28.09.2019

Brezhnev is dead

О смерти Брежнева все узнавали по-разному. У меня был, наверное, самый странный случай в Донецке. Все потому, что я учился на романо-германском факультете госуниверситета. Ну, и вот представьте себе. 11 ноября 1982 года мы сидим, ждем начала пары по лексике. Проходит 5 минут, 10 – преподавателя нет. Мы уже собрались «делать ноги», как вдруг дверь робко приоткрылась, в аудиторию как-то несмело вошла добрая бабушка Татьяна Николаевна Бунтина с лицом отчасти бледным, а отчасти багровым, и, всеми силами удерживая скорбное его выражение, проговорила: «Dear comrades, I have a very sad news. Leonid Ilyich Brezhnev is dead…»

Услышать такую весть на языке страны-условного врага было очень дико. Но со смертью Брежнева во всем получилось немного не так. В тот день, перемещаясь домой на троллейбусе 10-го маршрута, я пытался уловить слезы на глазах сограждан. Но не видел я их, этих слез. Хотя не стану отрицать – тишина была. Это да. Упакованный, как всегда, по самое не могу, троллейбус представлял собой какой-то замороженный, обездвиженный  мир. Никто не истерил, не кричал, не пихался, не лягался. Все стояли и сидели, словно боясь спугнуть что-то опасное. Хотя – что там уже можно было спугнуть?

К концу правления Брежнева чувство края пропасти у народа сильно притупилось и анекдоты о генсеке рассказывали абсолютно прилюдно. Если ты не рыл подкоп с целью взорвать обком партии и не собирал по вечерам боевую антисоветскую дружину, то тебе ничего серьезного не грозило — зубоскалить ты мог сколько угодно. Страх переместился в какие-то вспомогательные отсеки сознания. И вот, представьте себе, в день, когда стране объявили о смерти Брежнева (реально-то он умер накануне) я, придя домой, первым делом поставил на магнитофон новый альбом группы Rainbow под названием «Straight Between the Eyes». Мне его дали только на вечер, терять времени я не мог. И уж конечно, слушать Rainbow полагалось громко – иначе просто терялся смысл. Акустика в доме была приличная – и стены затряслись от гитарно-барабанных раскатов. Причем, по своей привычке, я еще и форточки на окнах распахнул, чтобы на улице слышали – я считал, что таким образом выполняю некую просветительскую миссию.

Когда дело дошло до песни «Power», я вдруг обратил внимание на то, что люди, проходящие мимо наших окон, испуганно озираются и пригибаются, будто с крыши по ним стреляет пулеметчик. И тут я сообразил, как должен выглядеть этот пир духа со стороны. Какой-то антисоветчик празднует смерть вождя, врубив каких-то вражеских демонов… Я поспешно убавил звук и дослушал альбом в наушниках. Настроение было безнадежно испорчено – вдруг зашевелился страх. Тот самый… Засыпал я тревожно – среди соседей я знал двух-трех, которые посчитали бы за счастье сдать меня «конторе» со всеми моими сомнительными потрохами. На следующее утро аппетита не обнаружилось. В университет я ехал, предполагая вызов как минимум в комитет комсомола со строгим выговором. И только когда в полдень донецкие заводы огласили наше замечательное серое небо тугими траурными гудками, я почему-то понял, что прощен…

Ясенов