Донецк у каждого свой. И лучший Донецк у каждого — это, наверное, город его детства и молодости. Мы попросили вспомнить это время Виктора Гризу — инженера по образованию, звезду КВН по склонности, организатора культурных мероприятий по жизни, историка по призванию, а теперь — еще и художника…

 

«Неимоверная перспектива молодого города, еще чистого от рекламы»

— Давай начнем с первого воспоминания о Донецке…

— Я родился в городе Димитров, это 60 километров от Донецка. И первое впечатление – это наш школьный выезд в Донецкий цирк. Не помню, кто там кого дрессировал, но помню, что во время представления наш водитель куда-то отлучился (шутка – человек в столицу края выехал!), и мы долго мерзли в ожидании его… Следующее впечатление – подростковое. Я занимался боксом, нас привезли в Донецк на соревнования и поселили в гостинице «Великобритания», совершенно шикарное место для первого места жительства в Донецке: огромные потолки, лепнина…

— Убитая коммуналка, небось?

— А кого это волнует в 13, 14 лет? Тем более, если она такая же в месте твоего проживания. Зато потом – незабываемое: пешком через Бальфуровский мост, потом – на каком-то транспорте во Дворец  спорта «Кировец», там соревнования, где один бой я выиграл, а второй – нет. По результатам поединка, второе впечатление о Донецке у меня было уже ничейное, т.е. нейтральное. Ну, а третье – это уже когда я в 1983-м сдал экзамены в политехнический институт. Когда увидел свою фамилию в списке поступивших — наверное, до самого Студгородка шел с улыбой на все лицо – это была реально большая радость.

— Поступил просто?

— Политех – это вуз, куда не брали за взятки. Большого конкурса не было. Во всяком случае, на мой факультет вычислительной техники – точно нет. Это считалось профессией будущего, а людям надо было зарабатывать сегодня и здесь. Ну, и вот с этих пор Донецк становится для меня родным городом. Он давал совершенно особое ощущение. Все эти проспекты, бульвары, какая-то неимоверная перспектива молодого города, еще чистого от рекламы, бигбордов. Все это воспринималось полной грудью. Хотя в плане материальных благ вдыхать было особенно нечего. Я бы назвал этот период «светлым аскетизмом» — было мало, но здорово.

— По сравнению с Димитровым Донецк, наверное, казался каким-то космосом?

— Совсем другой масштаб. Когда идешь от Южного автовокзала вверх по Университетской, тебе кажется, что город за горизонтом уже заканчивается, но где-то возле филфака университета  видишь, что на самом деле ты только вошел в город и вот он, весь еще впереди! Ну, а немного погодя возникло ощущение города, сложенного из районов, шахтных и заводских окраин.

 

«На шахте 6 «Капитальная» нарвался на съемки фильма»

— Если приезжий живет в общаге – какой ему смысл узнавать окраины?

— А приезжие студенты со временем узнавали город лучше, чем местные, у которых с детства один маршрут: школа-секция-дом…  Для нас, приезжих, было иначе. Мы же учились с людьми, которые жили в разных частях города – и как приезжие использовали любой случай, чтобы съездить к ним в гости. Так решался вопрос ужина, например.

— А может, и завтрака впридачу…

— Тут надо знать меру. У меня был товарищ, который, пытаясь сократить дистанцию, знакомился с барышнями с вопросом: «А что мы будем есть на завтрак?» И часто оставался и без ужина в связи с этим… Эти поездки на окраины открывали удивительный город. Допустим, едешь на шахту №6 «Капитальная», через Алексеевку, Чулковку. Видишь, как заканчивается один рабочий поселок, начинается другой, их много, они нанизываются на эту дорогу как… Ну, ты понимаешь!  И, выходит, что Донецк — это не только то Сити, которое от проспекта Мира до Минугля, или от Кальмиуса до ставков. Это огромный город, который живет своей личной жизнью, и как правило, его мало заботит то, что происходит в Сити. И все эти КВНы и прочие мероприятия, которыми мы жили, для обитателей поселков — это все мимо. Там другой уклад. Такой правдивый, жизненный уклад труда и отдыха.

— Попадая на шахту №6 «Капитальная», легко можно нарваться на какие-то приключения…

— Нарвался однажды на съемки фильма, побывал в массовке, в спецухе, весь обмазанный угольной пылью.

— Там снимали художественный фильм?

— Да, под названием «Счастье Никифора Бубнова». Это было в 1982-м году, я приезжал туда еще до института, по родственным делам. Случилось, как всегда в жизни бывает: проходишь мимо, и тебе делают предложение, от которого не можешь отказаться.

— Тебе что-то заплатили за участие в массовке?

— А как же. 20 рублей – 4 съемочных дня по «пятерке». Купил на эти деньги отцу часы «Электроника-5». По тем временам — как сейчас Apple Watch.

— В чем же выражалось твое участие в съемочном процессе?

— Все было просто – сидеть на куче штыба, вместе со старыми шахтерами, которые очень критично оценивают вновь прибывших комсомольцев-энтузиастов, в т.ч. одного в исполнении Богдана Бенюка.

— В общем, ничего неприятного в связи с этой окраиной у тебя, слава Богу, не случалось…

— Ничего такого. Романтическое – случалось. Помню, после армии вернулся в Донецк, а там как раз День города был, масса народу, все знакомые, все веселятся. Потом как-то неожиданно стемнело, знакомых никого, и уже никто не веселится, а у меня ближайшее место переночевать — именно на 6 «Капитальной». Последним автобусом я доехал до автостанции «Буденновская», и потом до «Капитальной» 3 или 4 часа шел пешком. Это было прекрасно! Два часа ночи, звезды, все замечательно, где-то народ еще догуливает, все это слышно. Дошел превосходно, правда никто не угостил…

 

«Площадь Ткаченко открывается сказочно, бело-голубыми колоннами»

— Ты говоришь, что чувствовал себя немного оторванным от интересов этих поселков, потому что был КВН, ДПИ и прочие удовольствия. Можно ли сказать, что в институте ты чувствовал себя участником какого-то общества, скажем так, немного избранного?

— Скорее всего — того общества, которое приехало учиться в ДПИ из Зугресса, Кировска, Ждановки, Красноармейска, я из Димитрова. Я помню этих ребят, и мы как-то вместе общались. А ребята, которые жили в Донецке… Честно говоря, непонятно, почему они пошли учиться. У них уже как-то все было устроено, родители где-то работали, многие вопросы в жизни были решены. Наверное, тоже стремились овладеть передовой профессией…

— Были какие-то места, куда вы любили ходить вашей компанией? Выпить пиво, например?

— Пиво мы пили в общежитии, потому что идти куда-то денег не было абсолютно. Надо понимать, что стипендию в 40-45 рублей требовалось растянуть на месяц. Если съездил на выходных домой, привез сумку с продуктами – хорошо. Если нет – уже надо изловчиться, чтобы прокормиться.

— Вы жили в общежитии на Студгородке?

— Да, в многоэтажной «девятке» по Челюскинцев. А после армии женился и 20 лет прожил в Ленинском районе, в районе площади Ткаченко. На меня она произвела огромное впечатление — такая просторная и необычная, даже неправильная, я бы сказал: на ней три дороги сходятся вместо обычных для перекрестка четырех. Здания на ней совершенно чудные, непривычные. И с какой стороны не подъезжаешь к этой площади, она открывается совершенно сказочно, бело-голубыми колоннами…

— Там возникает особое ощущение воздуха и пространства.

— Вот я 20 лет прожил с семьей вблизи этого чудного места. Наш район – это улица Тушинская, старые дома, ну, относительно старые, 1947 года, пленные немцы строили. Но вообще, это место с более глубокой историей – первая проходная ДМЗ, знаменитые Александровки рядом – 9 или 11, уже не вспомню…

— Не тревожила ли мысль, что слишком близко ДМЗ и вы дышите всей этой гадостью?

— А там роза ветров на ЦУМ направлена, у нас очень редко чувствовались какие-то заводские запахи. Изначально, поселок строился как надо: бараки для рабочих с учетом розы ветров.

— В вашем квартале как раз были бараки не только для рабочих, но и для англичан.

— Скорее — для квалифицированных рабочих, там эти «трех-пятирублевые» дома такой одноэтажной колбасов. Для технического персонала, для мастеров. Этот район оказал влияние на мое увлечение краеведением, историей. Меня подвигло к этому то, что мой тесть, 1928 года рождения, вспоминал вещи, которые для обычного человека – курс истории, а для него – это были мелочи жизни и подробности быта. Он пожил в нескольких местах этого района — его отец с двумя классами образования был директором проектного отдела ДМЗ, по его чертежам после войны многое восстановилось. Тесть же был главным инженером мартена. Дед его — очень квалифицированным рабочим завода Новороссийского общества, поэтому их бабушка всю жизнь не работала, занималась домом. И все у них было нормально, и ружья были, и автомобили, и фототехника вся самая свежая… Я это все воспринял как реальную историю реальных людей, один из которых живет со мной в одной квартире (вернее я жил с ним). Я понял, что это очень живое, наполненное историческое пространство и там очень много интересного. И в этом интересном — очень много достойного восхищения. Если человек с двумя классами образования руководил проектным отделом, то, наверное, и воля, и характер, и способности, и мозги – все у него было на месте.

— И они в каком-то смысле представляли город, в котором ты живешь, да?

— Конечно. Я понял, что этим городом, несмотря на его непродолжительную историю, можно и стоит гордиться. Надо еще учесть, что это было как раз время стабильного периода развития государства. Давно прошли репрессии, все неприятности тоталитаризма. Становилось лучше, интереснее и человечнее. Было маловато «подножного корма» по сравнению с сегодняшними реалиями, но мы видели и динамику, мы видели, как все прибавляется, как растет город на наших глазах. Причем, по каким-то осознанным планам. Как город развивается так, чтобы и жить можно было каждому, и подышать.

 

«Донецк давал пищу для проектов и экспериментов»

— Скажи, что тебе дал Донецк того, чего не мог дать Димитров?

— Я вообще так не сравниваю. Димитров – это маленький городок из трех шахт, город моего детства, а Донецк – это город моей юности. У меня же не было двух детства или двух юностей.

— Но ты можешь экстраполировать ситуацию. Если бы, например, ты остался в Димитрове, как бы ты жил? Наверняка ведь не так, как стал жить в Донецке…

— Ну, как жили в Димитрове? Был набор, условно говоря: Дом культуры, Дворец спорта, стадион… Такая минимальная прожиточная корзина.

— Как, наверное, на любом донецком поселке. Если оттуда не выезжать и жить только там, то жизнь там и в Димитрове ничем не отличается.

— Наверное. Ты знаешь, где у тебя больница, школа, стадион, ДК и Дворец спорта, если повезет. Нам повезло – мы имели Дворец спорта, с 50-метровым бассейном, сильная секция бокса, плюс музыкальная школа. Но не было крупных учебных заведений, не было особых медиа, в которых бы развивалась творческая мысль, эксперименты, какие-то проекты. А Донецк — это все-таки уже большой город. И в нем как раз в годы моей юности начало появляться новое радио, телевидение, частные телеканалы, газеты. Все это давало пищу не только тем, кто там работает, но и остальным горожанам.

— Имело для тебя значение, что в Донецке ты можешь сходить в театр, куда приезжают иногда очень приличные труппы, или в кинотеатры, где фильмы демонстрируются одновременно с Москвой и Ленинградом?

— Нет.

-Ты не любитель театров и кинотеатров?

— Меня же с самого начала СТЭМ политеха немножко коснулся, а КВН захватил очень. У нас было достаточно личной сатисфакции креативной, сценической и телевизионной, чтобы не возникало желания смотреть другую сказку, слепленную другими руками. Поэтому я и сейчас на музыкальные шоу вообще не хочу ходить, потому что, извини, за моей спиной — 200 шоу продюсерского центра «Крок» с артистами самыми разными. В годы моей молодости моим творческим занятием был КВН. Когда ты на всесоюзном телике три раза в год, какой голливудский фильм с этим может сравниться?

-Значит ли это, что КВНщик не может быть киноманом?

— Да может он быть «маном» чего угодно… Ну нет, конечно, я помню какие-то видеосеансы, например «Красную жару» мы смотрели в тарелке ПКТИ, в видеосалоне, которые тогда расплодились везде, там у них где-то внизу на сцене стоял телевизор цветной максимальной диагонали аж в 54 см! Еще Екатерину II где-то показывали в неприглядном виде, но уже место не вспомню…

 

«…И мы пошли в этот гей-бар «Славяне»…»

— А может ли КВНщик любить пиво?

-Я помню сразу несколько очень ярких питейных заведений, но они все разные. Это и «Волна», и «Дубок» на Мотеле, и «Уголек», и «Чебурашка», и даже «Яма» возле Крытого рынка, и ресторан «Золотой колос», который на Куйбышева, напротив ДК «Ленина», и гриль-бар «Славяне» возле «Звездочки»…

— Ну, это было стильное такое заведение…

— Стильное не стильное, а цыплята-гриль все равно руками ели.

— В 80-х годах он мог показаться Западом. Даже если цыплят – руками, все равно он оставался чем-то особенным, непохожим на остальные рестораны.

— Ну, не знаю, мы проще к нему относились. Мы с друзьями его называли — гей-бар «Славяне». Еще без нынешней подоплеки, абсолютно! Просто была же фраза – «Гей, славяне!», вот отсюда и наша присказка пошла.

— И вы туда захаживали…

— Да, особенно один случай запомнился. Мы с будущей женой заказывали свадьбу в «Юбилейном». И все так удачно сложилось, что заказ обошелся дешевле, чем мы рассчитывали. У нас осталось 25 рублей – и мы решили порадовать себя. И пошли в этот гей-бар «Славяне»…

— На 25 рублей тогда можно было хорошо посидеть. Помню, я в компании еще четырех бывших одноклассников именно на 25 рублей очень славно провел вечер в ресторане «Уголь-83»!

— Да, и мы очаровательно посидели. Вообще, у меня какие-то разовые экспириенсы с этими заведениями. Не было такого, чтобы какое-то из них стало моей резиденцией. Мне вообще не казалось, что как-то где-то нужно якориться, что должно быть что-то любимое. Казалось, что еще много чего в жизни будет.

— Ты вот «Дубок» упомянул. А как туда-то тебя занесло?

— А там была особая история. Мы давали концерт в каком-то диспансере неподалеку…

— Там туберкулезный вроде…

— Мне кажется, что-то другое, что обязательно надо дезинфицировать… В общем, денег у них было не много заплатить нам за концерт, они добавили спиртом. И вот мы идем с этим спиртом на остановку, и «Дубок» на ней же, а там же и пиво…

— Такое совпадение.

— При этом при всем, заметь, что я это запомнил. Наверное, было не так много и того, и другого. У людей же от таких синтезов вообще память отшибает.

 

«Элитой были те, кто что-то сделал в реальной, серьезной жизни»

— В связи с КВНом ты начал довольно рано контачить с артистической средой?

— Если воспринимать английский термин artist максимально расширенно, то да. Но это же не профессионально, я же не работал ни в драмтеатре, ни в оперном, ни в филармонии – ведь у нас все настоящие артисты там, а мы же самодельные. Хотя из жалости называли самодеятельными.

— Тем не менее, среда и круг интересов у людей, с которыми ты общался, были немножко иными, чем у обычных ДПИшников. В связи с этим чувствовал ли ты себя членом чего-то более передового, столичного, быть может?

— Не до конца. Все-таки я учился на техническом факультете, и круг моего общения в общежитии, и потом в семье – это были друзья менее артистичные в широком смысле слова. Я не бывал на «квартирниках», на каких-то сейшенах, где выступали поэты или художники, или в местах, где проходили читки наметок для каких-то пьес, для первичной дружественной экспертизы. Всего этого не было. Я был больше погружен в технологию, потому что тот же КВН, когда он на определенном этапе стал жанром, а не студенческим хобби, оказался связан с телепроизводством, с дублями, с монтажом. Потом начался период радио. Потом период постановки шоу в продюсерском центре. Это было очень мощно, интересно.

— А что можно назвать элитой ДПИ и было ли вообще такое понятие? Может, какой-то факультет считался элитарным?

— Я бы не сказал по поводу факультета — скорее, о какой-то научно-технической общности. Это люди, которые не теоретически разрабатывали какие-то дисциплины, а могли похвастаться практическим воплощение своих разработок. У нас же индустриальный регион, и там много и механизмов, и геологоразведки – да мало ли! И ты можешь увидеть, как в реальной, серьезной жизни работают вещи, которые эти люди придумали, разработали, рассчитали, не ошиблись, в конце концов. Для меня ощущение элиты – это образ тех людей, которые практически воплощали теоретические разработки. Их было много вокруг, кто-то из них — еще талантливый студент, кто-то – молодой преподаватель, а кто-то – уже уважаемый авторитет. Такая вот элита, наверное, любой вуз определяет. Наверное, в Мединституте это были люди, которые проводили массу удачных операций, жизни спасали…

-Ты доволен тем, что в твоей жизни случился ДПИ? Он тебе дал что-то как человеку?

— Я думаю, что он меня по жизни подставил, когда дал структурное понимание мироздания.

— Подставил в каком смысле?

— В том смысле, что я во всем вижу причинно-следственные связи и понимаю, как часто все против логики, и удивляюсь, почему же люди не видят, к чему это ведет, и что туда идти не надо. А это иногда мешает воспринимать жизнь такой, какой она есть. Но понять и организовать процессы это здорово помогает. Структурно все выглядит немножко более понятно и прозрачно, чем для людей эмоционально увлеченных.

— Как прагматик, не чуждый романтики – как ты можешь коротко охарактеризовать Донецк?

— Недопрагматик, переромантик… Если одной фразой, то, наверное, так: светлый аскетизм, помноженный на мое юношеское восприятие. Таким Донецк всегда предстает передо мной, когда я о нем думаю. Просторный город без рекламных бордов, в котором было куда расти!