26.11.2018

Донецк молодости Ильяса Ибрагимова

Донецк у каждого свой. И лучший Донецк у каждого – это, наверное, город его детства и молодости. Мы попросили вспомнить это время Ильяса Ибрагимова – основателя и владельца культовой «Кинокофейни имени Ханжонкова».

«Мой прадед пришел сюда еще в позапрошлом веке»

— Я дончанин в третьем поколении. Моя бабушка Майсара Арифовна 1911 года рождения родилась в Юзовке. Ее отец пришел сюда еще в позапрошлом веке и занялся мелкой торговлей – то есть, был кем-то вроде коробейника. Ходил между шахтными поселками с самым необходимым товаром – нитками, иголками, тканями, пуговицами. И постепенно «поднялся», открыл свой магазин в районе будущего гастронома «Москва», на одной из нижних линий.

— Татар в городе вообще было немало. По истории, их и на шахты охотно брали – как трудолюбивых и непьющих…

— Вот, и один из моих дедов тоже приехал сюда для работы на шахтах. Но уже позже, в конце 30-х его как коммуниста отправили на родину, в Поволжье, в Ульяновскую область, поднимать МТС. Когда началась война, ему дали бронь – освободили от призыва в армию. Но он от этой льготы отказался, пошел воевать – и погиб на фронте. Как и второй мой дед, кстати. А мой отец родился там, в Ульяновской области, но после гибели деда семья вернулась сюда. И всю сознательную жизнь отец провел в Сталино и Донецке.

— Где родился и ты…

— Да, в 1970 году, в роддоме железнодорожной больницы. А жил в доме на проспекте Гурова, как раз напротив главного корпуса университета.

— Неплохо!

— Да, меня Боженька любит! Нет, серьезно, я – счастливый человек: жил, работал и тусил на своей улице. Близость нашего дома к университету имела всякие последствия. Ну, например, то, что для меня цветные люди с детства не были диковинкой. Ведь в Донецке учились и африканцы, и кубинцы, и азиаты, и арабы. На улице мы с ними то и дело сталкивались – и они с нами, как с детьми, пытались разговаривать. Ну, а нам в то время от них чего надо было? «Дядя, дай жевачку!»

«С годами мода на приблатненность совершенно выветрилась»

— Ваш двор – практически проходной. Арка с одной стороны, арка с другой… Не создавало ли это повышенную, скажем, криминогенную напряженность?

— Совсем нет. Ничего такого особенного. Если что и выделяло наш двор, так это наличие у соседнего дома коллекции самодельных скульптур из различного утильсырья. Автор всего этого, профессор Сальников, начал формировать ее, кажется, еще в конце 70-х. Для нас, как для детей, его затея представляла большой интерес. Воспринималось как необычные игрушки, с которыми можно было забавляться по-всякому.

— Какие игры были для вас любимыми?

— В разные сезоны – разные игры. Например, зимой вне конкуренции оставалась горка – она у нас во дворе была отличная, нам она казалась лучшей в мире. Мы катались с нее на санках, лыжах, устраивали на ней трамплины, заливали ее. Если этого казалось мало – шла на городские ставки, там склоны круче. Летом играли в «казаков-разбойников», делились на команды и бегали друг за другом по кварталам, не исключая и университетского двора, где еще стояли скифские бабы и старый танк, перекочевавший потом под краеведческий музей. Мы называли университетский двор «стройкой» — тогда там шло сооружение бассейна. Из склада между физическим и химическим факультетами тягали стеклянные лабораторные трубочки, они нам служили как оружие в детских «войнах» — плевалось из них отлично! Еще, в нашем дворе была хорошая спортивная площадка, там устраивались футбольные матчи. Часто играли в «пекаря» — это такие народные городки с консервными банками, очень популярные в то время.

— Что за публика жила в ваших домах? Наверное, непростая — центр ведь…

— Сказать, что там жила сплошь богема, я не могу. В основном простые люди – и инженеры, и уборщицы. Но была и культурная элита – певцы, балерины из оперного театра. И тут же – университетские проректоры. Строго говоря, отдельного «двора» наш дом не имел. Мы жили понятием «квартала» (пространство между Гурова, Университетской, Гринкевича, Щорса) – тут мы все друг друга знали. Конечно, среди нас попадались всякие ребята. В том числе и опасные – но в тусовке нашего возраста таких все-таки не водилось. Среди ребят старшего возраста еще была популярна некоторая приблатненность – я так понимаю, они ее перенесли из предыдущей эпохи. Но с годами эта мода выветрилась совершенно. Вообще, по моим наблюдениям, родившиеся в 60-х годах очень сильно отличались от родившихся в 70-е. Наверное, это объяснялось и развитием быта, и появлением телевизора, и более обеспеченной жизнью. Не зря ведь 70-е имеют репутацию самого спокойного и сытого советского времени. Помню знаменитую кулинарию в доме на пересечении Гурова и Университетской, где потом было кафе «Наталка» — там в 70-е годы можно было купить оливки, и мясо тунца, и прочие неожиданные, казалось бы, продукты.

— Помню там шикарные молочные коктейли…

— Да, пожалуй, там они были самыми вкусными! В «Виоле» тоже делали хорошие – там, где сейчас вход в «Три толстяка», на улице стоял специальный ларек…

 «С трех лет я на «ты» с городом»

— А какой главный признак сытых 70-х сохранила твоя память?

— Мое личное воспоминание – это то, что черную икру не считали дефицитом. При желании, ее можно было спокойно найти, и совсем не за такие уж бешеные деньги. И если, допустим, врач сказал, что ребенку надо есть черную икру для здоровья, то родители могли себе позволить ее купить, не отказываясь от последнего.

— Твои родители прилично получали?

— Средне. Оба – инженеры, у обоих – стандартный оклад, что-то чуть больше сотни рублей. Семья – пять человек: кроме них и меня, еще старший брат Рафик и бабушка со своей копеечной пенсией. Но при этом они могли себе позволить ежегодно вывозить нас на какие-то курорты. Несколько лет подряд ездили в Сочи.

— Ты рисуешь какой-то удивительно светлый образ брежневской эпохи. Но наверняка тебя не обошли и темные ее стороны.

— Знаешь, память – избирательная штука. Она помнит в основном только хорошее, а плохое задвигает на задний план. И потом – ну, что тебя может печалить в голопузом детстве? Это уже позже, в андроповские времена я начал различать в жизни плохое.

— Каким помнишь свое первое осознанное соприкосновение с городом?

— О, это была история! Мне исполнилось, наверное, года три. Пошли мы с отцом в 13-й гастроном за продуктами. А система в тогдашней торговле была такая, что ты в каждом отделе взвешивал свой товар, и потом тебе на него надо было еще пробить чек в кассе. И так – в нескольких отделах, и везде – своя очередь. И где-то в этой кутерьме я отца потерял. Но печалиться особенно не стал: подумаешь – пойду домой сам! Дорога была понятная. И я вернулся. С тех пор я с городом на «ты».  Всегда любил просто ходить и рассматривать его. Донецк очень красив, особенно если учесть, что он вырос на голом месте в степи. Мне нравилась и его архитектура, и то настроение, которое он создавал. Сначала гулял с родителями, потом с братом или сам…

«В центре города всегда росло множество фруктовых деревьев»

— А почему родители ходили пешком? Это был такой семейный культ?

— Да просто не было смысла пользоваться городским транспортом. Все находилось в пределах шаговой доступности. Например, лучшие их друзья жили на Ватутина. Ну, какой смысл туда ехать? Легче прогуляться. Ну, если уж требовалось выбраться к родственникам на рудоремзавод, то туда брали машину. Огромная стоянка такси была у оперного театра. Взять машину не составляло никакой проблемы – подходишь, говоришь, куда тебе ехать, тебе сразу отвечают, сколько это стоит – садишься и едешь!

— Это было путешествие в другой мир?

— Совершенно. Там рядом находилось место, которое мы с братом называли «Сажа» — шлаковые отвалы ДМЗ. Туда еще свозили металлолом, там его пилили, взрывали перед тем, как отправлять куда-то дальше. Мы там играли в «Сталкера», очень похожий был ландшафт – пустая железная дорога, кучи покореженного металла, круглые домики, куда прятался персонал, когда металл взрывали динамитом. Озерцо с водой такого оранжево-коричнево-синего цвета, какого я в жизни больше нигде не видел – нам казалось, что, если в эту воду опустить палку, ее просто разъест. Казалось, вся таблица Менделеева играет в этой воде своими цветами. И при этом совсем рядом – такие милые райончики, как будто ты оказался где-то в дачной местности. Нежная зелень, роднички бьют… Этим мне Донецк всегда очень нравился – там, что, пройдя 2-3 километра, получаешь совсем другую картину местности.

— Поэтому всегда было трудно свести его к какому-то одному знаменателю, что, кстати, никак не могли понять те, кто пытался описать его одной фразой…

— Да, очень много всего. Шахты, отвалы, лес, балки. Ставки многочисленные…

— Ты знал еще какие-то окраины, кроме рудоремзавода?

— Я хорошо знал центр, досконально – все улицы, все дворы и подворотни. Не только те, которые прилегали к нашему дому. Изучил вдоль и поперек парк Ленинского комсомола. Часто ходили с родителями кататься на детскую железную дорогу. Много путешествовал вдоль течения Кальмиуса. Помню поселок на месте нынешней «Донбасс Арены» с чистыми родниками и болотцем, поросшим камышами – там при строительстве стадиона устроили настоящее озеро. Ходили с отцом и дальше – на Гладковку, там в балке возле Кальмиуса был чудесный сад с абрикосами и грушами.

— Наверное, это остатки знаменитых, еще дореволюционных Рубановских садов…

— Может быть. Мы тогда такой легенды не слышали. Вообще, я знал все фруктовые деревья, которые росли в центре города. Летом фруктов мне можно было вовсе не покупать – жил на самообеспечении…

— А что, в центре так много росло фруктовых деревьев?

— Да полно! Только надо было, как говорится, знать места. Например, на территории железнодорожной больницы росли грушевые деревья. И во дворе университета. Я еще и домой приносил фрукты – там из них варили компоты и варенья.

«Вся донецкая тусовка начиналась с «Крестов»»

— Ты говорил о том, что жил, работал и тусовался на своей улице. Каким было место главной тусовки?

— «Кресты» — так мы называли пересечение бульвара Пушкина и улицы Гурова. Это всегда было сосредоточение самой модной публики. Даже в начале 80-х, когда еще старались поддерживать строгость и по бульвару ходила милиция с собакой. Но все равно, на лавочках у оперного театра сидели хиппаны еще старого образца. А вот уже с середины 80-х тусовка начала разворачиваться по-настоящему. Появился рок-клуб. Вокруг него начала формироваться соответствующая толпа. Там трудно было, вообще-то, сказать, кто кого создал – рок-клуб тусовку или наоборот. Я в первый раз к ней примкнул, придя на концерт рок-клуба, кажется, в 1986 году в актовом зале института цветных металлов рядом с ЦУМом.

— К тому времени ты уже был активным потребителем музыки?

— Да, лет с 12 начал систематически слушать джаз и рок-н-ролл. Ну, а потом появился отечественный рок в лице «Аквариума», Майка Науменко… Я сразу понял, что это моя музыка!

— Музыкальную информацию откуда брал?

— Как и все – отовсюду понемножку. В том числе – и от «вражеских голосов». У меня в комнате стояла радиола, от которой через форточку наружу, к дереву была выведена антенна. Слушал Севу Новгородцева по Би-Би-Си, «Голос Америки». Радиола позволяла принимать весь мир – доступны были любые волны…

— У тебя никогда не возникало желания самому сделать рок-карьеру?

— Нет, никогда. Максимум – писал стихи, которые мы с друзьями пытались положить на музыку. Я не видел себя в этой роли вообще, не мое это. Вот мордой торговать – это завсегда! Мне вообще медведь переехал ухо на велосипеде. В школе меня пробовали определить в хор – но даже туда не взяли. Помню – так обидно было! Вот не раскрыли во мне таланта, только убили.

«Сквер у Дома связи назывался «Коммунизм»»

— Какие еще тусовки возникли на бульваре в 80-е годы?

— Очень интересная сформировалась на «Коммунизме». Так называли сквер у Дома связи – если помнишь, на крыше у него был установлен лозунг «Донбасс работает на коммунизм», отсюда и название. Еще одна была на «Нельсоне», у памятника Шевченко. И еще одна – на «Голове», у памятника Пушкину. Ее называли «Заппа»…

— В честь Фрэнка Заппы, что ли?

— Ну да. А что, Пушкин разве на него не похож? Такой же кучерявенький.

— В жизни бы не подумал!

— А вот народ подметил. Ну, так вот, та тусовка, которая собиралась на «Коммунизме», называлась «коммунарами». И потому что лозунг такой рядом, и потому, что они слушали модную тогда группу The Communards. Там было очень удобно – довольно длинная аллея, и вдоль нее лавочки в два ряда. И сколько бы народу не пришло, все могли рассесться. А приходило человек 20-30. И всегда можно было сбегать в 13-й гастроном, если приходило желание промочить горло. А находились и такие ловкачи, которые умудрялись незаметно для продавцов вытаскивать арбузы из клетки овощного магазина (был такой рядом с 13-м гастрономом) и с этой добычей опять-таки приходить на «Коммунизм».

— Это можно считать твоей главной точкой?

— У меня точки не было. Я же анархист по складу ума, свободный человек! Расскажу историю. Когда в 1989-м начались шахтерские бунты и собралась толпа под обладминистрацией (точнее, тогда еще под обкомом), я пришел туда полюбопытствовать. Ну, еще бы – такое историческое событие! А туда вместе с шахтерами подтянулись и всякие неформалы, и среди них – анархо-синдикалисты. И вот рядом с ними появляюсь я. А одежду я себе тогда составил —  надо было видеть! Черные галифе, которые мне подарил друг (остались от дедушки-милиционера). Афганские ботинки. Морской бушлат. Тельняшка. И еще, девчонки мне пошили из старой шинели такой капюшон, типа казацкого головного убора. И ко всему этому – немецкий армейский ранец времен первой мировой войны, тоже чей-то подарок. И вот в таком виде я прихожу под обком поглазеть на происходящее. И анархисты, естественно, меня тут же замечают. Ну, как было не заметить такого Леву Задова? И давай меня агитировать. А я им: «Да ну, зачем вы мне нужны? Мне с вами неинтересно!» Они обиделись, а потом подошли и говорят: «Мы поняли! Ты – анархо-индивидуалист. Мы просто еще не доросли до такого уровня. Нам нужна организация». Вот поэтому я и не был ни в одной тусовке, по-настоящему. Мне себя хватало.

— А вот эта странная одежда, которую ты описал – галифе с бушлатами и так далее – откуда взялась?

— Изначально – от увлечения «митьками». Ну, и вообще, если глубже – от желания эпатировать публику. Знаешь, если у человека много комплексов, то ему или прятаться надо, или наоборот.

— Вот никогда бы не подумал, что тебя мучили комплексы!

— Ну, как? Толстым я был всегда, и по этому поводу развился небольшой пунктик. А временами случалось и похуже… Вот, помню, классе в восьмом однажды накатил такой тотальный депресняк. Все не так – и в школе двойки ставят ни за что, и за окном погода мерзкая, и идти некуда. И смысла в жизни, в общем-то нет. Но узнав, что самоубийц на кладбище не хоронят, я приободрился. И понял, что это не мой путь. А какой тогда мой? И я его быстро нашел – жизнь как рок-н-ролл! Иди и радуйся жизни.

«Поступать в комсомол пошел с «фашистской» прической»

— Отсюда и пошел твой нонконформизм?

— Да в общем-то, это было всегда. Протест и в одежде, и не только. Меня в комсомол два раза принимали. В первый раз прогнали, потому что прическа у меня была модная тогда – знаешь, с косой челкой и бритыми висками. Она многим фашистской казалась. И штаны-«бананы» как раз в моду вошли – я их сам сварганил из обычных брюк на домашнем «Зингере». В таком виде пошел вступать в комсомол. Ну, и меня послали, еще и отца позвали на свидание к директору школы. Папа, когда узнал, что я пострадал за прическу, пожал плечами, сказал: «Да нормальная прическа, у нас полубокс называлась» — и пошел, сам сделал себе этот классический полубокс. И отправился к директору. Конечно, меня после этого реабилитировали. Ну, а так – протест мы выражали, как могли. Создавали какие-то свои общества. Помню, одно называлось «Лайт»…

— То есть – «Свет»?

— Да. Ну а мы – как бы просветленные, то есть люди, которые выбрали путь – причем неважно, какой именно. Главное – быть не как все. В общество входило совсем немного народу, человека 3-4. Программ никаких не писали. Наша главная программа была – не иметь никаких программ.

— Ты называл себя независимым тусовщиком. Но с теми же «коммунарами» все-таки контакт имел?

— А как же! Наблюдать за ними было очень интересно. Публика непростая, стильная, развитая. Слушали «новую волну». Костяк этой компании составляли «утюги»…

— «Утюги»?

— Ну да, фарца. Потому что «утюжили» публику. И одевались они соответственно, в нововолновом стиле. Именно там, как мне кажется, впервые появилась знаменитая группа Bad Balance – Шефф, Моня, Михей.. Там тусовались и Ростик с Максом – они были ведущими на дискотеке в «Язве», столовой на Студгородке. Дискотека работала именно по «новой волне», и другой такой в городе не было. Называлась она «Лотос». Делали они все качественно и денег, заплаченных за вход, было не жалко. Хотя я и не платил…

— Ну еще бы – ты же анархо-индивидуалист!

— Само собой!

— Не из этой ли тусовки возникли знаменитые «Смехи»?

— Нет, «Смехи» появились уже позже. Но идейно, это были продолжатели «коммунаров». А название «Смехи» прошло от приблатненных, которым эти странно выглядевшие люди казались смешными. «Коммунары» имели свои любимые точки. Например, кафе «Фикус», или «Кактус», не помню уже – рядом с нынешним «Латинским кварталом». Или кафе «Темп» на Студгородке. Или «Ромашка» на пересечении Богдана и Университетской. Везде были летние площадки, там и кучковались. Тусовка вообще живет в основном летом.

«Конечно, «Русский чай» — это number one!»

— Но ведь и зимой хотелось того же общества, наверное?

— А для этого были дискотеки. Или рок-концерты. Или «Русский чай», в котором заседали круглый год. Вот это, действительно, заведение number one! У меня с ним своя отдельная история любви. Меня туда родители с детства водили. Маленькое уютное кафе в центре города, куда можно было зайти просто так. На Университетской напротив нашего квартала работала «Золотая рыбка» — очень хорошее заведение. Но все-таки не из разряда тех, куда мимоходом заскакиваешь, да и очередь на входе вечно стояла. Как и в «Донбассе». Как и в «Арктике». Кстати, вот еще волшебный мир из моего детства – «Арктика» с ее белыми мишками! Не могу понять, куда и зачем их оттуда убрали. До сих пор хочется крикнуть на весь мир: «Верните мишек!»

— Но все-таки – о «Русском чае»…

— Ну, это все начиналось для меня как семейное заведение. Приходили туда с родителями попить чаю. На выбор – куча пирожных, десерты. В углу – поражавшее воображение бетонное дерево. На стене – яркая фреска с бабкой и дедом. И под этим разложена красивая посуда, стоял огромный самовар и лежали все десерты, упомянутые в меню. Покупать их нужно было у девушек-буфетчиц, а сюда ты мог подойти и посмотреть. Ну, а когда я приходил туда уже школьником, вместе с друзьями по тусовке, мы в 13-м гастрономе брали пакетики с чаем и хитрили – один раз покупали чай у заведения, а дальше сидели уже со своими пакетиками.

 — Позже, когда приходили сюда уже совсем взрослыми и со своим алкоголем – случались конфликты с заведением?

— Меня лично не выгоняли. Я же позитивный человек, за что меня гнать? Других, которые начинали себя по беспределу вести – да. Ну, заведение тоже можно понять. Приходит толпа явно не любителей чая, наливают полный самовар портвейна – и делают вид, что так и надо. И сидят себе часа два, да так, что запах вокруг уже по всему залу. Ну, люди же тоже не идиоты! Понятно, что в тусовке разные персонажи, и она имеет как положительные, так и отрицательные моменты. Так или иначе, именно «Русский чай» стал самым первым кафе, в котором собиралось рок-н-рольное сообщество. А, вот еще одна вспоминается точка – летнее кафе за библиотекой Крупской, возле опорного пункта милиции. Мы его называли «Богадельней»…

— Почему так?

— Да не помню уже. Может, потому, что шли туда попить кофейку, когда откуда-то выгоняли.

«На «Фрегате» ты мог посидеть с алкоголем на 5 рублей, еще и на чай оставить»

— А как ты дорос до работы в одном из таких заведений? Многим людям в Донецке было известно в начале 90-х, что есть кафе «Фрегат», а там есть такой повар — Ильяс…

— «Фрегат» — это была отдельная история! Один из первых ресторанов нового образца, созданный в системе «Золотой рыбки», куда входили еще «Таллин», «Яхта», пивбар на Южном и буфеты в «Кристалле» и оперном театре. Формат «Фрегата» не поражал масштабом: всего 6 столов, стоявших как бы в отдельных кабинетах – я сейчас вообще понять не могу, как можно было выживать при таком мизерном потоке клиентов. Место считалось модным, и цены были смешные – помню, жульен стоил 90 копеек. То есть, ты мог посидеть на 5 рублей с алкоголем, еще и на чай оставить. Вот туда я попал в 1990 году по распределению, закончив техникум общественного питания.

— Поваром ты стал по призванию?

— Наверное, да. Но вообще, главное, приготовление еды было единственным занятием, которое меня не напрягало. Сказать, что я повар от Бога – это неправда. Да, я знаю теорию, имею практику и, в принципе, могу приготовить любое блюдо. Но вообще, я скорее повар по духу. То есть, мне нравится само это занятие. Я люблю делать то, что меня не напрягает. Вообще, больше всего я люблю путешествовать – но за это, к сожалению, деньги не платят. Я ведь в свое время состоял при станции юных туристов (она находилась на Челюскинцев за краеведческим музеем), исходил всю область, весь Крым…

— Если бы тебе предложили составить туристический маршрут по Донецку – где бы он прошел?

— Время безжалостно, оно уничтожает наши любимые места. Например, еще лет 10 назад в начале бульвара Пушкина старое 3-этажное здание 30-х годов очень мило смотрелось, слегка скрытое растительностью, в соседстве с домами эпохи конструктивизма. Мне очень нравилось это место. Дом остался, но сейчас вид на него совсем не тот. Вот из таких фрагментов Донецка моя экскурсия и состояла бы.

— Есть в Донецке места, которые тебе категорически не нравятся?

— Ну, не знаю… Приведи пример того, что это могло бы быть.

— Например, мне жутко не нравится памятник Соловьяненко…

— Fucking Elvis? Ну это же прекрасный кич! Так к нему и надо относиться. Вообще, мое правило – люби все, что есть. Все, что создано на Земле, создано не зря, и не стоит относиться к этому негативно…

— Вот так ты в свое время полюбил кулинарию?

— Ну, есть-то я любил всегда! Ну и потом, еще с детства мечтал работать коком на подводной лодке. Это меня так вдохновил телефильм «Капитан Немо», только вышедший тогда. На подводную лодку я, правда, не попал, но коком все-таки стал – 5 лет бороздил воды Средиземного моря.

— В названии «Фрегат», кстати, тоже есть что-то морское… Интересно там работалось?

— Очень интересно! Мне понравился коллектив – они сразу приняли меня таким, каким я был, с длинными волосами, в сандалиях и с котомочкой. Но они ценили меня не по внешнему виду, а по тому, какой я профессионал. И у меня там получалось. Даже возникла кое-какая репутация со временем. Помню, с той стороны проспекта Гурова, из «Башни» к нам на «Фрегат» приходили приблатненные и просили: «Пусть приготовит Ильяс!». И я готовил им мясо, шурпу…

— Как твоя слава достигла «Башни»?

— Я же там активно тусил. Два дня я работал, два дня отдыхал. И все свое свободное время проводил на «Башне». И завсегдатаи ее знали, кто я и откуда.

— Почувствовал себя великим и взрослым?

— Да нет. Взрослым – точно нет. Мне и сейчас 18 лет!

«Надо воспринимать свой мир с радостью и любовью»

— Чем для тебя является Донецк?

— Любимым городом в мире. Но не единственным, конечно. Живя в Ялте, я постоянно ловил себя на мысли, что для полного счастья хотел бы объединить ее с Донецком. Ну, и добавить кусочек Одессы. Вот это был бы город! Мне нравится донецкий характер – простой и суровый. Но при этом – честный и добрый. Нет вот этих полутонов, когда не поймешь, что у человека на уме.

— Этими полутонами как раз одесский характер отличается.

— Есть такое. Ну, Одесса мне скорее нравится за колорит. А Донецк – за все, в том числе и за характер. Здесь если люди говорят «да», то скорее всего, это и будет «да», а не какая-то там «маньяна», как говорят в Испании, желая уйти от конкретного ответа. Наш народ – прямой и простой. Даже хиппаны наши, которые вообще-то – пацифисты, могли, если друга обидели, сразу так отпацифистить – мало не покажется! Народ у нас крепкий. Ареал обитания, как говорится, определяет сознание…

— Кстати, об ареале. Никогда не напрягала проблемная донецкая экология?

— Это как в том анекдоте, когда француза, англичанина и дончанина отправляют в газовую камеру, и дончанин радостно восклицает: «Наконец-то родиной запахло!» Ну, что тут поделаешь. Нам Бог дал здесь жить. И жили, и привыкли к этой среде, не замечая ее нюансов. А некоторые так и вовсе умудряются воспринимать этот мир с радостью и любовью. Только так и надо, на мой взгляд.

Другие интервью цикла «Донецк молодости»

Ясенов