Террикон шахты №31 — это террикон, на котором разные представители сайта "Донецкий" бывли множество раз. Коллега Славомир представил, как на нем мог быть человек, который не мог иметь никакого отношения к сайту "Донецкий"…

 

 

Восхождение на терриконы стало своеобразным видом, не то что спорта, а скажем так – активного досуга, причём, не только для определённой части коренных жителей  города, но и для некоторого количества его гостей. Кого только там не встретишь…  Романтики лезут с блокнотом, фотоаппаратом и чекушкой коньяку. Лирики возносятся над бренным миром с гитарой и наскоро нашинкованными шашлыками. Прагматики  уединяются от  суеты земной  с любовницей…  Особо одарённые и не обделённые из них – и  не с одной.

Но это всё баловство. А  вот в прежние времена посещение отвала породы было не  ритуалом в сумбурных поисках  смысла жизни, а каждодневной рутинной работой в компании породной лопаты и  если повезёт, то  тормозка. Таких людей называли «верховыми».  Они были сопричислены к светлому лику гвардии труда – шахтёрам.  Хотя и не проваливались в чёрный зёв шахты- преисподней, а наоборот, поднимались ввысь к солнцу. И воспетым в известной песне голубиным стаям.

Попробуем и мы посмотреть на окрестности, дали и горизонты нашего городка глазами Васьки-верхового с рутченковской «тридцать первой».  Авось и что дельное углядим.

Да….  Ради малой доли интриги не будем указывать год действа. Знатоки, непременно, сами определят.

 

Васька с силой толкнул захватанную  мазутными пятернями противно взвизгивающую разболтанную конторскую дверь и вывалился во внутренний двор шахты. И тут же в уши со всех сторон саданула  безудержная какофония звуков. Да так, будто из уютного и спокойного партера в одночасье шухнул в оркестровую яму с вдохновенно музицирующим, наскоро сведённым к октябрьским праздникам  самобытным оркестром  какого-нибудь забытого богом поселкового клуба.  Но это сразу…  А через несколько мгновений привычное и чуткое ухо уже уверенно разделило грохот, вой и скрежет на отдельные партии и инструменты. Вот, чисто и высоко посвистывает маневровик, сноровисто выталкивая из под бункера ночную добыч, а это мягко, бархатно стелит- гудит канат,  играючи сбегая-набегая на барабаны подъёмной машины. Там, где то наверху, похрипывая  молотят тугой осенний воздух шкивы копра.  За лесным складом чуток заливисто и жалобно ржёт лошадь, по какому-то неординарному случаю выданная на«верхний конный двор» /место содержания лошадей на шахтной поверхности/. И солируют , отчаянно матерясь , бас и баритон пары слесарей, надрывно волокущих на ремонт в ремучасток шину врубовки. По  торжественному случаю очередного внеочередного ремонта.

Васька работал на шахте и был шахтёром, хотя угольный пласт и откаточный штрек в жизни своей видал всего полтора раза. Он был«подсолнухом»/сленговое выражение, обозначающее рабочихшахтной поверхности/, работал на высоте чуть ли не шестидесяти метров. Имел зоркий взгляд, цепкий ум и феноменальную память. Об этих его качествах мало кто догадывался, но для всей тридцать первой он был глазами, ушами, совестью и вечерней газетой. Ибо с верхотуры породной кучи, наваленной на Бабаковой горе, он видел, как говорил старый рутченковский коммунист Самусенков,  «всё, вся и ещё немного».

От «терриконика»/помещение, в котором располагался силовой привод и механизмы подъёмапороды в отвал/ начинался путь на работу. Он был коротким, — верхом на вагонетке с породой, либо длинным- на своих двоих. От короткого ,настойчиво отговаривал внутренний голос…  После памятного сентябрьского случая, когда из катавшихся напородниках/породные вагонетки/ пацанов один не успел соскочить где надо  и его разделало наопрокиде/конечная точка подъёма, на которомпроисходит выворот породы из вагонетки в отвал/в такой мелкий фарш, что ни одна столовка не взялась бы его оприходывать./здесь виден типичный пример отношения к смерти у рядовых шахтёров, закалённых видами постоянных несчастных случаев на производстве/

Подбросил на плече кованую породнуюлопату-«немку»,/особо ценившиеся за удобство и стойкость полотна, производившиеся в Германии, в землях Вюртемберга не одно десятилетие.  К нам попадали редко. В описываемый период, скорее всего, в виде репарационных партий. Поскольку предприятия их производящие на потоке, оказались, в большинстве своём, в американской зоне оккупации/ на отзеркаленной до блеска славянского шкафа дубовой ручке. Лопата казалась тяжёлой, словно налитой. Подумалось: «А дядька Кузьма на глазах у половины шахты на точно такой лопате на спор поднимал с земли стоящего на ней обеими ногами здорового детину, Яшку Поздняка, со своей забойной бригады. Во, сносу нет человеку…» /О знатном рутченковском забойщике, кавалере Ордена Ленина, Кузьме Никитовиче Моргунове упомянуто  в материале «Мариупольская развилка, Перекрёсток семи дорог»/

Путь наверх был не то что крут, долог и сложен, а затейлив  и хлопотлив. Привычка – великое дело, за каждый день человек втягивается в лишения, не хуже, чем сытое свиное рыло в узкое корыто. Зато наверху, напятаке/пятак- сленговое выражение, означает верхнюю рабочую точку отсыпки отвала/ был чудный тихий октябрьский день, редкий момент, когда осень воедино сводит золотое с голубым. Воздух был светел и прозрачен, частая для Сталино дымка, и та — как будто растворилась в хрустальной чистоте настоящего бабьего лета. Вокруг была тишь да благодать. У подножия террикона в окаймлении яблочно вишнёвых садков и раскидистых шелковиц стояли директорские дома. На морёного оттенка черепичных коньках вовсю грелись толстые серо полосатые коты, наслаждаясь последним теплом. Возле добротно отделанных кирпичом слуховых чердачных окон бойко возились воробьи. Во дворе механика Шалимова дымила летняя кухня, что-то полным ходом пригорало и, казалось, было слышно, как звенят толстенные чугунные сковородки «лопухи». Над старой шахтной конторой, заселённой многодетниками, низко нарезала круги стая николаевских голубей, подгоняемых свистом кого-то из старших Громоклицких. За нею, как на ладони лежала старая шахта Семёновского пласта с двумя стволами. Наклонным ,в который мог зайти любой проходимец, и вертикальный, куда уже по расстрелам на спор лазили самые отъявленные поселковые сорви-головы. Недавно в ствол упала корова и местные всё грозились его завалить. Шахту эту с войны так и не запустили, узкоколейку разобрали, а копёр срезали на девятнадцатую. Там нужнее. По путям, вслед за чумазым паровозом, заботливо обёрнутым в ватную фату стравливаемого пара, в сторону коксохима сиротски тянулось пять вагонов. Понятно,- в ночь вылетела врубовка и норму не выгнали.  Зато шахта-близнец , тридцатка, свою сверхнорму уже загнала под приёмник.  Астрахань /директор шахты №30 треста«Рутченковуголь/ добычу выжимает двумя руками , добром это не кончится. Где-то на «номере тридцать»  на новом отвале, может быть, вот так вот сейчас пристально на восток всматривается его, Васькин, коллега верховой, а может, и не всматривается, а лопатит породу как заведённый, если с опрокидом что-то не то и он «ходит подсебя»/сленговоевыражение обозначает, что по разным причинам порода просыпается не в отвал,а на рабочую площадку и её нужно вручную подчищать/ Справа от курящего  всеми трубами коксового завода лежал посёлок Победа, бережно запелёнанный ещё помещичьими нестеровскими садами. Уже вторая пятилетка пошла , и  если бы нефинки/финские быстровозводимые дома из клеймённого бруса,полученные по репарациям после окончания ВОВ/, то так бы и не довели жилой фонд до намеченного, несмотря на все рапорты и отчёты. Взгляд сразу скользнул на восток, где на старом посёлке Софья за женской тюрьмой вдали от людских глаз угрюмо покоились остатки линии по выделке первоклассной саксонской черепицы и кирпича притащенной из поверженной Германии, и по разнарядке пристёгнутой к коксохимзаводу. Линию запустили, продукцию погнали, но плохо, что к линии, в довесок, не захватили дядюшку Ганса и герра Отто, которые содержали её на родине в чистоте и порядке. Здесь в чужом краю проработав сезон-другой она тихо и померла, и даже чудная глина из Болгарского карьера не скрасила её дни. Сам карьер, куда толпами ходила пацанва гонять мяч и искать клады, уже начали потихоньку засыпать мусором. Грозились даже свезти в него терриконы  с «Софии» и «Сергея», ещё дедовских рутченковских шахт, низкорослые осунувшиеся, кой-где поддёрнутые жёсткой низкой травой. На развилке две балки /посёлки Первая и Вторая балка/пестрели нагромождением халуп вокруг приземистых основательных бараков под двускатными нарядного кирпичного цвета черепичными крышами, бывших конюшен, переведённые в жилой фонд. Выше, на Дальней Нестеровке, на Каменном пруду, суетились мужики с двумя подхватками, старательно  выцеживая карася с мелководья на приступках затопленного карьера.  Холодно, купаться уже не лезут, только рыбачат. На Пионерском пруду , на Ближней Нестеровке малышня вовсю искала «горный хрусталь»,полупрозрачные камешки, за которыми школота не ленилась ехать даже из города.

Серой строчкой с севера на восток прошивала посёлки и пустоши речка Асмоловка. Пробегала под мостком с булыжной «шоссою» / ныне улица Кирова в районе «Конти»/ и ловко ныряла в репейниковые заросли в Птичьей балке. Скоро самый сезон у птицеловов. Раскинут силки, поставят мудрёные «ловуши» со сходным дном, кто не лентяй, на зорьке щегла выйдет добывать «на хлопок». Целые династии выросли спецов по птичьему промыслу.  Ниже по течению, за мостком, в зарослях с высоты виднелись ещёрасстоечные ямы/ёмкости для технологического созревания глиняного теста/старого, царского времени производства фаянсового, болгарами умельцами отлаженного. Старики болтали…  Не только сервизы, тарелки суповые, мелочёвку керамику…  Фигуры парковые «под итальянский мрамор» в два человеческих роста выделывали. /подробнее об этом  изложено в материале «Птичья балка. Рождение богов»/

Успеновка, Нестеровка, Смолгора, Евдокиевка, Алексеевка, покуда глаз хватало ,тянулись шахтные посёлки под самый горизонт, осторожно обтекая ставшие на пути терриконы, символы шахтёрского края, памятники труду человеческому. На юге другое дело! На юге раздолье сельское, аж за Широкую балку, аж до Асмолово, аж под самую Долю . В войну, отсюда, с верха, бесстрашная пацанва наблюдала, как входили с киршевских полей группы немецких егерей в лихо сдвинутых кепи. Сейчас  на тех самых полях бабы ,надрываясь, таскают головки капусты величиной с хороший арбуз. По всему видно, безлунными ночами  там народу никак не меньше чем днём, каждый норовит утянуть домой мешочек-другой. Небось, не сталинщина с тремя колосками.

Ты смотри, на 27-ом терриконе появилась одна осторожная фигурка, другая. Пацаны на промысел вышли на виноградники. Высматривают объездчика, дают знак подельникам что наготове, когда тем можно заныривать в лозу, а когда опасно. За ровными делянками винограда вдалеке, под Жилкопом виднелась часть стены и  крыши винного цеха, на нужды которого шло товарное производство благородной ягоды. Правда, до него босота не добиралась, справедливо опасаясь жутких привидений, которые обитали в таком намоленном углу. Знатоки тех мест ,правда, божились, что приведений как и бога нет, а утробные звуки издаёт цеховой сторож, время от времени припадавший к крайней бочке. Но смурных настроений такие хилые разъяснения, в целом, не исправляли.

Идиллию вмиг нарушил треск и стон опрокида,  отчаянно пыля, вываливавший очередную порцию посылки из недр. Помимо породы, партия время от времени доставляла и хорошие куски угля-плитняка, который шёл в дело и отапливал жилище холодными зимними вечерами. До войны на опрокиде народу было, как на рынке, и не скучно. Все тянулись в гору  за угольком. Сейчас то ли обленились ,то ли обнаглели и уголь снимают с вагонов , а то и вовсе  забирают скуч-времянок/ситуативный угольный склад,организовывавшийся при хорошей добыче и в отсутствии порожняка/. Террикон был богат и на разные отпечатки то папоротников, то вовсе окаменевших стволов. Пару находок Васька совершенно задаром приволок знакомым любителям , за что снискал искреннюю благодарность и устойчивое уважение. За дорогой, внизу рядом со старой свалкой добивали кукурузу и  какой-то мужик с портфелем всё таскался и таскался с пристяжью по свежей стерне. Вроде как комиссия какая по землеустройству. Не иначе правду говорили, что на следующий год кукурузы не будет и отдадут клин под частную застройку.

Комиссий разных он с верха насмотрелся вдоволь. Особо баба Королиха преуспевала. Шахтёрская Муть, как называли её по Рутченковке, правда втихую, за глаза. То на слёте ударников заседает, то пробу обеда в детских яслях снимает, то газетчикам про Никиту и козу выкладывает/известная история про чудесное спасение будущего лидера Союза в козьемстойле/, то огороды — земельные паи, делит-нарезает.  Когда только в шахте трудилась непонятно.

Всё свободное пространство под терриконом,  пригодное для земледелия, раньше было под людскими огородами. Благо и вода была, с шахтного водоотлива сбрасывали, и кто не ленился по старым болгарским традициям /имеется ввиду довоенная болгарская артель на здешних землях, кормившая овощамипол-Рутченковкии/ с буряком были и с морковкой. Самые ловкие ещё и спекулянтов с городского рынка отоваривали. Сейчас, конечно, здорово частника прижали и огородничество изводят на корню. Болтают и имя товарища Хрущёва нужно как то на 31-ой увековечить, старую кочегарку под это дело приспособить./скорее всего, речь идёт об инициативе местной парторганизации по обустройствудома-музея Н.С.Хрущёва и библиотеки его имени на территории шахтного двора/. Затея так себе… Старых рабочих, помнящих первого секретаря, и нет поди, людей новых пришлых полно, все в основном с советскими войсками на посёлок пришли, Кабировы, Кахаевы, Костогризовы, Амброськины, Половинщиковы.  Сам Васька с матерью на посёлок позже пристал, буденно как-то, незаметно. Однако с  того времени друзьями не обзавелся, с матерью жили обособленно, в гости не приглашали, по гостям не ходили. Мать наполовину полька , очень верующая, правда, не католичка, а баптистка. Исправно раз в неделю посещала протестанскую общину на третьей нестеровской шахте/речь идёт скорее об одной из наиболее старых баптистских общин на территории современного Донецка-Ефсимания, ведущей отсчёт с 1914 года/. У Васьки работа, вроде как и шахтёрская, и не особо пыльная, да уж никак и не денежная, особо и не стянешься, быт не обустроишь. Вроде и не дурак и прилежный,  в работе исполнительный, а в шахту « на уголёк» не шёл, боялся . Всё после того смоляниновского случая, когда кроме рукоятчика вся смена в шахте полегла/речь идёт о «легендарном» смоляниновском взрыве 1947 года, подробно о нём в материале «Смоляниновский звон, откуда он?»/.

Вот так в мыслях да без забот половина упряжки прошла. Опрокид сыплет, не «кашляет», начальство всё в тресте, можно и отобедать. Вышел за пятак , глянул в двор свой – мать там, возле летней печки по навесом. Порядок. «Мамка! Мамка-а-а-а!» Кричит, надрывается Васька…  «Обед готов?» Жилы на шее рвёт….  Мать услышала, полотенце белое подняла,  готов значит.  Пора и пообедать . Вышел на уступ, сел на лопату, рукоять вперёд, руками  её задрать немного, чтоб не бурилась — и вниз.  Быстро и надёжно. Самое главное на «корж» не наскочить и «осыпь не смахнуть», а там – считай дома.

Вместо послесловия.

….Поздней осенью этого года Васька вместе с матерью бесследно исчез с посёлка, так и не получив расчетных и не истребовав документов. Исчез так же спонтанно, серо и безлико, как и появился на нём. Соседи особо отлучку и не заметили . Разговоры по этому поводу на посёлке и по шахте зачахли через неделю.  Горевать вроде,  было и не кому. Шахтёрский характер не сентиментален.