09.01.2015

От рассвета до заката

В «Уголек» мы не переставали ходить даже в суровые андроповские времена. Не видели смысла переставать. Юрий Владимирович ведь боролся не столько с пьянством, сколько за порядок (поэтому и был гораздо в большей степени понят народом, чем Михаил Сергеевич). Соответственно, рейды милиции и общественников по злачным местам носили не высокоморальный, а системообразующий характер. И тут важно было понимать, насколько твое присутствие за пивным столиком допустимо с точки зрения трудовой дисциплины, насколько ты в состоянии «отмазаться».

Наша компания – тогда третьекурсники – попали под раздачу всего один раз (хотя наши дневные посиделки в «Угольке» происходили регулярно). Когда оба выхода на свободу заполнились «архангелами», по рядам посетителей прокатилась нервная волна. Казалось, только мы в этом океане гражданского страха остались островом хладнокровия. В свои 14 часов мы могли уже ничего не бояться: среда у нас была «постным днем» — пара физкультуры, пара зарубежки, и все. Кто так придумал, я не знаю, но по средам с 12 часов мы были совершенно легально свободны. Не заглянуть в «Уголек», если есть деньги? Это почему еще?

Так что андроповских шакалов мы совершенно не боялись. Ведь за пьянку как таковую режим, повторим, не наказывал (и даже некоторым образом поощрял, выбросив в продажу провокационно дешевую водку «андроповку» по 4.20).

Впрочем, самая эпическая наша посиделка в «Угольке» относится уже совсем к другой эпохе, когда острие режима повернулось как раз против человека выпивающего. Это был конец мая 1985 года. Наш пятый курс подходил к концу. 16 мая вышел указ Президиума Верховного Совета СССР «Об усилении борьбы с пьянством и алкоголизмом, искоренении самогоноварения». Сторожевые псы режима уже сделали стойку, готовые атаковать любого, кто не вписывается в обозначенные рамки. Но атака еще не началась, да и самих рамок еще не существовало. Все ждали более конкретных инструкций. В Советском Союзе закон (особенно такой) не работал без разнарядки. Май и начало июня 1985 года остались в нашей личной истории последним глотком алкогольной свободы. Впрочем, мы тогда еще не осознавали всех нюансов происходящего. Мы воспринимали указ как очередную мертворожденную бумажку, которых советская власть наплодила множество, особенно в начале 80-х. Кто же знал, какие «вилы» ждут народ в самом ближайшем будущем!

Так получилось, что эпицентром происходившего в тот день стал я. Во-первых, с некоторым опозданием отмечался мой день рождения. Во-вторых, одновременно и с некоторым опережением – мой уход в армию. Двойной повод заставил выставиться вдвойне и пригласить расширенную компанию. Нас было, по-моему, человек 8. Во всяком случае, пришлось сдвигать два стола – что нам, как завсегдатаям, разрешили сделать легко. Была суббота. Был конец мая. Вы знаете, какую свежесть струит донецкий эфир в конце мая, в 11 часов утра, на берегу Кальмиуса? Нет, вы не знаете! Или все-таки знаете? Ну ладно…

 Мы стартовали именно в 11 утра, а закончили… Вот этого не помню. Но не раньше 17 часов (а почти наверняка, позже). Именно тогда я поставил свой личный рекорд – 12 бокалов в течение светового дня. Сколько выпили остальные, сказать затрудняюсь. И, к счастью, не помню, сколько я потратил на этот лукуллов пир. Мама моя могла бы сказать, конечно, но у нее уже почти 20 лет бесполезно спрашивать…

Если вы когда-нибудь сидели в «Угольке» от рассвета до заката, вы должны были испытать это непередаваемое ощущение – как будто за несколько часов перед вами проходит в миниатюре целый жизненный цикл. Сначала – звенящая чистота и новизна открытия: все свежо, светло и радостно, первые посетители, даже если и хмуры после вчерашнего, еще тихи и с удовольствием подставляют испитые хари утренним лучам, надеясь, что сегодня жизнь наладится и выпивка ляжет лучше.

Юношеская зрелость приходит где-то через пару часов, когда уже накоплены первые негативные эмоции, когда понимаешь, что жизнь – не только пенки, но и сливки. Когда разливная Рая уже не скрывает своей знаменитой на весь Донецк мизантропии – но еще не ругается матом на весь зал, так, что загибаются кончики ушей даже у крепильщиков с двадцатилетним стажем.

Примерно в 15 часов наступает пик взросления. Все столы забиты какими-то людьми, и ты с удивлением отмечаешь, как мало вокруг стало вокруг симпатичных лиц. Все разговаривают, большинство – громко. Пиво… Ну, что пиво? Несколько первых бокалов струились божественной чистотой. Но Рая свое дело туго знает – и чем дальше ты скользишь по временной шкале, тем меньше тебе нравится то, что она выплескивает тебе в бокал. Ты понимаешь: в основном, жизнь – дерьмо, жизнь не стоит и половины того, что о ней думаешь в начале пути. Но какой-то позитив в ней все-таки прощупывается. Ты смотришь на лица друзей, сидящих напротив – и тебе так хорошо, что слезы наворачиваются на глаза и падают в бокал, довершая смесительный процесс, начатый Раей.

На склоне дня ты, как старик на склоне жизни, придавлен всем, что пережил. Выпитое пиво пригибает тебя к земле. Какие-то мутные призраки витают вокруг, и ты уже не вполне понимаешь, друзья это или случайные блондины. Будущее не сулит ничего особо приятного. А главное, ты всей кожей, всеми остатками чувств понимаешь: это будущее очень коротко, и скоро все окончится, и скорее всего – не так, как тебе хочется, и уж конечно, не так, как все начиналось в 11 утра…

В «Угольке» каждый день находились люди, просиживавшие от звонка до звонка. Мы в мае 1985 года сделали это впервые (я знаю людей из нашей компании, повторивших это, и с блеском). Ощущение было странное: начиная на равных со всеми, ты к концу дня превращался в звезду, и вокруг тебя начинали завихряться потоки. Расскажу только об одном из них. При «Угольке» существовал мужичок лет пятидесяти, из-за удивительного сходства со Старухиным мы называли его «Виталя», а настоящего имени его никто из нас не знал. У него был странный статус. Я ни разу не видел его сидящим за столом. Тем не менее, пива ему время от времени набулькивали. Виталя терся вокруг столиков, предлагая вареных раков (поговаривали, что ловит он их тут же, в Кальмиусе, поэтому мы виталиных раков не брали). Своим появлением он осенял «Уголек» не ежедневно, но в день моего двойного праздника как раз вышел на вахту. Так вот, часов в 15, когда всем стала очевидной серьезность наших намерений, Виталя вдруг бухнул на наш стол десяток раков. Мы заорали на него – мол, не заказывали и платить не собираемся. Он умиротворяюще замахал руками: «Мужики, какие деньги! Вы ж тут день рождения празднуете? Ну, так вот вам подарочек!»

«Уголек» — это была целая схема отношений, сеть взаимосвязей, тайный мир, пещеры Лейхтвейса. Помимо явных людей (Райка, потом какой-то грузин, стоявший за другой стойкой, где делали люля и прочую закусь), существовал надводный мир, с которым клиенты никак не соприкасались – но именно там определялся процент разбавки пива и прочие стратегические моменты. С другой стороны, был мир подводный, где шустрили рыбки типа Витали. Они водились и среди клиентов – прикормыши «Уголька», имевшие какой-то мелкий интерес и используемые заведением в хозяйственных и прочих целях. Мы не знали, кто там дергает за нитки и кто там играет на трубе. Но само наличие этого секретного механизма не составляло тайны. И просидев день, ты мог многое узнать о том, чего тебе знать, в принципе, и не требовалось.

Но для этого надо было за весь день выпить не больше пары бокалов. А кто на это был способен? Мы в тот замечательный во многих отношениях майский день – точно нет. 

Ясенов