19.06.2015

Новая волна

Эта молодая шпанавозникла из ниоткуда. В 1983-м все еще считалось, что Deep Purple, Pink Floyd, Led Zeppelin – страшно модно и вполне достаточно. И вдруг из какой-то черной дырыполезли субъекты со странными пристрастиями к совершенно несерьезной музыке. Каквыяснилось впоследствии, ее вообще делали и слушали «голубые». Еще даже не знаяэтого, мы чувствовали подвох. Но ничего сделать было нельзя. Переворот случилсятихо, но до обидного необратимо.

Со мной училсяодин из новых модников. Он был сыном крупного театрального деятеля Донецка.Семья жила в доме 27 по бульвару Пушкина – в доме с кафе «Арктика». Несколькораз я ходил к ним в гости, каждый раз попадая в мир иного порядка. Там все былоне так. Входящего встречал вальяжно добродушный сенбернар – он вставал назадние лапы и дружески улыбаясь, клал передние вам на плечи. Это впечатляло -требовались нервы, чтобы не обделаться там же, на пороге. У отца в кабинете настене висел шикарнейший вишневого цвета ковер, а на нем – коллекция холодногооружия, из которой мне, как будущему пирату, больше всего запомнился абордажныйпалаш. В комнате сына мерцал холодным неземным блеском изящный музыкальныйцентр JVC. Мама угощала нас обедом, доставляя его вкомнату с помощью столика на колесах. Из-за шкафа сын доставал бутылку виски «Белаялошадь» — к тому моменту за всю историю Донецка виски попробовало, наверное, небольше тридцати человек. А еще у сына имелся кокаин – белый порошок, с которымон явно был знаком не понаслышке. С королевской щедростью он предлагал этотпорошок мне. Отказаться было очень сложно. Эффект порошок производил сложный. Сначалав голове вспыхивало солнце, и самые обычные вещи начинали казаться чудесными.Потом, когда эффект проходил, тебя охватывало жуткое разочарование от того, чтовсе вокруг опять превращалось в привычное, обыденное дерьмо. Яростно хотелосьвозвращения солнца. К счастью, достать кокаин в тогдашнем Донецке былонемыслимо сложно, и «подсесть» на него оказалось технически сложнее, чемпреодолеть желание вернуть сказку. Как опыт, это оказалось интересно, а так –нет.

Театральный сынсмотрел на жизнь с восхитительной легкостью, все ему было нипочем, никакихавторитетов для него не существовало, кроме какого-то загадочного Миджа Юра. Ябыл совсем не удивлен, когда 15 лет спустя, на склоне века, встретил его вобшарпанном черном пальто, с длинной бородой, при этом трезвым (точно — покакой-то случайности). Все, что у него осталось от юности – беспечная улыбка,которую так ничто и не смогло победить.

А Мидж Юроказался при ближайшем рассмотрении лидером группы Ultravox, одного из столпов «новой волны». Ни о группе, ни о движении я ничего неслышал, считая себя современным благодаря доскональному знанию дискографиинескольких динозавров «тяжелого рока». Но у нас на факультете, на младшихкурсах сформировался кружок молодых людей, для которых все мои кумиры ровнымсчетом ничего не значили. Эти пижоны держались вместе, стриглись странно,носили одежду необычного, свободного покроя. Они были напрямую подключены кисточникам западной музыки – она лилась к ним, как к нам – вода из крана. Онизнали, что сейчас слушают в Лондоне, и имели возможность получить это сзадержкой максимум в два месяца. Там не обязательно была «золотая молодежь» -среди них, например, пасся златокудрый сын тракториста из-под Старобешево. Ноих всех отмечала печать принадлежности к чему-то недосягаемому. Это настраивалопротив них большинство. Но надо отдать им справедливость – они смотрели впереди жаждали нового. В отличие от нас, с ушами, затянутыми паутиной от многолетнегослушания повторяющихся стандартов. Так что гордиться нам было нечем.

Может быть, я ипреувеличиваю, но мне кажется, что эта «новая волна» серьезно изменила Донецк середины80-х. От группы парней и девушек в центре города пошли круги по стоячему болоту– и, несмотря на железную суровость 1984 года (года, когда пытались посадить ЖаннуАгузарову), в воздухе вдруг стала ощущаться какая-то свежесть. И шла она какраз от музыки и от стиля жизни этой молодой шпаны, стоявшей в стороне и всередине одновременно.

Помню дискотеку вДК на Калиновке в конце этого самого 1984-го. Поначалу все шло, как у людей –отыграли итальянцы, потом поставили что-то из «Бони М», потом, уже с намеком нанечто большее, пошла пара битловских песен. А потом в зале повисла пауза, и потому, как она бесконечно тянулась, стало ясно: сейчас что-то будет. И воздухзашелестел и взорвался, и заполнился холодными синтезаторными переливами. Этобыл тот самый Ultravox, это была их знаменитая вещь Dancing With Tears In My Eyes, она и вБритании-то вышла всего полгода назад. Танцевальная до мозга костей, онаказалось невозможно странной тем, кто только что отплясал под «Феличиту». Но вцентре зала уже образовалась компания из «нововолновой» публики, человекпятнадцать. Они танцевали – вроде так, как мы, но уже не так. Это было что-то определенночужеродное. Это злило. Но больше злило то, что мы, глядя на них, понимали: нашемузыкальное счастье уходит туда, где уже хранится прочий древний хлам.

Конечно, парнямиз этой группы начистили рыла, как только они гордо покинули ДК в концедискотеки. Донецк всегда с неохотой воспринимал новое. Донецк редко понимал,что выгоднее вовремя измениться, чем гордиться своим здоровым консерватизмом.

Ясенов