонила Леся и сказала: «Игорь, я слышала твой доклад на той конференции, это было круто. Мне кажется, ты справишься с работой музыкального обозревателя «Салона Дона и Баса»!». К тому времени, она уже работала в этой газете. Логиа ее предложения меня повеселила – но, с другой стороны, было лестно, а главное – в «Салоне» платили вдвое больше – до 500 гривен против 250, которые я в лучшем случае имел на канале. И я принял это предложение. Ведь после дефолта 1998 года жить стало труднее, и квартира, которую я снимал, вдруг подорожала чуть ли не вдвое…

— Так, подожди. Мы как-то резко проскочили этап твоей работы на ТРК «Украины» — а это ведь тоже, прямо скажем, нерядовое СМИ в истории Донецка…

— Да, но проработал я там совсем немного. Попал туда благодаря совершенно случайной встрече с тем же Андреем Будяком, с которым после его ухода с филфака мы практически не виделись. Я к тому времени уже закончил университет, и меня взяли соискателем при аспирантуре. Была надежда, что через год я стану полноценным аспирантом. И я, занимаясь этим всем, еще продолжал работать ночным сторожем на заводе по производству молочных линий, он находился возле шахты Горького. Работал я там со второго курса. Это был хороший способ поправить материальное положение. Хотя иногда, в самые трудные месяцы, зарплату там выдавали не деньгами, а натуральным продуктом. Однажды за несколько месяцев выкатили мне огромный круг сыра, которым потом моя семья долго питалась. Хотя, когда я с ним появился перед мамиными глазами – можешь себе представить ее реакцию…

— Ну да. Откуда взял? Украл? Мальчик пошел по скользкому пути…

— Вот. Четыре с половиной года я проработал ночным сторожем параллельно с учебой. Феноменальный историй там не случалось – но однажды была ситуация, когда среди ночи вдруг раздался бешеный лай собак. Я не решился со своей примитивной дубинкой лезть туда проверять, что случилось. Наутро выяснилось, что стекло в кабинете директора разбито, и оттуда вынесли компьютер, шубы и что-то еще. Приехала милиция, меня возили в отделение, брали показания. Но по тому, как они нехотя все это делали, у меня возникло подозрение, что все это какой-то спектакль. Потом, когда все утихло, говорили, что сам же директор все это и организовал.

— Какой у тебя был режим сторожевой работы?

— С 7 вечера до 7 утра через день.

— Не сахар, надо сказать…

— Да, не сахар. Но, наверное, треть своих тогдашних дежурств я просто отсыпался. Благо, со мной в паре работали еще бабушки-охранницы, которые не спали никогда. Так что я там был классическим Шуриком из «Операции Ы».

 

 

«Полюбить пиво помог «Добрый Шубин»»

 — При таком режиме не остается никакого времени на личную жизнь. Ты же еще и учился довольно плотно, как ты говоришь…

— Первые два года. Потом перестал. Просто один преподаватель допустил ошибку. Преподаватель, кстати, замечательный – Александр Кораблев, легенда донецкого литературоведения. Так вот, именно от него я услышал классическую формулу: «Первый год вы работаете на зачетку, потом зачетка работает на вас». И я это моментально усвоил! Когда к концу второго курса я понял, что с зачеткой у меня полный порядок, учиться я стал значительно меньше.

— И настало время удовольствий?

— В общем, да. Как всегда у студентов на старших курсах, в мою жизнь вошел алкоголь – хотя до этого я был практически непьющим. Распробовал как следует вино. А вот пиво долго не признавал. Просто не понимал, как его можно пить – оно же горькое! Но все изменилось благодаря одному случаю. Дело было во дворе дома рядом с конечной остановкой троллейбусов на улице Горького. Мои товарищи купили на всех по бутылке только что появившегося «Доброго Шубина». Отказываться было как-то неловко. И я попробовал. И знаешь – зашло!

— Ну, тем более – «Добрый Шубин»! Тогда это было очень качественное пиво.

— Согласен, это были золотые годы Донецкого пивзавода! Вообще, то время для меня вспоминается как активное брожение народа вокруг меня. И все это как-то концентрировалось вокруг общаги. Даже не надо было искать какие-то другие круги общения – столько до фига там у нас всего происходило! Я видел, конечно, неформальные тусовки – «Башню», «Скулу». Я про эту жизнь знал. Но при всех моих музыкальных увлечениях, которые к тому времени стали тотальными, мне было достаточно моего круга общения.

— Свои культовые точки в Донецке вы имели?

— Конечно! Наверное, главной был подвальчик на углу Университетской и Театрального проспекта, рядом с авиакассами. Абсолютно главное место для студентов филфака и физфака! Такое чисто пивное место, где стояли несколько столиков, прямо там можно было употреблять – но никто не мешал, взяв там пиво, подняться наверх и насладиться им на поверхности.

— Оно как-то называлось, это место?

— Да никак. Подвал и подвал… Но вообще, знаешь, особых мест-то и не было. Больше сидели на лавочках, в общаге или на квартирах у друзей. Тут, кстати, капитальная разница между Донецком и Киевом. Когда я переехал в столицу, обратил внимание на это. Здесь как-то не было принято ходить в гости друг к другу просто так – разве что по праздникам. В Донецке мы посещали друзей совершенно без повода!

— Был ли в вашей компании какой-то несчастный, который страдал в этом смысле больше всех, вынужденный принимать вашу бражку?

— Почему несчастный? Наоборот, счастливец – мы же всегда приходили со своим! Наверное, это Саша Городеский. Он учился в ДПИ на специалиста по паровым котлам. Но он был другом детства одного из моих однокурсников. А поскольку он страшно интересовался музыкой и литературой, то мы быстро сдружились. Кухня его квартиры в доме на углу Театрального и улицы Горького стала местом наших встреч – и проклятием для его семьи. Очень удобно было, что его квартира располагалась на первом этаже – когда нам требовалась добавка, мы, чтобы не травмировать членов семьи, выходили прямо через окно.

 

«И тогда александровские ребята решили отомстить»

 — У тебя к тому времени уже появилось любимое место в Донецке?

— Вот так чтобы любимое – нет. Чаще всего мы бывали в парке Щербакова. Он же находился рядом с общежитиями, и когда хотелось проветриться, мы естественным образом шли туда. Но именно во время одной такой прогулки у меня и случилась самая неприятная история за все время моего пребывания в Донецке. Дело было в апреле 1996 года. Мы вышли просто прогуляться с тем самым Сашей Городеским. Заходим на известный металлический мостик над Вторым городским ставком. Общаемся, обсуждаем интересные для нас темы… Мы не успели ничего понять. Три каких-то типа надвинулись на нас, совершенно перекрыв выход с мостика. И даже разговоров никаких не было – сразу начали бить. Когда они утолили свою первоначальную агрессию, появилась возможность выяснить, в чем дело. Оказалось, что они с Александровки, а неделю назад парней с их поселка где-то здесь побили. Сами они возвращались с дискотеки «Бригантина» и, увидев нас, почему-то подумали, что мы к этому избиению причастны. Ну, и отомстили.

— Хорошо досталось?

— Отметелили нас по полной программе. Как сейчас помню – это было 29 апреля, то есть уже предмайские, предпраздничные дни. Ходят люди с семьями, отдыхают, вообще, стоит прекрасный весенний вечер – и среди всей этой идиллии нас просто мочат. Утолив жажду крови, они нас с этого мостика вывели и начали беседовать по душам. Узнав, что я из Артемовска, опять разъярились. И говорят Саше: «Ты, как донецкий, можешь идти домой, а этого мы убьем». Но Саша уходить отказался и предложил им убивать нас двоих. Этот его поступок сделал нашу дружбу в дальнейшем совершенно нерушимой, какие бы противоречия между нами не возникали. По сути, его решение нас спасло – потому что, обескураженные этой смелостью, наши враги нас отпустили.

— Обошлось без переломов?

— Да как раз нет, сломали нос. И сотрясение мозга я получил, как потом выяснилось. И гематомы были адские. Когда утром на следующий день посмотрел в зеркало, то увидел там примерно два своих лица. Пришлось провести пару недель в травматологии – май в том году для меня закончился. Хотя можно было выйти во двор. Там были такие самопроизвольные очаги для отдыха – стояли пеньки, какие-то коробки. Когда друзья приходили меня проведывать, я уводил их туда со словами: «Пройдемте в мой зеленый кабинет!»

 

«Терриконы – это что-то особенное в донецком мире»

 — Смотри. Давай представим ситуацию, что к тебе примерно в то время приезжает какой-то знакомый, в глаза не видевший Донецка, и просит объяснить, чем хорош этот город. Что ты ему сказал бы?

— Я ему обязательно показал бы бульвар Пушкина. Повел бы к фонтану на площади Ленина – там мы любили тусоваться. Да просто прошелся с ним по улице Артема – примерно от консерватории и до памятника Бубке. Для меня этот отрезок эквивалентен сердцевине города. То, что я любил, и то, что мне потом вспоминалось. Ну, а еще, конечно – терриконы…

— Поднимался?

— Два раза был на том терриконе, который находится рядом с ДМЗ, возле трамвайного парка. Особенно удался один из этих подъемов, который мы совершили, отягощенные рыбой и пивом, и потом замечательно там посидели, пока нас не накрыл дождь. Я тогда увлекался фотографией и даже сделал снимок ДМЗ с этой вершины – жесткий такой индастриал получился. Вообще, терриконы – это что-то особенное в донецком мире, что-то совершенно мифологическое. И то, что они повсюду, создает совершенно иное восприятие пространства, чем где бы то ни было. Я человек рефлексирующий, и для меня в этом виделась какая-то связь эпох, прошлого и будущего, мертвого и живого…

— Хорошо. Представим того же самого не знающего Донецк человека. Который просит тебя объяснить, чем плох этот город…

— Ты знаешь, в Донецке очень тяжелый воздух. Иногда даже возникало ощущение, что задыхаешься. Не поверишь, но в такие минуты я начинал курить – чтобы дышать приятным мне сигаретным дымом вместо того воздуха, который меня окружал. Так бывало, конечно, не всегда – но иногда в воздухе висела просто какая-то чудовищная дымка. Ну, а кроме этого — не могу сказать, чтобы город меня чем-то угнетал. Время от времени происходили неприятные случаи – но это уже скорее виновата жизнь, а не Донецк …

— Например?

— Например, меня крепко кинули на деньги, когда я снимал квартиру на Калиновке. Я дал объявление в газету «Салон», что ищу жилье – и мне позвонил некто, предложивший квартиру на Калининском рынке за 30 долларов. «Красная цена» ей была в то время 50-55, так что я, конечно, клюнул. Квартира была прекрасная, уютная, и мы ударили по рукам. Но мне предложили заплатить за год вперед. Взяв ссуду на работе, я отдал эти деньги. Оформили какие-то бумаги, оказавшиеся впоследствии липовыми. Я вселился, а через день нарисовался реальный владелец квартиры – и оказалось, что я провернул операцию с каким-то мошенником, и теперь меня обвиняют чуть не в незаконном захвате жилья. Пришлось спешно ретироваться. Эта история загнала меня в серьезный финансовый тупик, из которого я долго выбирался…

 

«Все тычки и поджопники только продвигали меня вперед»

 — Вернемся все-таки назад, к моменту твоего перехода в журналистику…

— Да-да! Итак, будучи соискателем на кафедре русской литературы университета, с надеждой на аспирантуру, я параллельно прощупывал какие-то альтернативные варианты. И посредством знакомого моего знакомого попал на «Радио 101», оно же «Радио Ностальжи», офис у них находился по соседству с универсамом «Украина». Я там поработал диджеем полгода, и за это время мне не заплатили ни копейки. Программный директор мне все время говорил, что надо еще немного подтянуть мастерство, что я еще недостаточно хорош. Он видел, что я получаю какой-то кайф от работы, и видимо, посчитал, что этого достаточно. И вот в этом непонятном состоянии я случайно встретил своего старого товарища Андрея Будяка, который тогда уже сотрудничал с ТРК «Украина». Он сказал, что люди там нужны – и я решил попробовать. В конце концов, я абсолютно ничего не терял…

— А как же аспирантура? На ней ты уже поставил крест к тому моменту?

— Пришлось это сделать. Я же уже прождал год своей очереди – но оказалось, что меня все равно не берут, потому что надо именно в этом году обязательно устроить на кафедру русской литературы какую-то китаянку. Что за китаянка, почему она была так важна – я не знаю. Возможно, если бы она не попала на кафедру, отношения между Украиной и Китаем были бы непоправимо испорчены. Но я понял, что эта дверь передо мной закрывается. И решение пойти на ТРК «Украина» мне было в той ситуации принять легко. Главным редактором новостного отдела там была Ирина Рамазанова – совершенно уникальный человек. Она непостижимым образом умела совмещать редакторскую жесткость с какой-то душевной мягкостью. И, выслушав меня, дала сделать тестовый сюжет. Тема была – запуск ретро-трамвая. На тот момент (лето 1998 года) это было безусловное событие для города. И я сделал то, что могло показаться наглостью и шокировало кое-кого из сотрудников. Я сам начитал стендап на камеру, что, в принципе, позволялось только уже очень опытным журналистам. И не просто начитал – но исполнил это, стоял на трамвайных рельсах у филармонии в то время, как ко мне сзади приближался тот самый ретро-травмай. Там была остановка, и я все рассчитал правильно – трамвай остановился в метре за моей спиной. Это было так круто! Сюжет получился просто идеально. Ира его посмотрела, показала руководителю, знаменитому Геннадию Кондаурову – и я был взят на работу.

— Но в итоге, насколько я помню, проработал ты там совсем недолго?

— Да, несколько месяцев. Осенью, как я уже говорил, позвонила Леся Орлова с предложением перейти в «Салон».

— Не жалеешь о том, что не состоялась карьера тележурналиста – возможно, звездная?

— Да нет. Я не такой уж сторонник визуальной журналистики. Да и вообще, я человек пишущий. Отчасти, наверное – и в связи с теми травмами, которые я получил в 1996 году на берегу Второго городского ставка. Они сделали меня в большей степени тугодумом, чем раньше. Мне все-таки нужно посидеть, подумать, взвесить, вычеркнуть, переписать – и тогда я приду к каким-то стоящим мыслям. Поэтому переход в «Салон» я воспринимал как логичный. Тем более, в этой газете было что-то неповторимое, особенное. Я попал в невероятный движ увлеченных людей, которые любят свое дело, которым прикольно работать и общаться вместе. Мне еще дополнительно повезло с редактором отдела. Это была Таня Сивохо, она меня припахивала со страшной силой, как настоящего мальчика на побегушках, и я ей благодарен за это безмерно – получилась колоссальная школа! Все ее тычки и поджопники только продвигали меня вперед. А как она работала с приходящими людьми, как умела погасить их агрессию! Помню, написал я об одной вечеринке в клубе «Мистик», когда ведущий вылез на сцену в одних трусах и начал совершать призывные движения, разжигая публику. Ну, я и описал это в тех выражениях, которые мне казались правильными. Причем это был первый месяц моей работы в газете.  И Таня это дала в номер. Через какое-то время в нашем кабинете появился человек из «Мистика», который нам начал доказывать, что мы дискредитировали ведущего – а он ведь хороший человек и семьянин. И надо было слышать, как Таня на высочайшем уровне дипломатии, не поссорившись с клиентом, отстояла меня.

— Для меня самым главным скандалом, связанным с вашим отделом, была публикация о статуэтке Мадонны в презервативе, вызвавшая бурю возмущения у представителей церкви…

— Был еще один громкий религиозный скандал. Какая-то христианская организация устроила в кинотеатре Шевченко спецпоказ фильма об Иисусе. Туда сходил Андрей Зимоглядов и написал репортаж-рецензию под заголовком «Иногда они возвращаются». Для фильма об Иисусе, понимаешь? Этот заголовок, кажется, был признан лучшим в том году. В материале был такой левел стеба, что я просто тихо сидел, смотрел и понимал: да, у этого человека надо учиться всему. Настолько тонко и настолько убийственно он описал поведение организаторов, которые, на самом деле, вели себя в стиле реализаторов журнала «Сторожевая башня». Тоже получился скандальчик – звонили, просили, требовали… Но все проходит, как говорится.

— Можешь назвать самого интересного собеседника за все время работы в «Салоне»?

— Не хотелось бы выделять кого-то одного… Но вот отдельный день вспомнить можно. Шел фестиваль «Золотой скиф», и в течение дня проходило несколько мероприятий. Мы с Зимоглядовым за один день взяли четыре интервью – у Владимира Шахрина из «Чайфа», Антона Комолова с MTV-Россия, киевской группы «Танки» и кого-то еще, уже не помню. И все они были минут на 40-50. При этом мы еще два концерта успели посетить. После этого дня мы возвращались оттуда, выжатые до капли, как стахановцы – но какая же это была счастливая усталость!

 

«Тогдашний Донецк предлагал не горизонты, а узкий коридор»

  — Если все было так замечательно – почему же ты ушел из «Салона»? И почему уехал из Донецка?

— Знаешь, воспоминания об 11 годах, прожитых в городе – они очень разнообразные и противоречивые, и сплетаются в один невообразимый клубок… Очень много сильных впечатлений – с одной стороны, моментов взросления, судьбоносных встреч, судьбоносных событий, куча классных людей, которые остались у меня за спиной, когда я уехал. Но с другой стороны – ощущение духоты и тесноты, которое я там испытывал. Причин было несколько. И экономическая – слишком уж дорого стало стоить жилье при моей зарплате. И карьерная – я не видел таких горизонтов, к которым хотелось бы идти. Общее состояние было таким, что я как будто бьюсь головой о потолок и не очень понимаю, есть ли шанс его проломить.

— А надо было проламливать?

— Я уже видел, что состоялся в своей профессии – но не видел, что в ее рамках мне в Донецке делать дальше. Просто там было меньше вариантов, чем в Киеве. Что было тогда в городе, кроме «Салона»? Пара глянцевых журналов, непонятных по концепции и будущему. И куча газет и телеканалов, которые так или иначе контролировались властями. К тому же я уже знал, что в Киеве за такую же работу смогу получать в 3-4 раза больше. Что и произошло вскоре после того, как я переехал. А деньги были очень нужны и по той, например, причине, что постоянно требовались на лечение тяжело больного отца. Но все-таки не они стали главной причиной. Я видел пример людей, и весьма достойных уважения, которые согласились жить в том узком коридоре, который становился мне тесен. И я не хотел повторять их путь.

— Осталась ли какая-то благодарность Донецку?

— Конечно, и огромная! Это важнейший кусок моей жизни, который именно так сложился так, как сложился – и из этого получилось то, что я имею сейчас.