08.10.2014

Небо и земля

Сейчас от старого терминала донецкого аэропорта остались рожки да ножки. Он воспринимается как сугубо военный объект (и, возможно, именно так останется в истории). Но в памяти нескольких поколений он – сугубо гражданское здание. У многих с ним связаны приятные моменты возвращения домой. У некоторых – наоборот. А вообще, все начиналось в 1975-м…

Город следил за строительством нового аэропорта с напряженным вниманием. Писали об этом во всех газетах. Вспоминается красочная публикация (вроде бы в «Комсомольце Донбасса»), где уверенной рукой художника были изображены Ту-144, эти знаменитые пассажирские сверхзвуковики, взлетавшие над зданием нового воздушного порта Донецка. Ту-144 вскоре сняли с производства, а вот аэропорт таки был достроен. Разумеется, по проекту известного донецкого архитектора В. Спусканюка (Северный автовокзал, главный корпус университета, кинотеатр «Красная шапочка»).

По сравнению со старым, привычным зданием это было небо, товарищи, и земля. У старого, конечно, наблюдался колорит и башенка. Там было уютнее, домашнее. Опять же, сбоку от стоянки самолетов на вечном приколе покоился Ан-10, родной брат того, что развалился в мае 1972 года над Харьковом (погибли 122 человека, и через несколько месяцев всю серию сняли с эксплуатации). Эта мумия производила жутковатое впечатление, но одновременно и свидетельствовала: небо стало безопаснее.

В прежнем аэропорту было не протолкнуться, и весь уют, в сущности и для точности, следовало назвать теснотой. Новый (пропускная способность 700 человек в час) поражал объемом и светом. Передняя часть, как бы выдвинутая из здания, обладала сплошным остеклением и должна была создать у всех, находившихся внутри, хорошее настроение. На самом деле, внутри опять-таки копошился изрядный муравейник, навьюченный багажом – поэтому и настроение получалось весьма далекое от элегического. Даже когда ярко светило солнце и его лучи радужно преломлялись в стеклянных гранях операционного зала — внутри над нервными массами довлело суетливое, тревожное настроение, стоял гул голосов, разрезаемый истошными криками опаздывающих кавказцев – в общем, текла нормальная жизнь, лишь немногим более разреженная, чем в старом аэропорту.

Народу всегда было много. Летали часто и охотно. Позволить себе это мог каждый. В 1983 году, когда «Шахтер» вышел в финал Кубка СССР, мы с моим другом Василием Гаркушей (впоследствии – видный поэт и фотохудожник) на волне энтузиазма решили лететь в Москву (все финалы тогда дискриминационно игрались там). Надо было вписаться в три дня столичного пребывания, с поездом такие сроки не «срастались» – и мы полетели на самолете. Насколько я помню, билет в один конец стоил 11 рублей. Туда и обратно, соответственно – 22, всего лишь половина нашей стипендии. Я о чем? О том, что даже полунищие студенты не считали авиацию какой-то запредельной роскошью. Напротив – самолет был вполне доступным средством передвижения.

Процедура допуска на борт страдала легкомысленной демократичностью. Рамка, сквозь которую народ прогоняют на наличие железа, появилась только во второй половине 80-х. Поэтому, сдав багаж и пройдя регистрацию, пассажир мог сразу же идти наверх, на второй этаж, где к его услугам был огромный зал ожидания с шикарным видом на летное поле. На одной из стен припоминается мозаичное панно, а на нем… На нем… Что-то безусловно идеологически выдержанное. На торцевой стене висел большой телевизор – но не настолько большой, чтобы происходившее на экране мог разглядеть каждый из любого уголка. Зато подойдя, ты мог насладиться единственным общедоступным телеканалом. Иногда это помогало. Году в 1978-м мы «зависли» в аэропорту – по классике, не принимала Одесса, да и за нашим громадным окном висела молочная пелена осеннего тумана. В зале ожидания, набитом пассажирами свыше завязки, нервно переругивались счастливчики и лузеры – те, кто успел занять сиденья, и те, кто нет. Каждый отстаивал свое видение дарвиновской теории естественного отбора. А мы вместе с толпой таких же «зависших» (Алма-Ата, Москва, Тбилиси, Минск, Рига, далее везде) сгрудились у телевизора, где шла очередная серия одного из столь любимых тогда сибирских телесериалов – то ли «Строговы», то ли «Тени исчезают в полдень», то ли «Вечный зов». Как мы умудрялись сохранять интерес к показываемому, зная все почти наизусть про Устин Акимыча и Демьян Минеича – уму непостижимо!

Зал ожидания граничил с рестораном, где я, если честно, не был ни разу – но слышал, что его ценили и даже иногда специально сюда приезжали (кажется, потому, что водку тут разливали до более поздней ночи, чем в других злачных заведениях). Рядом с рестораном процветал буфет. Ну, как процветал? Там тоже можно было выпить. Это многое объясняет. Во всяком случае, рюмку грузинского коньяку я там употребил, встречая молдавскую родню. Коньяк совершенно не походил на тот грузинский, которым меня угощали несколькими годами ранее на озере Рица. Была в этом какая-то загадка. Может, ее объяснение – в том, что закусывал я не шашлыками по-карски, а бутербродами с краковской колбасой? Скорее всего, так.

А еще справа от входа в здание работало летнее кафе с зонтиками-колокольчиками. О нем тоже можно было много рассказать. Например, о том, как в 1990-м году там сидел Урмас Отт, забытый организаторами его гастролей в Донецке – пока, наконец, его не узнал таксист и не отвез в гостиницу (разумеется, совершенно бесплатно). Как, вы не знаете, кто такой Урмас Отт? Ну, это уже совсем другая история…

Ясенов