06.06.2011

Главная школа 60-х

Донецк никогда не отличался свободомыслием. Напротив – всегда имел сомнительную славу оплота конформизма, где торжествовала политическая субординация, а строй мог рассчитывать на железобетонный форпост . Но один из самых знаменитых советских диссидентов родился и вырос именно здесь, в форпосте. Это Натан Щаранский, ставший сначала узником совести в СССР, а потом министром в Израиле. Заподозрить в нем будущего борца с системой вряд ли смог кто-то из его одноклассников по 17-й донецкой школе. По этому неординарному заведению, выпускники которого до сих пор считают его лучшей школой города всех времен.

О школе 17 я писал со слов двоих из них – Олега Ляхова, одноклассника Щаранского, и Елизаветы Гиллер, одноклассницы другого знаменитого человека, кинорежиссера Юрия Кары.

Начало

Может быть, в Донецке ничего так не характеризует эпоху 60-х, как 17-я школа. Это было время знаменитой борьбы «физиков» и «лириков» — и первые явно одерживали верх.  Так вот, 17-я школа была землей обетованных как раз для «физиков». Их здесь пестовали, лелеяли и выпускали в мир, где их ждали, где на них надеялись. Мир, который, казалось, был придуман специально под них.

Школа имела уклон в физику и математику. Такой ее и задумывали. В своей законной резиденции на переулке Орешкова она появилась в сентябре 1964 года. Как вспоминают участники событий, до этого она существовала в здании на углу Щорса и Гурова, имела 32-й порядковый номер и курировалась Донецкой железной дорогой. На фронтоне того здания, если приглядеться, и сегодня можно узреть паровозик. Начиная с 1962 года, школа перешла на эксперимент по обучению старшеклассников с 9 по 11 класс. Причем, весь контингент делили по направлениям, то есть — профессионально ориентировали. Были физические и математические классы, были классы с радиотехническим уклоном, были и другие – всего около десятка.

Впрочем, к концу 60-х эксперимент закончился, и 17-я стала обычной школой с полным набором классов от первого до десятого. При этом, качество преподавания точных наук все равно осталось высочайшим. По крайней мере, в ощущениях учеников.

На тогдашнем образовательном небосклоне Донецка 17-я школа сразу засияла «во весь рост». До этого безусловным лидером считали 2-ю школу. Говорят, там преподавали английский так, что лучших можно было сразу после выпускного бала засылать в тыл потенциального противника. В 1-й школе углубленно изучали историю – видимо, ковали таким образом будущие партийные кадры. И в 1-й, и во 2-й было полно «золотой молодежи». 17-я по сравнению с ними была демократичнее. Однако сын первого секретаря обкома Борис Дегтярев учился именно в ней. И как раз в одном классе с будущим диссидентом Натаном Щаранским.

Класс Щаранского

В своем классе Щаранский выделялся. Главным гением, впрочем, не был – рядом учились ребята поярче. Однако, когда после окончания школы он и еще две светлых головы из 17-й школы поехали в Москву, то все умудрились с первого захода поступить в МФТИ – легендарный институт, проникнуть куда было сложнее, чем попасть на прием к Леониду Ильичу Брежневу. Причем все трое поступили без «блата». Щаранский, низкорослый и экспрессивный паренек, был заметен и в других сферах. Например, стал кандидатом в мастера спорта по шахматам. В общем, пусть и не первый – но заметный человек.

Однако — никакого диссидентства! Ну да, периодически он подшучивал над недостатками системы, негодовал по поводу каких-то особенно идиотских проявлений советской реальности – но так делали многие. В 17-й школе это, возможно, было развито в большей степени, чем в очереди за колбасой. Объяснить это легко: 17-я притягивала ребят с нерядовыми способностями, умевших составить собственное суждение обо всем. Концентрация личностей была необычайно высока. 

Самым большим проявлением вольнодумства Щаранского его одноклассник Олег Ляхов после некоторого раздумья назвал эпизод на уроке русской литературы при обсуждении рассказа Горького о чиже, который лгал. Учитель предложил устроить дискуссию на тему: «Лгал ли чиж?» Постановка вопросов показалась Щаранскому дурацкой, о чем он и не постеснялся доложить педагогу, причем разгорячился не на шутку и «завел» всю аудиторию. 

Вообще, прекрасно учившийся Щаранский не был душой компании, хотя и не терялся в ней. Его уважали, к  нему прислушивались, и единственное, о чем его просили – никогда не петь. Слуха у будущего министра не было совершенно, и даже более того. Он и сам это понимал, но иногда, чтобы эпатировать публику ради общего веселья, все же пел, вызывая стоны и хохот аудитории. Он, как и многие тогда, любил полунеодобряемых бардов типа Галича, однако Галича боготворила тогда вся техническая интеллигенция – так что никакой эксклюзивной оппозиционности тут не обнаружить. 

Во всяком случае, «Боже царя храни» Толик Щаранский не пел. А вот более молодые ребята из класса Юрия Кары это делали, и как!

Класс Кары

Эти ребята придумали себе песенную традицию. Собирались или после, или вместо уроков у Фонтана Мира на пересечении бульваров Пушкина и Шевченко. Выстраивались в линию и маршировали вокруг, распевая всякие неподходящие случаю песни. Вот там иногда звучала и «Боже, царя храни!». В центре города. Почти на месте будущего обкома партии. Будущие гении физики развлекались и иным способом: понимали одного из компании параллельно земле и несли вокруг фонтана, а остальные гудели и трещали, имитируя похоронный марш. Однажды такой хэппенинг привел к временному параличу троллейбусного движения (тогда еще троллейбусы 8 маршрута доходили по бульвару Шевченко до Университетской). 

В общем, не такое уж тихое было поколение, как утверждают нынешние бабушки, глядя на забавы нынешних молодых.

В своем классе Юрий Кара, будущий постановщик «Мастера и Маргариты», «Воров в законе», «Королева», уж точно не был главным. Но внимание на себя обращал. Вспоминают, как он напевал что-то из «Битлз», подыгрывая себе  на пианино, у кого-то на вечеринке. Вспоминают такой его фортель: Кара нацепил маленькие круглые очки для слепых, одел пиджак наизнанку, подкатил брюки до колен, разулся, повязал чей-то платочек вместо галстука и бегал босиком по столам. Артистическая жилка… 

Один из одноклассников Кары говорит о нем: «Безусловно, он входил в число тех, с кем мне было интересно общаться. Однако если вы спросите, видел ли я в нем этакую будущую знаменитость, то ответ будет отрицательный. Нет, не видел». Может быть, потому, что слишком многие в 17-й школе могли считаться потенциальными знаменитостями?

Как вспоминает Елизавета Гиллер, как-то принесли в класс новинку – сборник IQ тестов. Заинтересовались, начали проходить. Прошли почти все. И меньше 140 ни у кого не оказалось!  У некоторых вообще зашкаливало.  Например, в тесте 40 задач, а в шкале интеллекта максимальное количество очков (150) дается за 35 правильных ответов. Соответственно для тех, кто решил задач больше, шкалы не существует. Нашлись такие, кто дал 37-38 верных ответов…

Свежие мозги

И все же: была ли 17-я школой свободомыслия? Вот какой случай вспоминает Елизавета Гиллер: «Однажды учитель литературы дала нам сочинение, и среди тем на выбор была и такая: «В жизни всегда есть место подвигу». Не знаю, как уж получилось, но один из ребят  написал в сочинении нечто «неправильное». Учительница решила организовать дискуссию, возможно, чтобы мы сами убедили виновника в неправоте, возможно, как члену партии, ей было интересно наше мнение.  Время было — зенит правления Брежнева. На «кухнях» звучало одно, с экрана совсем другое… Итак, мы остались после уроков и начали говорить начистоту. Говорили и об отношении к комсомолу и партии. Я рассказала, как меня рекомендовали в комсомол  без моего на то согласия, о желании никто не спрашивал, это само собой разумелось. Мне просто сказали, что пора подавать заявление, но нельзя ведь ценить то, что дается насильно. Кто-то говорил о навязывании украинского языка, на котором даже в Киеве говорили в то время в основном на базаре. Наша откровенность прорвалась неуправляемой лавиной, причем сразу по разным направлениям. На наши вопросы ответов не нашлось. Учительница сочла за благо свернуть дискуссию»…

Да, дети органически откровенны в любое время и при любой власти. Но трудно представить себе такую дискуссию в другой школе тех времен.

Здесь учились люди, которых стимулировали мыслить самостоятельно – скорее всего, не вполне понимая, к каким последствиям это может привести. Благодаря 17-й школе, город получил мощный впрыск технической интеллигенции. То есть, то, ради чего и затевался эксперимент. Но одновременно, из этих же стен истекала ощутимая струя свободомыслия, несовместимого с обществом. Конечно, она постепенно разбивалась о быт и идеологию – это было неизбежно. Но все-таки, живость и разнообразие в существование города внесла.

Говорят, выпускника 17-й школы узнать просто. Спросите у него – сколько будет два плюс два. Выпускник 17-й никогда не ответит: «Четыре». Говорить стандартные, очевидные вещи так неинтересно. Не этому учили в здании на переулке Орешково…

Ясенов