Ламбада
12.10.2017

Ламбада

Некоторое время тому назад благополучно умер сетевой проект «Донецк, я люблю тебя!», о котором писалось и здесь, и на «Википедии». Свое дело он в свое время сделал, а сделать больше помешало время и кое-что еще. Но некоторые тексты, которые там фигурировали, хотелось бы сохранить. Продолжаем это делать. Напоминаем: проект был чисто литературный. Просьба не беспокоиться тем, кто рассчитывает увидеть здесь что-то другое. И еще просим учесть: все эти произведения писались несколько лет назад. А некоторые — и вовсе много лет тому назад.

Сегодня добавляем рассказ Игоря Фарамазяна.

 

Думаю, он всю жизнь помнил об этом. Думаю, помнил. Хотя ему казалось, что – забыл.

Он жил с ней в какой-то лачуге на океанском берегу. Мгновения два или три. Или вечность. Они много спали и долго любили друг друга, они бегали вдоль берега и купались, они смотрели, как невообразимо огромное солнце медленно ползло к горизонту, чтобы потом одним махом, как в безумие, свалиться в океан… Им всегда казалось в этот миг, что океан не выдержит и закипит, и выйдет из берегов, и накроет их маленький остров…

Потом, забывая, он называл это своей прошлой жизнью. Этот океан, этот остров… И ламбаду.

Она великолепно танцевала ламбаду. Он не умел. Совсем не умел. Она пыталась научить его танцевать ламбаду, но он до того не умел этого делать и до того осознавал свое неумение, что ему всегда было нестерпимо стыдно. И он всегда убегал к лачуге, и садился там, под стеной, и смотрел, как танцует она…

Можете вспомнить что-нибудь самое прекрасное из того, что вы видели в жизни? То, отчего сердце не замирает, а просто проваливается в какую-то вечную мерзлоту у вас в груди, чтобы тут же выпрыгнуть обратно и растечься по телу раскаленной лавой?..

Как будто несешься с крутой горки на «Орленке» в детстве – и страшно, и восторг брызжет слезами из глаз, и кажется, что кричишь, а на самом деле только открываешь беззвучно рот…

Есть у вас в палитре такие краски?

Есть? Так возьмите и напишите свою самую прекрасную картину и смотрите на нее с немым восхищением. И тогда вы узнаете, что испытывал он, глядя, как она танцует ламбаду на океанском берегу. А если у вас нет таких красок, тогда представьте, что они есть. И напишите то, чего не видели никогда, но что так хотите увидеть, что согласились бы умереть ради этого.

Вот так он хотел увидеть ее ламбаду! И каждый раз умирал, когда видел это.

Потом, в своем пыльном городе, он жил еще долго — дольше, намного дольше, чем в ту вечность на берегу океана. Так долго, что успел прожить еще много жизней. Он жил электриком на железной дороге и там же –помощником составителя, он жил учеником сварщика на маленьком, почему-то экспериментальном, заводике, выпускавшем плохие кровати с панцирной сеткой, он жил охранником на другом маленьком, и тоже почему-то экспериментальном, заводике, не выпускавшем вообще ничего, он жил бетонщиком в конторе, называвшейся УПТК, и грузчиком на пивном складе… Он жил даже собственным корреспондентом в редакциях нескольких газет…

И хотя он никогда не жил ни шахтером, ни сталеваром, живя в городе сталеваров и шахтеров, он, как настоящий дончанин, знал, что непременная вездесущая пыль его родного города оседает не только в легких, она оседает в самой жизни, она ложится слой за слоем и меняет жизнь навсегда. И однажды ты забываешь океан.

Вернее, ты помнишь о нем, но помнишь очень мало: ты помнишь, что он – был. Иногда, летом, когда ты куришь на балконе, и вдруг поднимается ветер, ты вспоминаешь шум океана. Иногда ты видишь его солнце, отраженное в окнах домов твоего города. Но это всё, что ты помнишь.

И ты не жалеешь о том, что помнишь только это. Потому что твой город – тоже океан. Несмолкающий и непостижимый. И вся жизнь уходит на то, чтобы слушать и постигать его. И ты как будто соглашаешься забыть… всё… остальное.

Он тоже слушал и постигал свой город. И забывал. И все его жизни уходили именно на это.

А еще он любил театр. Он бы не мог ответить, почему он любит театр, если бы его об этом спросили. Но его никто об этом не спрашивал, и он мог любить театр без всякой рефлексии, любить и всё тут. И он любил.

Вообще-то, он любил один театр. Один конкретный аматорский театр в одном конкретном Дворце культуры. В Донецке в то время было много «народных», аматорских, театров. И в них действительно умели играть. По крайней мере, ему казалось, что только в них, собственно, и умели. Поэтому он не любил ходить на спектакли театра имени Артема или на спектакли заезжих столичных трупп. Может быть, просто потому, что на самом деле он ничего не понимал в театре. Но однажды он случайно попал на спектакль «Островитянин» в том самом ДК и под финальную песенку о грозно шагающих патрулях во сне крейсера «Аврора» понял, что безумно любит театр. Этот театр. Он даже записался в него и аккуратно посещал все репетиции, хотя ни разу не пытался сыграть сам. Его, наверно, не очень понимали, – зачем приходить на репетиции, если не хочешь играть? – но скоро привыкли к его постоянному присутствию. В конце концов, он не мечтал о сцене, а значит, никому не мешал. Зато он с радостью принимал участие в капустниках и помогал собирать декорации, и клеил фонограммы… И стал настолько своим и настолько заразился театром, что начал влюбляться в актрис. А они начали влюбляться  в него. И так он прожил еще несколько вечных жизней.

А потом всё закончилось. Закончилось вдруг и окончательно, как будто все его жизни собрались в одном месте и выстроились в один огромный небоскреб только для того, чтобы в одно мгновение рухнуть и сложиться, как карточный домик.

Театр набирал новую студию. И он сидел вместе со всеми и слушал, как новички читают, смотрел, как они показывают этюды на заданные темы…

Она ничем не выделялась среди остальных. Интересная натуральная блондинка с хорошей фигуркой и не очень хорошим голосом. Она тоже что-то читала, показывала какой-то этюд… Мало ли он видел интересных блондинок, брюнеток и шатенок с хорошими фигурками и не очень хорошими голосами? Каждую осень они приходили в студию, чтобы к следующей осени о большинстве из них уже никто в театре не помнил…

Она подошла к звукооператору, что-то ему сказала и отдала кассету. Тот вставил кассету в магнитофон и нажал клавишу, когда она вышла на середину репетиционной комнаты. И через мгновение зазвучала ламбада. И она танцевала, танцевала, танцевала мгновения два или три, или вечность на океанском берегу, и огромное солнце упало в воду, и океан не выдержал и закипел, и высокие волны накрыли остров…

С той поры он просто исчез. Ведь исчезнуть легко. Я сам исчезал много раз и знаю, о чем говорю. Надо лишь немного изменить маршруты, не брать телефонную трубку и односложно отвечать при редких встречах со знакомыми. В конце концов, от тебя отстанут, и ты – исчезнешь.

Но он исчез тотально. Он исчез тотально потому, что никто ни разу не отправился в поход, чтобы выяснить насколько тотально он исчез. Никто не ночевал ради него в палатках на крутых склонах, никто не сплавлялся ради него на плотах по бурным рекам, никто ни разу не взошел на Джомолунгму, чтобы с ее вершины вглядеться в точку, в которой он исчез…

Зато о нем слагали легенды. Одни говорили, что он спился и вообще – стал бомжевать. Другие просили первых не выдумывать ерунды и утверждали, что он… ушел в монастырь. Третьи соглашались с версией вторых, но лишь отчасти, и пересказывали историю некой бабушки Оли, странницы, которая встречала его то недалеко от Оптиной пустыни, то на молитве в храме Святогорской лавры… «Он отправился по святым местам, — почему-то испуганно шептали они. – Понимаете?» Четвертые, те, кто знали его несколько дольше и ближе других и что-то слышали об истории с океанской ламбадой, таинственно ухмылялись… Им было точно известно, куда он отправился. По крайней мере, они верили в это.

Я принадлежал к числу этих четвертых. И я верил. Я истово верил, что он стряхнул с себя донецкую пыль и сам этот серый город, и что он – сумел, что он все вспомнил и отправился на свой остров. Много раз, засыпая, я явственно видел, как он сидит на океанском берегу, опершись на стену своей лачуги, и смотрит, как у кромки воды она танцует ламбаду. И каждый раз я видел слезы в его глазах…

Или это были слезы в моих глазах? Не важно. Главное, что я верил: если смог он, то когда-нибудь смогу и я! Когда-нибудь я отправлюсь на вокзал, куплю билет к морю, а там, чем черт не шутит, вдруг и мне удастся добраться до моего острова…

Я встретил его в самом центре города. Он сидел, как будто никогда и не исчезал, в летнем кафе на Богдана и с наслаждением потягивал пиво из запотевшего бокала, и дымил тонкой сигареткой… И ни тени пережитого не увидел я на его благодушном лице.

А потом я осторожно спрашивал. Я выпытывал, я бродил окольными стежками, я продирался сквозь валежник, попадал в собственные ловушки, перебегал открытые пространства, нырял в глубокие омуты, выныривал и снова полз к одному единственному вопросу… И я его задал… И он посмотрел на меня с какой-то такой… жалостью…

«Понимаешь, — сказал он, глядя мне прямо в глаза, — я никогда не видел, как она танцует ламбаду. Я вспомнил. Понимаешь?..»

А потом у него зазвонил мобильный. Он ответил, рассчитался, попрощался со мной и…

На выходе к нему подошла какая-то женщина с девочкой лет пяти. И девочка что-то сказала ему. И он засмеялся, и взял ее на руки, и посадил к себе на плечи…

Иногда, летом, когда я курю на балконе, и вдруг поднимается ветер, я слышу шум океана. И я знаю: вся моя жизнь уйдет на то, чтобы слушать и постигать его. И не жалею об этом.

 

Еще в проекте «Донецк, я люблю тебя!»

Светлана Заготова. «Астрономия Земли»

Александр Верный. «Бенефис Аркадия Ивановича»

Элина Петрова. «Город, в котором я»

Вячеслав Верховский. «Сурепка и Гринпис»

Вячеслав Верховский. «Мальковская креатура»

Алексей Купрейчик. «Город Д»

Игорь Скрипник. «Должник»

Елена Морозова. «Лети, казак!»

Елена Морозова. «Чемодан»

Иван Волосюк. «Парк Любви»

Ирина Мягкова. «Замок для невесты»

Андрей Зимоглядов. «Ночной гость»


Ясенов

Ясенов

Комментарии

Комментариев нет! Вы можете первым прокомментировать эту запись!

Написать комментарий

Только зарегистрированные пользователи могут комментировать.