27.12.2016

Советский английский

В советские времена хороший английский мог привести в интересную контору, а мог открыть дверь в весьма недоступные миры. Вот история, случившаяся в 1981 году на пороге знаменитого в свое время и растворившегося в дымке лет кафе «Арктика». Мы ее уже бегло рассказывали, настало время раскрыть детали.

Заведение-то было непростое и не каждый раз доступное. Не скажу, всегда ли перед входом в него стояла очередь — но иногда стояла точно. Не такая, как перед мавзолеем, поменьше — но бывало. Причем, в отличие от мавзолея, движение в ней было так себе. Слабватое, прямо скажем, движение. Пока там очередной клиент насытится шапманским да ублажится морожеными шариками… И вот ситуация. Весной 1981 года мы с моей подругой Литой решили культурно посидеть в «Арктике». Причем решили твердо и бесповоротно. Лита — это было не по паспорту. На самом деле, подруга была записана как Аэлита… Впрочем, речь не о том.

Подойдя к «Арктике», мы увидели достаточно безнадежную очередь. Кажется, был март — в любом случаю, погода не слишком благоприятствовала стоянию на улице. И тогда в сообразительной головке Литы созрел правильный план, который она, отведя меня в сторону, шепотом сообщила. Мы были студентами первого курса романо-германского факультета настоящего Донецкого университета. На втором семестре, пройдя курс полугодичных преподавательских издевательств, мы почувствовали себя молодыми богами. Мы были уверены, что английский язык знаем. Ну, прямо как Федя из «Джентльменов удачи». Самомнение недоучек — вещь, способная взорвать любой гранит. План Литы был на этом основан, и был он таким. Из себя она изображала интуристку — благо, антураж позволял: семью девочка имела богатую, одевалась на зависть всем, да и вообще выглядела, что надо: кашемировое пальто, блестящие длинные черные волосы, ресницы на полкилометра. Интуристка — не отличишь! Я, со стандартным советским видом, слегка подпорченным вельветовыми синими джинсами Lee (тетя работала в гарнизонном магазине), вполне мог сойти за переводчика. Эту роль мне и предстояло сыграть. Приближаясь к «Арктике», мы громко (как это во все века делали интуристы) переговаривались на английском: Лита — на вполне сносном (она всегда была нашей первой ученицей), я — на пиджин-инглиш, который рядовые советские граждане все равно не могли отличить от кондиционного английского.

Мы проследовали прямо к швейцару. Обменявшись парой показательных импортных фраз прямо перед его носом, мы с широкими улыбками повернулись к дядьке лет 53, лицо которого было неприступным — замороженным, фирменным, настоящим арктическим. Лита улыбалась так, как могут улыбаться только иностранцы — нечеловечески широко и абсолютно неестественно. Я изобразил стандартную донецкую улыбку — ее легко могут представить себе все читающие. В нескольких энергичных словах объяснил служивому ситуацию — мол, представительница дружественного Шеффилда, города, понимаете, побратима, хочет оценить наше лучшее заведение, но вы же понимаете, в очереди мариновать такую золотую рыбку как-то того… Не того.

Дальше последовало чудо. Как будто внутри снеговика включилась электрическая печка — и он стал таять стремительно, весь его ледяной покров обваливался на глазах, пласт за пластом. Оказалось, что швейцар «Арктики» может улыбаться. Выяснилось, что, конечно же, есть волшебное место, которое держат на такой и подобные случаи. И что, конечно, нам его готовы представить. Но — оцените выучку! Швейцар попросил меня показать какой-то подтверждающий документ. На короткий момент — очень короткий! — сердце мое ухнуло в пятки. Но, моментально оттолкнувшись от подошв желтых австрийских лыжных ботинок (подарок дяди — заместителя главврача макеевской больницы №1 по снабжению), оно спружинило, вернулось назад и моментально встало на место. Я молча достал из внутреннего кармана студенческий билет и значительно развернул его перед швейцаром — так, как это делает милиция (кое-какой опыт по этой части уже имел). Швейцар протянул было руку, но, ощутив идущие от меня уверенные импульсы, отдернул ее. Хотя документ, приблизив служебное лицо, изучил внимательно.

Что там могло быть? Фамилия, фотография, год поступления. Но главное — название факультета. Не знаю, что он подумал, прочитав слова «романо-германская филология» — но, прочитав, обмяк. Студенческая ксива необъяснимо сыграла роль последнего аргумента. С полупоклоном швейцар посторонился, пропуская нас в храм радости и света.

Потом был час совершенного удовольствия. Мы пили шампанское, ели мороженое, изображали англоговорящих, потом, расшалившись, начали изображать урок туземного языка. Лита с удовольствием коверкала русские слова так, как это делает Любовь Орлова в «Цирке». Вокруг нас образовался незримый магический круг, которому позавидовал бы Хома Брут. Остальные посетители в него не вступали, по молчаливому сговору — а официанты, попадая в него, порхали, как бабочки. Счастье испарилось, как дым, когда нам принесли счет. Увлекшись, мы с Литой назаказывали всяких приятностей рублей на 15. Это вполне соответствовало нашей легенде — но деньги пришлось выскребать из всех наших совокупных закромов, чтобы хоть как-то хватило. О чаевых не могло быть и речи. Втянув головы в плечи, мы поспешно ретировались из «Арктики», засунув свой английский куда подальше. Операция чудом не провалилась — ведь каждый советский официант знал: иностранец, гуляющий на последние — никакой не иностранец, на самом-то деле…

Ясенов