В ходе своей нынешней активности, смог поговорить с многолетним народным депутатом Юрием Болдыревым, который в начале 90-х играл виднейшую роль в донецкой политике — сначала как стачкомовец, потом как заместитель председателя горисполкома. Речь мы вели о тогдашних ветрах свободы, вовсю гулявшщих в городе, об их причине и о том, почему они сдулись…

 

— Как Вы считаете, почему в Донецке избрали самый демократический горсовет, как его тогда называли?

 

— Донецк был центром свободы, центром шахтерской революции. Хоть она возникла и не у нас, а в Кузбассе, но там она имела свою специфику: было менее расслоено общество, они были как бы все заодно, шахтеры и начальники. Там уголь дешевый и условия у них другие, там стачкомов было очень много. Революция в Кузбассе – это была прежде всего революция за передел. А у нас и в Воркуте была другая специфика. В Воркуте очень большую роль играли политические требования, потому что Воркута – это просто ГУЛАГ, их шахты, не все, но многие, были построены заключенными. Поэтому в Воркуте политические требования были на первом месте.

 

— А у нас в Донбассе?

 

— Здесь была другая специфика: с одной стороны все-таки юг Украины и с харчами у нас всегда проще, но сами по себе условия работы были несоизмеримые ни с Кузбассом, ни с Воркутой. И там, и там (особенно в Кузбассе) условия человеческие: нет горящих шахт, малые глубины, мощные пласты. У нас — тяжелые условия добычи, горячие шахты, высокая взрывоопасность, высокая пожароопасность, ну и сами условия… Мы работаем в трусах, они работают в ватниках, это же разные вещи: работать при температуре за 30 и при температуре 10-12 градусов, это чисто физиологически разные вещи. Еще один момент. Донецк, конечно, не Санкт-Петербург, но все-таки — крупный областной центр, в котором было отделение Академии наук Украины, были академические институты, в Донецке общекультурный уровень был повыше, а вообще Донецк – шахтерская столица СССР со всеми отсюда вытекающими. Отсюда – сила и влияние Донецкого стачкома, который  просуществовал необыкновенно долго, ведь он погиб совсем недавно, несколько лет назад, просуществовав больше 15 лет. Стачкомов тогда боялись все, не надо забывать, что мы организовали Союз стачкомов Донбасса и сообщения о решениях Союза стачкомов Донбасса публиковали не только областные газеты,  а часто даже и центральные, даже газеты «Правда» и «Известия» помещали короткие заметки.

 

— Наверное, потому такое внимание было, что очень большой резонанс в 1989 году первая забастовка получила?

 

— Ну да, вы же помните это время, когда Горбачев дал команду не расстреливать и не сажать за инакомыслие. И отсюда все пошло. Напряжение в обществе существовало всегда, но оно гасилось репрессиями, а когда репрессии отменили, напряжение стало выходить в своих естественных формах, в формах забастовок, протестов. Донецк был столицей свободы. И вот в такой обстановке наш горсовет оказался самым революционным, самым передовым.

 

— Хотя стачкомовцев там было не так, чтобы уж очень много.

 

— Стачкомовцев там было немного и они вообще даже не оказали никакого влияния на работу горсовета, туда попали не очень умелые стачкомовцы, там основную роль играла научная интеллигенция

 

— Что и отразилось в выборе Махмудова на пост мэра…

 

— Да, они избрали на пост председателя своего, доцента ДПИ. Там было вообще много людей различных НИИ, представителей учебных заведений, и они там играли первую скрипку. Они устроили революцию, они захватили власть, отобрали ее у исполкома, сосредоточили власть в совете, в комиссиях.  И все-таки я думаю, что в этом отношении решающими были действия стачкома.

 

— Каким же образом, если в горсовет попали не особо умелые стачкомовцы?

 

— Стачком тогда не пропустил предыдущего председателя исполкома Орлова. Он должен был избраться в Калининском районе, но на одном участке обнаружилось значительное количество фальсификаций и члены комиссии сами нам об этом сообщили. Стачком выехал туда в составе 7-8 человек и мы на месте задавили эту контрреволюцию, мы написали документы о том, что там были фальсификации, в этом округе объявили новые выборы. Знаете, сейчас можно уже сказать, что Орлов на самом деле был не худший человек на этом посту, он не был вором и негодяем, он был нормальный человек и если бы он прошел по-честному, то никто бы ему препятствовать не стал. Но ему вбросили непомерно большое количество бюллетеней, на участке было 1200 избирателей, а ему вбросили чуть ли не 400. Мы боролись не против Орлова, а против фальсификаций и несправедливости.

 

— В итоге, его не пропустили. Но почему номенклатура не смогла организоваться и выдвинуть из своих рядов кого-то другого?

 

— Как-то так получилось, что, у номенклатуры не оказалось альтернативного вождя. Ну, и началось… Если вы помните эту эпопею, Махмудова избрали чуть ли не с 10-го или 11-го раза. Надо сказать, что демократия в лице Махмудова себя дискредитировала, как и вся эта команда, которая привела его к власти. И Махмудов оказался не способен к руководству, и вся эта команда после того, как они свергли Махмудова в 1991-м году, они вообще оказались ни на что не способны и не были способны избрать нового вождя

 

— И в итоге к власти через год пришел Звягильский…

 

— Звягильский пришел к власти вынужденно, он на самом деле этого не хотел. Просто собрались ведущие директора и сказали ему: «Ефим, мы дальше не можем руководить заводами и шахтами, потому что люди просто не могут приехать на работу». Ведь начиная с сентября 1991 (когда город остался без мэра) и по октябрь-ноябрь 1992, за этот год они фактически развалили все городское управление. В конце 92-го года уже не ходили троллейбусы, в магазинах не было  кефира и хлеба. И они мне еще рассказывали, что это всевозможные негодяи саботируют работу, чтобы свергнуть демократический горсовет! Но разве это не говорило о том, что они бессильны управлять? Потому что, если вы не можете победить тех, кто саботирует управление, значит, вы не способны управлять, вы должны уйти.

 

— Подведем итоги. Итак, революционный горсовет в 1990 появился, потому что…

 

— Потому, что здесь был очень влиятельный стачечный комитет. Если есть стачком, то в него можно пойти пожаловаться и со стачкомом власти считались. Это накладывало отпечаток на все, что тогда происходило в городе.

 

— Как думаете, 1990 год был каким-то значимым в истории города?

 

— Ну конечно. Возникла газета «Город», которая со временем эволюционировала и трансформировалась, эта газета была явлением. И донецкий горсовет был явлением. Просто те надежды, которые на него возлагались, не оправдались. Каждый из депутатов считал себя достойным быть мэром, по крайней мере, так следовало из их разговоров. И то, что пришел Звягильский, это было естественно, потому что миллионный город не мог оставаться без управления. Я помню первые акты Звягильского, он меня сразу взял в замы, я пришел в исполком с 1 марта 1993 года и  наблюдал все эти решения по налаживанию городской жизни. Я помню, как он отправлял в сельскохозяйственные области рефрижераторы за маслом, свои рефрижераторы, с шахты Засядько, он там у себя развивал продовольственную программу. Была жесткая программа по восстановлению хлебопечения, была программа «Хлеб, молоко и транспорт».

 

-Значит, Звягильский оказался разумной альтернативой демократии?

 

— Мой вывод из всего этого таков: демократия в Донецке потерпела поражение, потому что команда, олицетворявшая эту демократию, оказалась не способной ни договориться, ни управлять. Но тем не менее, она была явлением. Год 1990 именно поэтому и выделяется в истории города. Он поднял крышку котла шахтерской революции, и оттуда полезло, все, что там было. В частности, и эта вот полуинтеллигентская компания, которая захватила власть в городе, но не смогла ее удержать, в силу того, что не располагала ни личностными качествами, ни управленческим опытом.