Профессор — имя собственное

Вот рассказ об одном из виднейших донецких ученых. Умер он давно, но статья эта попала в наши руки только сейчас, благодаря Павлу Ехилевскому. Читаем и вспоминаем…

Эта статья написана моим братом в начале двухтысячных. Оригинал фотографии Профессора стоит в рабочем кабинете брата на его столе.

ПРОФЕССОР – ИМЯ СОБСТВЕННОЕ
(штрихи к портрету)

25 декабря 2002 года умер Витольд Витольдович Пак. До сих пор смерть обходила стороной моих близких. Тем не менее, бывая на похоронах, всегда поражался тому, как она меняет человека. Поневоле задумаешься о материальной оболочке и переселении душ. К моему учителю и другу это не относится. Болезнь измучила его, но лицо осталось одухотворенным и спокойным.
Первые восторженные отзывы о Витольде Витольдовиче в 1986 году принес в физтех мой коллега и будущий научный руководитель Николай Сансуевич Тю, ныне доктор наук и профессор нашей кафедры. А увиделся я с шефом через два года, будучи в тот момент учителем труда. Помню с благоговейным трепетом вхожу в кабинет известного ученого, заведующего кафедрой высшей математики. Он полистал оттиски моих статей и подписал заявление о приеме на работу. Не знаю почему, но буквально с первого дня между нами установились доверительные отношения.
Шеф никогда не был большим чиновником, но на общественных началах тащил кучу ответственных портфелей в институте, ВАКе, мини-стерстве и был по настоящему государственным человеком. Он считал, что по своей гуманитарной направленности университетом наш ВУЗ делают общеобразовательные кафедры, причем центр тяжести находится на Высшей математике. И по числу часов, и по охвату студентов, по количественному составу и качеству преподавателей и, наконец, по уровню решаемых сверхзадач образования. В сущности, говорил он, университет это мы – несколько десятков человек. Если не сумеем достойно пронести и передать эстафету, останется ДПИ. По этому о нас будут судить и помнить. Все остальное есть тлен и суета. У каждого первокурсника нужно вызвать ощущение причастности к таинству, дать ему почувствовать себя в храме науки. С этим он будет учиться пять лет. И всю оставшуюся жизнь, даже став министром и капиталистом, будет осознавать себя университетским человеком. Вот тогда мы по праву войдем в европейский дом.
Говоря о шефе, все время приходится пользоваться личным опытом. Прошу за это простить, но, во-первых, другого у меня нет, а во-вторых, будучи его прямым учеником, 14 лет имел неограниченную возможность встречаться, совместно обсуждать все, что представляло интерес, оценивать его профессиональные и человеческие качества, думать о нем. Считаю, что знал шефа лучше многих, хотя по кафедральным меркам работаю в институте относительно недавно.
Прежде всего, львиную долю авторитета кафедры составлял он сам. У нас много ярких преподавателей. В лучшие годы каждый седьмой был профессором. Но спросишь «Профессор в Донецке?» и никто не уточняет какой.
«Иконостас» у шефа был — дай бог каждому, но как всякий творческий человек Витольд Витольдович постоянно нуждался в похвале, что не мешало ему иронизировать над своими и чужими «побрякушками». Академиком инженерной академии он стал в два этапа, с гордостью показывал член-коррский диплом, но называл себя «поцшрайбером». Говорил, что лауреатская медаль для него в сто раз важнее денежного содержания государственной премии СССР.
Обидно, несправедливо рано забрала его смерть. Ему было, что сказать, написать, сделать. На конференции посвященной академику Вернадскому доклад Пака был где-то в середине программы. Минут за пять до его выступления полупустой зал начал стремительно заполняться. Суть доклада сводилась к тому, что теорию большого взрыва нельзя распространить на момент ноль, не включив в уравнение информационный член. Проводилась аналогия с библейскими текстами. Успех был просто обвальным. Один из заданных вопросов касался роли лжи, как тотального источника дезинформации. Причем ложь трактовалась очень широко, как несправедливость, трусость, равнодушие, праздность и т.п. Шеф ответил очень грустно: «Врать нельзя никогда и ничем». Человек легко оправдывает собственные поступки, с которыми изначально не согласен. Шаг за шагом мы отодвигаем запретную черту. И даже добравшись до врат, ада все еще считаем себя честными людьми.
Он сел ближе к середине на некотором отдалении от всех, оглянулся назад и жестом пригласил меня. Конференция продолжалась, шеф по дружески что-то шептал на ухо. А я спиной чувствовал, что оказался в центре внимания и просто физически грелся в лучах его славы. Он классно делился авторитетом, мог, так сказать, придать импульс. К примеру, ведя кулуарную дискуссию с кем-то титулованным, вдруг прибегал к «помощи» юного коллеги: «Мне не веришь, вот у него спроси. Он физик, докторскую пишет». Хотя, как научный консультант прекрасно знал, что кроме, быть может, методов, к физике моя диссертация никакого отношения не имеет. Он приходил на физфак госуниверситета, чтобы поддержать меня на кандидатской защите. Я чуть не умер от позора, а шеф сказал на кафедре, что защита прошла блестяще. Не дожидаясь кандидатского диплома, взял меня — ни одного дня не проработавшего штатным ассистентом, на лекторскую должность. Лично сводил в учебную часть, отдел кадров, деканат и к ректору. Как раз в эти дни они оба стали заслуженными деятелями науки и техники Украины. Никогда больше не видел, чтобы ректор по-братски обнимал и целовал кого-либо из своих сотрудников.
Уже на улице шеф спросил: «Обратил внимание, что я одинаково ровно веду себя и с ректором и с работниками технических служб?». «В этом и заключается подлинное достоинство» — не успел поддакнуть я, – «никого не угнетать, ни перед кем не пресмыкаться». И тут он меня смял: «А знаешь, как это можно трактовать? – Просто со своей высоты я не чувствую особой разницы между ректором и корректором». Он иногда поражал неожиданностью точки зрения (научной или житейской) даже если не разделял ее сам. Его отличал кураж, способность фантазировать, привлекала эстетика непривычного. Думаю, что происходило это из подлинной внутренней свободы. И в этом смысле шеф был человек уникальный. Он никого и ничего не боялся. Мог, рискуя жизнью, заступиться за кого-то на улице, окрылить приунывшего, мог публично высказать сумасбродную и зачастую ошибочную идею (впрочем, ошибался он тоже гениально). При мне какой-то чиновник из Киева по телефону угрожал привлечь шефа к суду за учебник, изданный на русском языке с грифом министерства. Своими ушами слышал ответ: «Поступайте, как считаете нужным, только скажите, чем вы так напугали моего соавтора?». «Никто не тронет одного из ярчайших профессоров за всю историю института», — мысленно подпрягся я и высказался примерно в том же духе. Шеф посмотрел на меня грустно и снисходительно, как на безнадежно больного романтика – «Эти макаки и Ньютона выгнали бы».
Его раскованность не была безрассудством. Реальность опасности он всегда чувствовал. Другое дело, что ему не нужно было принуждать себя к храбрости. Внутреннего раба просто не существовало. Если шеф и выверял линию поведения, то лишь потому, что слишком многое было на него завязано. «Тебе легко быть бескомпромиссным в тени отца Гамлета, а я должен думать, что будет с кафедрой, моими друзьями, близкими».
Его имя было охранной грамотой сотрудников. Принимая меня в штат, шеф говорил об автономности, ответственности и власти экзаменатора, его влиянии на судьбы людей. «Не дай тебе бог», как бы это помягче выразиться, «засматриваться на студенток». Я тогда был молодой, насквозь идейный, к тому же безнадежно любил лучшую из ассистентов нашей кафедры. Предупреждение шефа меня сильно удивило. Ни о чем подобном у меня и мыслей не было. (Они появились намного позже как грозные предвестники надвигающейся старости). Но в следующую секунду он удивил меня еще больше: «А если, все — таки, попадешься, пулей ко мне. Я выручу».
Между прочим, бывая на занятиях у коллег, я сделал маленькое открытие. Преподаватель ни в коем случае не должен быть бесполым существом. Иначе его предмет обречен. Пропадает нерв, то напряжение, которое придает вкус жизни. И вообще работа с молодежью – своего рода наркотик, отсутствие которого совершенно четко чувствуешь перед началом семестра. На лекциях шеф являл собой сплав артистизма, мужественности и обаяния. Он вызывал чувство солидарности в мужском потоке и совершенно точно нравился студенткам.
Участвуя в конференциях и в связи с защитой, я посетил многие вузы и НИИ России, Украины, Белоруссии. И везде в моем распоряжении был оставленный шефом кредит доверия. Занимая ключевые позиции на многих направлениях в науке и образовании, шеф по его словам не только «шоколадки раздавал», однако врагов у него не было. Практически все, в том числе и очень влиятельные люди, не упускали возможности оказать ему содействие. У шефа был талант общения. В старейших (с дореволюционной историей) вузах страны он безошибочно сближался с самыми яркими и интересными учеными. Я бесконечно благодарен шефу за возможность познакомиться и неформально общаться с его друзьями — профессором Южно-Российского технического университета Григорием Михайловичем Водяником, и профессором Национального горного университета Всеволодом Петровичем Франчуком. Каждый из них это целая эпоха в своем ВУЗе. Поверьте, редко сталкиваешься с таким морем обаяния, демократизмом, блеском ума, высочайшей квалификацией и преданностью науке. Мудрость и доброта в этих людях сочетается с юношеским задором, неиссякаемой энергией и фейерверком положительных эмоций. Скажи кто твой друг…
Зрелость – это пора возвращать долги, нести ответственность Меньше всего мне хотелось бы участвовать в создании иконы. Шефу, как и любому из живых были свойственны человеческие слабости. Я видел его уставшим, раздраженным, в ярости. Хотя лично мне он прощал практически все. И если был разочарован, просто дистанцировался. Собственно это по разным причинам и произошло в последние годы. К сожалению.
Я благодарен судьбе за долгое общение с таким человеком, горжусь тем, что был ему интересен и, как мне кажется, правильно понимал его устремления. Даже те, которые он не успел реализовать или озвучить.
Никогда не видел, как институт прощается со своими профессорами. Шефу поклонились практически все. Многие независимо от возраста, пола, и положения плакали. Не в каждом национальном вузе есть такой профессор. И не всегда…

С.Г.Ехилевский, профессор кафедры высшей математики ДонНТУ