12.12.2014

Пасха, советский праздник

В принципе, моя матушка Людмила Михайловна в Бога не верила. Или не задумывалась об этом… В общем, не подавала виду. Не крестилась, не держала дома иконок и религиозных книжек. Была, как все – как прочие миллионы бытовых атеистов, воспитанных социалистической школой и советской жизнью. Но раз в год с ней происходило просветление – и она с бабушкой отправлялась «святить паски» на Щегловку.

Действующих церквей в Донецке было наперечет. Кажется, для всей Ветки и Путиловки щегловский храм оставался единственным более-менее ближним вариантом. Нашей семье он представлялся совсем родным: в двух шагах от нас, на ближайшем перекрестке в добротном доме на высоком, надежном фундаменте жил щегловский священник, отец Дмитрий. И к нему в храм ехали как бы по-соседски, хотя никаких особых щедрот с этого не имели. Соседство с отцом Дмитрием давало ложное ощущение обыденности поступка – вроде как в гости сходил. На самом деле, любой визит в церковь носил легкий отпечаток нонконформизма и мог быть использован против тебя. В 70-е годы накал антирелигиозного натиска, конечно, спал, жовиальный Брежнев относился к этому вопросу намного спокойнее, чем неистовый Хрущев. Но цепные псы режима на низовом уровне не дремали, всех активных верующих держали на карандаше и были готовы к любым действиям против них, если что. Была бы команда (а она иногда следовала).

Любопытно, что, насколько я помню, Рождество особо не отмечали. А Пасху – да, причем ярко и ежегодно. Заранее закупали краску для яиц (в пасхальные дни на вокзальном рынке ее было уже не достать). Еще с четверга начинали готовить формы для куличей – железные заслуженные, прошедшие многий огонь и многие воды цилиндры разного калибра, общим числом около десяти. Бабушка их прогревала каким-то особым образом и оставляла в покое до пятницы. Когда подходило время, готовила тесто (рецепт у нее имелся особый, составленный жизнью). Заливала пахучую массу в формы – и вскоре дом благоухал, как хлебозавод на улице Полиграфической. В субботу готовилась белая глазурь, ею куличи поливались сверху, а потом на эту сладость крошилась разноцветная безвкусная посыпка… Куличи были готовы, а мы были готовы к празднику.

Он начинался с шарканья ног в темноте – это мама с бабушкой ни свет, ни заря собирались в церковь. Солнце даже еще не мечтало серебрить верхушки деревьев. Спать хотелось ужасно, я злился, слушая эти шарканья из-за стенки, не понимая, почему мой сон прервали на самом интересном месте, и вообще зачем все это нужно, в чем разница между освященными пасками и простыми. Но спорить на эту тему не хотелось: как и Брежнев, к религии я относился спокойно, а главное — уже тогда понимл, что никакие аргументы никого ни в чем не убеждают (и особенно – настоящих верующих, таких, как бабушка), и что гораздо лучше – не спорить, а постараться догнать ускользающий сон.

Помню, что в каких-то отдельных случаях «святить паски» ездили на Ларинку. Это был донецкий Иерусалим, вершина нашей божественной иерархии. Думаю, бабушка верила, что именно там живет Иисус Христос (она вообще легко верила в некоторые вещи – например, в то, что Штирлиц реально существует и ведет свой незримый бой). Я съездил на Ларинку один раз по какому-то случайному поводу в возрасте примерно десяти лет. Устрашающее впечатление произвели шпалеры старушенций в глухих черных платках, выстроившиеся у крыльца храма. Они вполне соответствовали моему тогдашнему представлению о бабе-Яге. Знаток религиозного вопроса рассказывал мне позже, что в то время, когда за открытую религиозность уже не сажали, черные бабки перестали таиться по своим дворам, повылазили на свет Божий, образовали конгрегацию и навели а Ларинском храме свои порядки, чуть ли не регулируя доступ к батюшкиному тему. В общем-то, конгрегация эта с определенными коррективами дожила и до наших дней. Теперь у бабушек мобильные телефоны, в остальном изменений минимум.

Нельзя сказать, что на пасхальную активность масс (пусть даже и столь слабо организованную) власти смотрели совсем уж сквозь пальцы. Не разгоняли – это да. Службы не запрещали – тоже да. Но кое-какие отвлекающие маневры предпринимали. Например, устраивали в пасхальные дни показы фильмов, на которые молодежь предсказуемо валила валом. Отчетливо помню, что именно на Пасху у нас на Красном Фронте повторно прокрутили фильм «Золото Маккены», вокруг которого по непонятным причинам возник массовый психоз (впрочем, там показывали голую индианку, что как бы объясняет).

Другим отвлекающим маневром стал так называемый «Кекс весенний», который в пасхальные дни продавали в магазинах. По форме он напоминал обычный кулич, но без глазури и посыпки, да к тому же, был освящен властями. Некоторые домохозяйки, не имеющие времени или вдохноения, покупали их в качестве компромисса. Но тот, кто хотел праздновать Пасху по-настоящему, до «кекса весеннего» не опускался. Тот все по-настоящему и делал — начиная с раннего утра, когда надо было вставать ни свет, ни заря и идти в немногочисленные тогда донецкие церкви «святить паски».

Что, кстати, могло выйти боком не только в смысле преследований. То ли в 1975, то ли в 1976 году мама с бабушкой вернулись со Щегловки с бледными лицами, ошарашенные, необщительные, совсем не праздничные. Только через несколько дней они рассказали, что там случилось. По какой-то причине в тот раз к церкви подтянулось особенно много людей. На площадке, где ждали священника, стояли, как в переполненном троллейбусе. И, в общем, началась давка. Причем были не столько серьезно раненные, но и насмерть задавленный мальчик примерно моего возраста. Я потом часто вспоминал эту историю, когда меня спрашивали, верит ли донецкий народ во что-то вообще…

Ясенов