10.09.2018

Донецк молодости Александра Стринадко

Донецк у каждого свой. И лучший Донецк у каждого – это, наверное, город его детства и молодости. Мы попросили вспомнить это время Александра Стринадко — одного из лучших донецких фотографов всех времен.

«Стандарт был очень интересной родиной»

— Я успел родиться в Сталино. Это было в мае 1961-го. Так и записано в моем свидетельстве о рождении – «Сталино». Первые годы жизни провел на Стандарте, возле рынка «Соловки». Наш дом был изначально поделен на две семьи, а потом наша половина – еще надвое. Печи в доме предназначались для отопления, а во дворе была по проекту летняя кухня, но там жила еще одна семья. Этот дом стоит до сих пор, в нем все еще живет друг моего детства, я иногда туда прихожу, вижу тропинки, выложенные той самой плиткой, по которой я ходил в детстве. Естественно, как и у всех, у нас был свой садик с яблонями и абрикосами, с виноградом…

— Чем был хорош Стандарт?

— Прежде всего, наверное – близостью рынка. Для пацанов это было интересно. В конце торгового дня мы туда ходили – можно было угоститься, например, арбузом или дыней, которые нам давали торговцы по доброте душевной. Плюс – рядом находился кинотеатр «Первомайский», где я посмотрел почти все фильмы моего детства. Иногда ходили в «Сталь» на Ларинку, если там шло что-то такое, чего не было в «Первомайском или мы пропустили.  Учился я в 44-й школе, до нее можно было добраться через Нестеровку — или по улице Пионерской, или по бульвару Франко, мимо памятника этому человеку, стоявшего тогда еще в другом месте.

— Стандарт был дружелюбной средой обитания?

— На мой взгляд, да. По крайней мере, в том мире, где я вращался, все было мирно и симпатично. В парк Щербакова мы тогда не ходили еще сами, а только с родителями на праздники (покататься на лодках или на пляж первого ставка), ну а в нашем окружении и никаких громких инцидентов память не сохранила. Единственный криминал, о котором у нас говорили – это как в соседского парня пульнули из самопала (или «поджиги», как тогда говорили), после чего он полгода ходил на костылях. Ну, и еще был страшный случай, когда на соседней улице мужичку вскрыли брюшную  полость заточенным рожком для обуви. Причем, словно по какому-то сценарию, вскрыли как раз возле дома моего друга, у которого мать работала в больнице – и она сразу оказала ему первую помощь. А так – никаких кровопролитных или особо жестоких происшествий. Родители не беспокоились, отпуская нас гулять.

«Я всегда по городу большие дистанции нарезал»

— Какие были любимые маршруты?

— Спускались вниз к Бахмутке по улице Фонтанной, которая потом стала Совхозной, а сейчас носит имя стратонавта Украинского. Когда было время и настроение, вдоль Бахмутки шли до Боссе, но в этих случаях предварительно покупали половинку черного хлеба, чтобы подкрепиться во время такого основательного путешествия. Мимо нашего поселка ходил 35-й автобус, можно было на нем добраться до железнодорожного вокзала, если было желание или необходимость.

— Все эти перемещения совершались с какой-то целью?

— Никакой цели, кроме познания мира. В этом тогда состоял для нас смысл передвижений. Потом уже появились велосипеды и стали прокладываться другие маршруты. Тут была своя эволюция. Из велосипеда «Орленок», купленного в Ленинском универмаге, я вырос, и был приобретен вполне взрослый велосипед «Украина». Но тут у всех моих друзей началось повальное увлечение мопедами. Ни о какой «Риге» или «Верховине» ценой за 150 рублей мечтать не приходилось, а вот велосипед был доступен. В полной комплектации двигатель для велосипеда стоил около 40 рублей, большие тогда деньги. И поэтому я по мере возможностей докупал запчасти, из которых собирал двигатель и в результате составился целый мопед. В связи с этими закупками сложился пешеходный маршрут. Стартовал я со Стандарта. Оттуда шел до «Спорттоваров» на Университетской, там был отдел авто-мототехники. Оттуда – в «Олимпию», на Ветку. Дальше – на бульвар Шевченко», в «Спартак»…

— То есть, получалось паломничество по магазинам спорттоваров?

— Ну да, что-то вроде того. В «Спартаке» был очень приличный мотоотдел. Потом – на автомагазин, и оттуда – домой, опять же, пешком.

— Солидная дистанция!

— Я и потом, когда уже фотографией занимался, очень большие маршруты по городу нарезал.

— Обувь, наверное, убивал насмерть…

— Да уж. Поэтому в последние годы старался уже какие-то армейские ботинки купить, чтобы на подольше хватило. Ну а тогда… Ничего особенного носить не приходилось. Сандалии, кеды. В школу покупали обувь макеевского производства.

— Это было круто?

— Да, было – прочная обувь, да и выглядела более-менее прилично. И макеевские джинсы ценились, когда настоящих еще мало кто в глаза видел. Джинса была, конечно, наша, доморощенная, не линяющая. И еще помню, что макеевские джинсы содержали элементы выворотки – допустим, боковой карман наизнанку.

«На Александровке мы со всеми передружились и жили мирно»

— Я знаю, что потом ты долго жил на Александровке. Почему и как вы туда переехали?

— Как я понял, это случилось как бы в компенсацию за моего репрессированного в 1937 году дедушку. ДМЗ решил таким образом вознаградить нашу семью за потерю близкого человека – и выделил трехкомнатную квартиру большей площади в новом 9-этажном доме из микрорайона, строившегося на месте старой Александровки. И, конечно, жилье мы получили совсем другого уровня комфорта.  Бабушке было уже очень трудно справляться с печным отоплением в нашем прежнем домике. В новом жилье она о нем забыла. Кроме того, из крана сама собой шла горячая вода – для этого не требовалось заряжать титан, как было у нас на Стандарте – отец сам поставил этот чудо-агрегат. Застройка Александровки велась от улицы Куйбышева вниз – и на моих глазах росли 16-этажные дома, строили 32-ю школу на месте частного сектора – и когда она открылась, я пошел туда в 7-й класс. До этого продолжал учиться в своей изначальной 44-й…

— Мрачная репутация Александровки не витала над тобой?

—  Да нет. В наших домах было как раз много обитателей старой Александровки – им дали квартиры как раз на месте их снесенного жилья. В первый же год мы все перезнакомились, и конфликтов никаких не случалось. Лето проводили на городских ставках, купались и ловили рыбу. На лодочной станции был такой приятный для нас порядок: за уборку лодок утром давали лодку на весь день. Рядом был стадион «Шахтер», и мы после матчей собирали вокруг него пустые бутылки. 12 копеек стоила бутылка при сдаче! Мой друг поставил рекорд — с братом они собрали на 20 рублей, правда потом весь вечер переносили тару…

— Ты дрался?

— По природе я не агрессивный человек и всегда старался найти какие-то альтернативные способы решения конфликтов. Поговорить, убедить… Вообще, все ребята, которые дрались, они очень это дело любили. Это было ясно даже по их разговорам об их последних столкновениях – с таким жаром и с таким удовольствием они расписывали свои подвиги! В школе было несколько боксеров. Один из них жил рядом с нами и постоянно искал себе новых партнеров. Когда находил, поединки происходили в соседнем дворе при публике, заинтересованно наблюдающей с земли и из окон. Вообще, если честно, я жалел, что не занимался боксом в детстве. Это классический боевой спорт, да и в повседневной жизни он точно не помешал бы.

«Новострои в городе убивали часть старого уюта»

— Ты помнишь, как тогда воспринимал город?

— Тогда мне было в нем очень уютно. Поэтому все новострои и переоборудования города я очень болезненно воспринимал. Они убивали часть этого старого уюта, моего мира, к которому я привык. И особенно это вот обшитие пластиком и прочее грубое улучшение без учета стиля и традиции – это не по мне. Это больно. Больно, что нет исторической части, которую город когда-то бы взялся поддержать.

— Вспомнишь какой-то пример чего-то нового, что тебя вот так бы болезненно затронуло?

— Да вот хотя бы взять первый фонтан на бульваре Пушкина, возле 1-й школы. Это, знаешь, воспринималось, как если бы в твоем личном дворе кто-то вдруг взял бы, и построил курятник, который ни к селу, ни к городу.

— Но вряд ли  ты станешь спорить с тем, что бульвар в итоге получился хороший?

— В итоге – да, когда деревья разрослись, когда сделаны все эти нынешние украшения. Но знаешь, особенно хорошо все это кажется человеку, который здесь не вырос. Который, например, попадает на бульвар с окраин – отдохнуть, как бы наведаться в гости. А мне, вот честное слово, иногда хочется просто побродить по окраинам, где еще остался дух старого города.

— Бульвар твоей молодости был хорош?

— Да, безусловно. Хотя ничего особенно в нем вроде не было – просто лавочки и оградки. Но ничего особенного и не требовалось…

«Отец – из брянских, мама – из поляков»

— Как ты пришел в фотографию? Перенял эту страсть от отца?

— Да вряд ли. Хотя отец увлекался фотографией с молодости, и из армии привез шикарный альбом. И мама тоже фотографировала. Дома было два фотоаппарата – «Зоркий С» и «Зенит С», с которыми начинал отец. Буквально недавно нашел пленки, с которыми работали родтели – AGFA, немецкие, никак не ожидал, что в те годы у нас такое возможно было. Ну, это, наверное, результат постепенного разделения экономики двух Германий…  С детства я видел, как папа всем этим занимается, проявляет, печатает. Процесс казался почти мистическим. Но интереса, если честно, не было. Хватало других интересов.

— Мопеды?

— И не только! Много всего было. Ходили в бассейн «Кировец». Занимался вольной борьбой в зале на Пожарной площади, примерно во дворе областного управления милиции. Участвовал в духовом оркестре. Получалось как? Была у нас компания из четырех друзей. Кто-то чем-то увлекся – и все остальные туда подтянулись. Но проходит время – и кто-то остался, а кто-то нет. Например, духовой меня как-то не прельстил, а вот два друга занялись этим всерьез.

— Компания была крепкая?

— Более чем! И она не распадалась даже на лето. У всех нас родственники работали на ДМЗ, и потому в пионерлагерь мы тоже попадали в один и тот же. И старались сделать так, чтобы оказаться в одной смене и в одном отряде. И это был чаще всего лагерь в Анапе – собственный заводской. Или – в Ясиноватой.

— А у тебя кто работал на ДМЗ?

— Да фактически все. У отца вообще одна запись в трудовой книжке. Как приехал в Сталино, поступил в ФЗО, потом работал на паровозе, ушел в армию – так и, вернувшись, остался в железнодорожном цеху. Он даже на пенсии остался работать при этом цехе в столярке. И бабушка с дедушкой работали на заводе, и учились в Индустриальном институте…

— От них ты ведешь свою донецкую историю?

— Да, это наше первое местное поколение. Хотя с дедушкой очень сложно разобраться. Его не стало в 1937-м. Он был замначальника мартеновского цеха и попал под репрессии. В Книге памяти он записан как литовец, хотя вообще-то был поляком. А по отцу предки из Брянской области, так что этнических украинцев в роду нет.

— Хотя фамилия вроде бы выглядит украинской…

— Я попытался разобраться с происхождением фамилии и нашел в Интернете, что есть такая птичка – «стринадка», что-то типа синички.

— Ясно. Давай вернемся к фотографии?

— Давай. Я начал заниматься ею в школе, потому что мой друг детства – очень хороший друг, с которым мы книжками менялись, что тогда говорило о высшей степени духовной близости — пошел в фотокружок при Дворце пионеров. А у меня уже были кое-какие навыки в этом деле, и благодаря родителям дома имелось оборудование. Вот я параллельно с ним и начал заниматься. А потом, когда я уже переехал со Стандарта на Ленинский проспект, то обнаружил, что и здесь двое одноклассников увлекаются фотографией.

«Радиохулиганом был, но конфликтов с властью не имел»

— Это было модно?

— Нет, это было интересно. Начиналось все с самого простого – с товарищем фотографировали друг друга. Потом пошел цикл школьных фотографий, потом – студенческих. Но у меня были и другие увлечения. Например, я отдал дань радиохулиганству. Я не из тех, кто любил крутить в эфире свою музыку или выходить под какими-то загадочными позывными – мне нравилось конструировать. Я ходил в ДК Ленина в радиокружок. Я был любитель красиво все это сделать, заставить эту конструкцию работать. Очень интересовала дальняя связь — естественно, в запрещенном диапазоне. Кроме того, я вместе с товарищем-соседом пошел заниматься пулевой стрельбой. Но Боссе был хороший тир – сразу за кинотеатром «Родина», впоследствии его снесли, когда шла реконструкция парка. И вот примерно с 7-го класса мы туда стали ходить. Мне это своеобразно пригодилось – когда я учился в ДПИ, то занятия физкультурой имел право заменять походами в наш институтский тир, он был в 3-м корпусе. Что было намного приятнее и интереснее.

— Из чего стрелял?

— Из малокалиберной винтовки, хотя все время мечтал перевестись на пистолет. Но вакансий не было. А так – интерес к пистолету у меня был с самого начала, и при первой возможности я в дальнейшем этот интерес удовлетворял.

— Как радиохулиган ты не попадал в какие-то истории с правоохранительными органами?

— Я – нет, а вот с моим другом случилась история. Это было в нашем «стандартовском» доме. Он вернулся из школы, включил в эфир музыку и начал на кухне что-то готовить. И вдруг увидел в окно, что по двору ходит кто-то чужой. Он бросается к двери и успевает взять ее на засов и начинает опускать аппаратуру в подвал.  И вроде успел – но тут непрошенные гости начинают выбивать дверь. А дверь старая, филенчатая. Одну филенку выбили, и в дырку всовывается милицейская физиономия, орущая: «Открывай!» И так получилось, что в коридоре у них стоял бутылек с бражкой. Милиционер ее увидел и говорит: «Если откроешь и сдашь аппаратуру, не будем составлять протокол на бражку». Друг на это повелся, а в итоге его раскрутили по полной программе – составили протоколы и на бражку, и на аппаратуру.

— Чем это было чревато?

— Довольно солидным штрафом, возможными неприятностями по месту работы/учебы и изъятием всей аппаратуры, которая была задействована в этом криминале – передатчик, приемник, магнитофон… Кстати, мой уход из радиохулиганов тоже ознаменовался конфликтом с законом – но опять-таки не моим. Самый последний свой аппарат я продал знакомому, и пришли к соглашению мы уже вечером. Я ему предлагал не тащить такое устройство в потемках, а прийти за ним утром. Но знакомому не терпелось – и он, взвалив себе на спину мешок с моим аппаратом, отправился домой, поскорее включаться. Идти надо было через Соловки – там его и накрыли…

— В общем, увлечений у тебя было много, но главным все-таки стала фотография. Что тебя на это, в итоге, подтолкнуло? Ты снимал, чтобы зафиксировать историю? Оставить, так сказать, «слепки» людей и города?

— Ну, если говорить о самых глубинных побудительных мотивах, то начать надо с того, что в детстве я очень много читал. Сначала перечитал всю домашнюю библиотеку – а она у нас была очень солидная, мама с бабушкой постарались. Потом перечитал все, что меня интересовало, в библиотеке ДК Ленина. Потом – в институтской. Вот среди всей этой литературы попались мне издания по фотографии – и очень меня заинтересовали. Постарался прочесть почти все, что можно было найти в то время по этой теме. Выменял у одноклассника фоторецептурный справочник, где были все возможные составы проявителей, закрепителей и так далее. Поэтому я уже в 7-м классе знал, где в Донецке расположены магазины химреактивов.

— И где же они находились?

— Один очень хороший — на Смолянке, недалеко от ДК Куйбышева, и еще один – возле автомагазина, в сторону Красногвардейки. Там можно было купить нужного тебе реактива на развес или мелкой фасовки. Дома у нас были весы, на которых я составлял различные составы, экспериментировал – пока, в конце концов, понял, что от добра добра не ищут, и есть достаточно стандартные рецепты, с которыми можно работать стабильно.

«Любил снимать закоулки, прелесть которых неочевидна»

— Какими были твои первые по-настоящему знаковые шаги как фотографа?

— Наверное, это начало сотрудничества с издательством «Донбасс». Мои снимки дали в издания типа «Все о Донецке» или «Советы на каждый день».

— Было ощущение, что ты делаешь историю? Что твои снимки становятся документами для потомков?

— Да нет, ничего такого. Это была обычная Street photography, как говорят по-английски. Мы не называли это «уличной фотографией», в русском языке оно как-то неблагозвучно получается. Мы это называли «субъективной документалистикой». Ты просто отражаешь свое отношение к происходящему или к существующему. Вот в этом ключе я и не воспринимал свои снимки города. Старался, чтобы в них было все, как есть, для чего, в частности, никогда не улучшал получившийся сюжет выкадровкой. Это мой принцип – то, что снято, это то, что было задумано.

— Как ты попал в свою «высшую лигу» — в издательство «Донбасс»?

— Уже даже и вспомнить трудно. Скорее всего, через работавшего там Володю Шатунова, с которым мы познакомились через фотоклуб «Уголек» при ДК имени Октябрьской революции, куда я пришел на первом курсе ДПИ. Поработал я с «Донбассом» активно и даже смог своего друга туда на работу устроить. У нас в издательстве была лаборатория – ниже этажом, кстати, располагался сам Григорий Лазаревич Навричевский. Это были времена совсем другой техники работы. Например, фотограф получал задание на оформление обложки книги – и начинал операции с ножницами, с ретушью, переснимал для заголовка определенные шрифты в определенном размере, вырезал их, прикреплял резиновым клеем, снова переснимал всю композицию… Конечно, сейчас это воспринимается как глубокое ретро. И конечно, работа представляла собой что-то намного более сложное, чем сейчас. Особенно с цветной фотографией, которую было невозможно улучшить никаким фотошопом.

— Что ты любил снимать в городе?

— Собственно, сам город. Особенно – какие-то его закоулки, прелесть которых неочевидна для большинства. Таких в центре города великое множество. И всякие массовые мероприятия, где много разных людей со своими эмоциями.

— Но у тебя есть снимки вообще без людей, и немало…

— Да, это такой отдельный вид деятельности, который можно назвать поисками композиционного совершенства. Вообще, жизнь фотографа очень сложна. Я имею в виду фотографа, у которого это основной источник заработка. Ты не можешь заставить себя отказаться от творчества, но вынужден работать и на заказ. И чтобы глаз не «замылился», я всегда искал такую работу для денег, чтобы она не была связана с бытовой фотографией. Поэтому очень редко соглашался на всякие там свадьбы-школы-садики. Пару свадеб снимал, когда совсем уж кушать было нечего…

— Какие «портреты города» ты считаешь самыми удачными?

— Это не какое-то конкретное место, а серия снимков. Делал я их еще на слайды для издания «Влюбись в свой город», которое в 90-х годах выпустило рекламное агентство «Кардинал». Воспоминания у меня с этим сотрудничеством связаны не самые приятные, в финансовом плане там произошло немножко не так, как ожидалось. Идея-то была изначально моя – хотелось сделать авторский альбом о Донецке, которого давно уже не выходило, со времен Льва Азриэля. Сроки были нереально короткие, взялся я за этот проект на каком-то энтузиазме – ну еще бы, ведь появилась возможность воплотить свою мечту! Но заплатили за нее, к сожалению, слишком мало. И тем не менее, вот эта серия в несколько десятков снимков мне очень нравится. И возможно, именно ее я мог бы назвать «самыми удачными портретами города» в моем исполнении.

«Преподаватели советовали пойти на курсы кройки и шитья»

— Но это было уже много позже того времени, когда ты дебютировал в большой фотографии. И произошло это в студенческие годы, как мы выяснили…

— Замечательное время! В ДПИ я поступил, когда там практиковали эксперимент. Если у абитуриента по аттестату средний балл был 4.5 и выше, то он мог сдавать два экзамена – и если набирал в них 9 баллов, то сразу проходил. У меня школьный балл оказался 4.67, два экзамена я легко сдал (кажется, математику и физику) – и стал студентом горного факультета. Почему горный? Вдохновил меня мой одноклассник, дядя его был горняком и он увлекался этой темой. Меня часто спрашивают – почему я не захотел получать фотографическое образование? Все просто. В то время в Советском Союзе это можно было сделать только в двух местах: на факультете журналистики МГУ и на операторском факультете во ВГИКе. И хотя у меня в Москве жило большинство родственников, у которых я мог бы остановиться, но я всегда был реалистом и понимал, что мои шансы поступить в эти вузы минимальны.

— На горный было куда попроще, да?

— Безусловно. Так что по образованию я – горный инженер-электрик. Но все мои студенческие годы – это активное занятие фотографией, работа со студенческой газетой, фотокружок…

— А досуг?

— Фотография!

— То есть, она тогда уже вытеснила в твоей жизни все остальное?

— Уже да. Поэтому некоторые преподаватели издевались – мол, зачем вы пошли на горный, вам надо было идти на курсы кройки и шитья. Они сами не знали, насколько их юмор был уместен в моем случае. Шить-то я умел. Из-за того, что был высокого роста, мне пришлось овладеть немного и швейным мастерством. В журнале «Юный техник» публиковались статьи по расчету выкроек, чертил я их на миллиметровке. Дома стояла хорошая швейная машинка. Не составляло такого уж особого труда сшить себе рубашку или брюки. А когда пошла мода на одежду «в обтяжку», я «ушил» всех друзей… Но, кстати, было у меня в институте еще одно увлечение – каратэ.

— Наверное, это случилось на пике популярности у нас боевых искусств?

— Точно. Я пошел туда вместе с приятелем – но довольно быстро остыл. Как-то меня не вдохновляла вся подведенная под это дело восточная философия.

«Донецк – город спокойный и рассудительный»

— Чем тебе нравился Донецк, я примерно понял. А что тебя в нем не устраивало?

— Устраивало все. Никаких претензий у меня к нему не было. Еще в совсем юном возрасте я побывал с бабушкой в Москве, в Суздали, во Владимире, в Севастополе. Там жили наши родственники, и мы летали к ним из старого донецкого аэропорта. Так что понятия о размере мира и о том, что есть другие города, я имел. И так – на протяжении всей моей жизни. Донецк всегда казался особенным, лучшим, сетлым. Было приятно, что тут теплее, что зима начинается позже, чем в большинстве других мест Союза, в весна приходит раньше. Нельзя сказать, что другие города я ни во что не ставил. Нет – совсем наоборот! Но там везде происходило одно и то же – фаза первичного интереса, когда фотографируешь все подряд, потом – фаза углубленного знакомства, когда ищешь лучшие ракурсы там, где уже побывал. И потом, очень быстро интерес полностью пропадал и хотелось домой.

— За что ты благодарен Донецку? Что он тебе дал как личности?

— Да, наверное, все, что я имею, мне дал Донецк. Образование, друзей, жену. Если говорить о характере…

— Мне ты всегда казался человеком спокойным и рассудительным. Это соответствует духу города?

— Я думаю, да. Никогда не видел в нем проявления какой-то агрессии. Но это, если мы говорим о традиционном Донецке. Со временем стало иначе. Перестройка сильно изменила людей и отношения. Эту жизнь начали рвать на куски, и каждый выбирал свой путь. Но все-таки, несмотря ни на что, какая-то часть Донецка остается с нами, что бы ни происходило вокруг. И думаю, это какие-то неистребимые, вечные вещи, неподвластные текущей коньюнктуре…

Ясенов