Многотиражье

Однажды, году примерно в 1988-м, в мире многотиражных газет случилась смешная история. В типографии «Радянська Донеччина» перепутали тиражи двух изданий. Перепутать было немудрено. Одна газета называлась «Горняцкое слово». Другая – «Горняцкая слава». Первая издавалась шахтоуправлением «Октябрьское». Вторая – шахтоуправлением «Кировское». Я работал в первой. В пятницу, получив тираж условных конкурентов, мы, разумеется, забили тревогу. Созвонились с редакцией «Славы», послали машины для обмена тиражами. Но для смеху, мы оставили у себя одну кировскую пачку. И пошли раздавать ее по участкам, втайне от редактора, покойного Юрия Васильевича Гилева. Дело было рискованное, но интересное. Впрочем, как оказалось, риск нам только грезился. Абсолютно все «схавали» «Славу» как родное «Слово». Разницы между ними не увидели ни грозы, ни проходчики, ни маркшейдеры. Ведь для всех, кроме парткома и профкома, многотиражная газета имела только две функции – завернуть тормозок и еще одну.

Многотиражных газет в советском Донецке было – пруд пруди. По партийным разнарядкам, такие издания полагалось иметь всем шахтам (или группам шахт), всем крупным заводам и фабрикам, всем вузам… Да и Бог знает, кому еще! В итоге, когда редактора и их заместители собирались на ежемесячный инструктаж в горкоме партии, зальчик для совещаний, вмещавший человек сто, забивался до отказа.

Это был низший и очень часто – обязательный шаг в журналистике. Во всяком случае, когда меня брали в это дело, старт с уровня многотиражки назвали обязательным условием. «Поработай там. Это полезно. В нормальной газете ты жизнь не узнаешь», — напутствовал меня заведующий отделом агитации и пропаганды горкома КПУ Геннадий Павлович Стрюковский. Сам он не производил впечатление человека, отягощенного знакомством с жизнью – но, как впоследствии выяснилось, таки начинал успешную партийную карьеру простым рабочим где-то на заводе. Так что в его напутствии, очевидно, таился какой-то смысл. Уловить его мне не удалось. Отсюда и разница в карьерах.

Люди в многотиражках жили припеваючи. Как знают все, кто никогда не работал в газете, журналисты – вообще бездельники. Ну, а тут… Плотно, по-настоящему, по-стахановски мы работали два дня в неделю – в среду и четверг. В пятницу отдыхали после номера. В понедельник – после выходных. Во вторник пытались работать – иногда успешно. За все это получали неслабо, надо сказать. Самый маленький оклад в редакции (мой) был 125 рублей. Мама Людмила Михайловна в проектно-сметном бюро, с бессменным стажем в 25 лет, получала на 5 рублей меньше. Но, кроме того, поскольку шахтоуправление ходило в успешных, нам ежемесячно падала еще и премия в размере оклада за перевыполнение плана. Поскольку мы скорее мешали производственному процессу, чем наоборот, премия была явно незаслуженная. Обладай мы морально-волевыми качествами Василия Трифоновича Потапова, мы бы, конечно, отказались от этой надбавки. Но случаев отказа память не сохранила.

Нервы портило только партийное руководство. Как важное подразделение идеологического фронта, мы подчинялись паркому. Оттуда следовали еженедельные накачки – после каждого номера Юрий Васильевич шел наверх получать свою «порцию зефира», как он говорил. Секретарь парткома Васильев был саркастичен и придирчив, имел итальянский темперамент и парадоксальную для своего поста блатную интонацию. Не каждый мог с ним сладить. Но у нашего редактора имелся талант общения с людьми (недаром он закончил торговый институт), и с секретарем ему каждый раз удавалось разойтись миром. Хотя случались страшные скандалы с требованием положить партбилет. В одном номере, например, мы проглядели, что в таблице угледобычи за неделю напротив 2-го участка стоит нолик. Как он туда выскочил и, главное, почему мы его проглядели в типографии, никто не мог сказать. А подлость заключалась в том, что Васильев до парткома работал как раз начальником 2-го. Который, кстати, всегда числился в передовых. Надо ли говорить, что позорный ноль секретарь отнес на свой личный счет (он был еще и мнителен) и расценил как антипартийный выпад. Как Гилеву удалось тогда уцелеть – уму непостижимо.

Но самый трагикомический случай за всю историю «Горняцкого слова» произошел еще до меня, и я знаю о нем только по словам коллег. Много лет на шахте главным инженером работал некто Денисов – кстати, очень спокойный и доброжелательный, хотя и несколько суховатый человек. И мы в одном из номеров в его фамилии по какому-то наитию изменили первую букву на П. Смех по всей шахте, говорят, стоял просто убийственный. Но редактор (еще не Гилев) почему-то тоже выжил. 

Партком вносил в жизнь редакции нотку бодрящей нервозности. Он тонизировал, потому что в любой момент мог выпустить в нашем направлении щупальце в виде проверяющего. Иногда забегал и сам Васильев. Когда это случилось в первый раз при мне, в кабинете сидел я один, и еще – Владимир Ильич Ленин в виде белого бюстика с треуголкой из нашей газеты на голове. Треуголку смастерил Гилев. Отвечать пришлось мне. Я узнал о себе гораздо больше, чем мне могла сказать родная мама. Этот инцидент научил меня бдительности.

Но вернемся к Геннадию Павловичу Стрюковскому. На горкомовских инструктажах и головомойках он постоянно подчеркивал важность многотиражной печати, повторял, что мы – на самой передовой идеологического фронта, что мы важны, как кальций. На самом деле, конечно, многотиражная печать была почти совершенно ненужным институтом. Попадая в «большие газеты», люди, как правило, обнаруживали, что навыки, приобретенные в многотиражках, здесь применимы слабо. Приходилось перестраиваться. У иных на это уходили годы. С другой стороны, предприятия, издававшие многотиражки, не могли рассчитывать на какую-то реальную отдачу от них. Для партийной отчетности эта макулатура была, конечно, важна. Для реальной жизни, увы, нет. Поэтому почти все многотиражки и поумирали, когда предприятиям пришлось считать деньги и учиться жить по средствам.

Помню свой последний визит в родную редакцию «Горняцкого слова». Я уже там не работал, и уже был не Советский Союз, а дикая постперестроечная Украина. В редакции оставался только один человек, на которого взвалили все функции. Газета выходила не раз в неделю, а раз в месяц. Большая комната была наполнена пустотой – всю мебель, кроме стола, двух стульев и платяного шкафа, вынесли. Мой старый знакомый, бюстик Ленина, облупился и даже, казалось, как-то ссутулился. Была зима, но батареи едва теплились, и человек сидел в шубе и шарфе. Жизнь утекала из нашей многотиражки верно и не так чтобы уж очень медленно.