13.03.2017

Бенефис Аркадия Ивановича

Некоторое время тому назад благополучно умер сетевой проект «Донецк, я люблю тебя!», о котором писалось и здесь, и на «Википедии». Свое дело он в свое время сделал, а сделать больше помешало время и кое-что еще. Но некоторые тексты, которые там фигурировали, хотелось бы сохранить. Продолжаем это делать. Напоминаем: проект был чисто литературный. Просьба не беспокоиться тем, кто рассчитывает увидеть здесь что-то другое. И еще просим учесть: все эти произведения писались несколько лет назад. А некоторые — и вовсе много лет тому назад.

Сегодня добавляем рассказ Александра Верного. Вот он…

Пунктуальность — одна из самых неприятных человеческих черт. Неприятных — если чертой этой обладаешь ты, а окружающие — увольте.

Зарецкий стоял напротив драмтеатра у памятника, именовавшегося иначе «Головой», ровно за десять минут до назначенной встречи. Стоял, конечно, без цветов. Настя называла это старомодными манерами, что для бас-гитаристки рок-группы вполне объяснимо. Про конфеты и говорить не стоило. Однажды он пришел в гости с букетом и коробкой конфет. Настя открыла дверь, взяла цветы, чмокнула в щеку, бросила букет на подставку для обуви и покосилась на конфеты:

— Это кому? Я же сказала, мамы дома не будет.

Настя — это девушка с самыми рыжими волосами в Донецке. Месяц назад он увидел эти жгучие длинные волосы на другой стороне улицы и, перепрыгивая через ограды, извинительно поднимая ладони в ответ на мат водителей, побежал знакомиться…

Зарецкий прохаживался около памятника. Летнее солнце понемногу скатывалось за крыши домов. Бронзовый Пушкин, казалось, щурился в последних лучах. Где-то вдали заиграл саксофон. Бульвар начал заполняться людьми.

Пунктуальность Настасьи была своеобразной. Ровно в семь она позвонила и сказала, что репетиция затянулась, что сволочь Ракитин безбожно лажает, что ударник снова бросил пить, что она порвала струну (женскими пальцами на басу, на секундочку), что сегодня еще ничего не ела, что любит, что будет максимум через полчасика, что пока и что не мешай. Зарецкий вздохнул. Час-полтора ему предстояло бесцельно шататься по бульвару. Пушкин смотрел на него с пониманием.

Дав несколько кругов, Зарецкий сел на скамейку и закурил. Гуляющих по бульвару с каждой минутой прибавлялось. Начав с джазовых импровизаций, отрыдав «Гудбай, Америку», невидимый саксофон грянул «Дым над водой». Кто-то начал приплясывать.

Зарецкий снова глянул на памятник. Солнце русской поэзии закатило глаза, отвернулось и стало смотреть на прохожих.

На соседней слева скамейке сидели двое — один основательно седой, второй безупречно лысый, оба в старорежимных сандалиях, седой пил пиво. До Зарецкого доносились обрывки разговора:

— А по поводу вечной жизни, Иван Никифорович, не кипятись.

— Я спокоен, Иваныч!

— …У каждого есть чувство, что происходящее с ним в настоящий момент уже случалось.

— Точно. Я пиво уже когда-то пробовал.

— Сам дурак.

— Проходили, — отмахнулся седой. — Если время бесконечно, а число атомов во Вселенной хоть и безумно велико, но ограничено, значит, эти атомы когда-нибудь снова придут в комбинацию, подобную той, в которой они находятся сейчас. И снова буду я сидеть на бульваре, пить пиво и нести эту ересь. И это повторение будет бесконечно. Конец цитаты. Хорхе Луис Ницше. Нет. Фридрих Борхес. Какая к бесу разница? Пиво, кстати, отвратное. Просроченное, что ли?

— Хм… Интересно… Могу с легкостью доказать обратное!

Проследить за полетом мысли лысого помешал пухлый очкарик, грузно севший рядом с Зарецким.

— Не помешаю? — кратко уведомил он, трагически вздохнул и поставил на асфальт пакет, внутри которого весело звякнуло. Очкарик интимно снизил голос:

— Сейчас Серега подойдет… за стаканами пошел…

Зарецкий понимающе кивнул. Встать, что ли прогуляться? Не успел. Помахивая прозрачным пакетиком с пластиковыми стаканчиками, к их скамейке направлялся явно Серега. Присел. Очкарик повернулся.

— Пьер, — протянул он влажную ладонь.

— Серега, — кивнул Серега.

— Дима, — сознался Зарецкий.

— Чуток виски, Дима, а?

— Так здесь же вроде нельзя пить.

— Так ты и не пей. Отхлебни. А потом и не пей. Пока вторую не налью, — пряча руки за пакетом с бутылками, Пьер до половины наполнил пластиковый стакан.

Молчаливый Серега достал из пакета и протянул плавленый сыр. Зарецкий взял стаканчик и закуску. Пьер налил еще два, спрятал виски в пакет, окинул взглядом бульвар, причмокнул губами, встретился взглядом с бронзовым классиком.

— Ну… За Сергеича не чокаясь, — и немедленно выпил.

Зарецкий, поразмыслив, что все равно еще минимум час делать нечего, опрокинул стаканчик. Пьер налил по второй, и вокруг зажглись фонари.

Разница в возрасте прохаживающихся по бульвару существенно сузилась. Исчезли молодые мамы с карапузами и старушки с вязанием. Жужжащее, как стая шмелей, молодое племя облепило все свободные скамейки. Столики летних кафе заполнились обстоятельными гражданами. Звуки саксофона постепенно растворялись в музыке, доносившейся из этих заведений. Цокал по асфальту пони с зевающим ребенком. Праздный вечерний шум накрывал бульвар. Зарецкий прикрыл глаза, впуская в себя несмело зарождающуюся гармонию.

— …Я тебе и говорю: все циклично в жизни, — дребезжал на соседней скамейке лысый Иваныч. — Вверх, вниз. Развитие по спирали. Черная полоса, белая полоса.

— Точно… Особенно, если цикл неудач длиной в жизнь… И как я пойму, когда у меня началась белая полоса? Или черная.

— Да как угодно. Черная полоса в жизни начинается с бутылки просроченного пива. Да!

— Иваныч, умолкни, сейчас опять ссориться начнем…

Зарецкий открыл глаза, выныривая из метафизики дедка в сандалиях. Пьер с Серегой, откинувшись на спинку, курили и неторопливо переговаривались. Мимо прошла милиция в виде двух девушек в кокетливых шляпках. Пьер улыбнулся и подмигнул им сквозь стекла очков. Зарецкий взглянул на часы: полвосьмого. В кармане брюк заверещал мобильный — звонила Настя.

— Дорогой, ты еще ждешь?

— Пью с мужиками.

— Вот и отлично. Прости. Буду через полчаса. Ракитин, скотина, свалил с репетиции, сказал, что у него свидание. Можно подумать, одна я тут идейная. Кстати, вдруг увидишь его — денег ему не занимай. Он из общей кассы на цветы и конфеты для своей крали уже занял.

— Я возле «Головы» на скамейке.

— Хорошо, Дим. Ровно в восемь начинай что-нибудь орать, я на звук приду.

— На хор иди, нас тут трое.

Он вернулся на скамейку. Пьер жестом указал, что разлили по третьей. Зарецкий, принимая стакан, сказал:

— Ребят, я последнюю — и все.

— А больше и нет. Только пятьдесят грамм осталось, ну и пиво, — улыбнулся Пьер.

Серега протянул сырок. Выпили. Пьер, опорожнив свой стакан, тут же вылил в него из бутылки остаток виски.

— Ну, Серега, давай. Димон сказал, что пропустит.

— У меня ж пусто, Петруха, — безразлично ответил Серега, подперев кулаком подбородок, глядя вдаль чуть поверх Пушкина.

— Послушай: если равны половины чего-либо, то равны и целые, — Пьер осушил стакан. — Правильно?

— Ну.

— Полупустое то же самое, что полуполное?

— Ну, то же самое.

— Значит, пустое — то же самое, что и полное. Пей, давай.

— Фу. Софизм для младших классов. Хреновый Сократ из тебя.

Зарецкий, закинув ногу за ногу, с ленивым интересом слушал эти прения, когда к ним подошел человек в полосатой футболке и молча уставился на Пьера. Одет он был явно не бедно. Что-то подсказывало Зарецкому, что одни часы потянут на его годовую зарплату. Сперва Пьер с Серегой не обращали на полосатого внимания. Но он не уходил, а взгляд его делался все более просительным.

— Вам что-то угодно, сударь? — глянул Пьер поверх очков.

— Общения хочу, — прохрипел субъект, его прозрачные светлые глаза, казалось, вот-вот заслезятся. Он был явно пьян.

— Извольте, а почему бы и нет? Вас как величать, мил-человек?

— Аркадий, — полосатый присел возле Сереги и, будто извиняясь, добавил, — Иванович.

— Петруха, я скоро вернусь, — Серега встал со скамейки.

— Мне тоже позвонить надо, — Зарецкий отошел и стал набирать Настю.

Та ответила, протарахтела, что уже идет, что встречай, и положила трубку. Зарецкому не хотелось слушать пьяные речи Аркадия Ивановича, и он решил немного пройтись. Пройдя метров двадцать вдоль бульвара, он вдруг увидел, что из рекламного лайт-бокса на него, белозубо улыбаясь, смотрит этот самый Аркадий Иванович. Рекламные надписи вещали, что он призывает всех дончан посетить шоу национального масштаба, им устраиваемое. Зарецкий заинтересовался и пошел обратно, по направлению к покинутой скамейке. Сереги там все еще не было. Но вместо него восседал неописуемо бородатый тип с банданой на голове.

— Димон, присаживайся, это Леха, — обрадовался Пьер.

— Леха, — бородатый протянул руку и добавил, — байкер. Из Таджикистана.

Дима представился, сознавая обыденность своей биографии.

— Не прав ты, Аркаша, ой, как не прав! — продолжал Пьер некий спор. — На говно сошел твой «Кинг Кримсон» в восьмидесятых. Все лучшее они до семьдесят четвертого сыграли.

— Что?! — заорал Аркадий Иванович. — Да как ты можешь? Да я тебе сейчас поставлю, убедишься, — перешагнув через скамейку, он ломанулся сквозь кусты.

Все трое с тревогой смотрели на сомкнувшиеся за Аркадием Ивановичем зеленые насаждения. Спустя две минуты, грозно рыча, прямо по тротуару, распугав стайку подростков, вверх по ступенькам вполз черный джип и остановился недалеко от Пушкина. Из окна высунулось лицо, пылающее беззаветной любовью ко всему прогрессивному року.

— Диск дома забыл, — заорал Аркадий Иванович, — сейчас вернусь. Я тебе докажу!

Джип задним ходом сполз по ступенькам, выехал на проезжую часть бульвара и с визгом взял старт.

— Та чего уж там… Согласен я… Зачем орать-то так, — растерянно пожал плечами Пьер, но тут же встряхнулся, потер ладони, подмигнул таджикскому байкеру. — Ну-с, господа, на чем мы остановились? Пакетик-то наш уже того… пуст… Может, по пиву?

Зарецкий отрицательно качнул головой… Вдруг где-то за драмтеатром раздался визг тормозов.

— Видать, наш меломан куролесит, — Пьер достал из кармана мятые купюры и начал пересчитывать. Зарецкий встал со скамейки и оглянулся вокруг в поисках Насти. Она уже явно должна быть. Но вместо Насти он увидел выбегающего из-за угла драмтеатра Серегу. Что-то липкое, холодное и нехорошее зашевелилось в груди Зарецкого.

— Там это… — замахал издалека руками Серега, — этот ваш, в полосатой футболке, деваху рыжую сбил…

Липкое, холодное и нехорошее в груди Зарецкого схватило его за горло и перекрыло ему воздух. Из-за этого подкосились ноги. Бронзовый профиль поэта расплылся в невнятное пятно. На ватных ногах Дима рванул по направлению к улице Артема. Пьер, Серега и, кажется, байкер побежали за ним.

Еще издали Зарецкий увидел джип Аркадия Ивановича, скрюченную фигуру рядом, чехол с гитарой, ярко-рыжую копну волос и кожаную куртку с британским флагом на спине — ее он подарил Насте на день рождения. Возле джипа на асфальте сидел Аркадий Иванович, рыдая по-бабьи. Начала собираться осуждающая толпа.

Дима хотел заорать, но вопль застрял в горле. Он подбежал, рухнул на колени, схватил распростертое тело за плечи. Рыжие волосы ожили, шелохнулись и послышался сиплый мат. Зарецкий перевернул матерящееся тело вверх лицом и тут же услышал сверху Настин крик:

— Ракитин! Сука! Ты какого мою косуху без спроса нацепил?!

Настя возвышалась над ними, метая искры из глаз. Зарецкий прислонил щуплого Ракитина к колесу джипа.

— Он же брюнетом был, — все еще находясь в невесомости, промямлил Дима.

— Был. До вчерашнего дня. Перекрасился. Под Кипелова, поди, идиот косит. Прикинь, выклянчил, вражина, деньги — да еще и косуху мою втихаря зацепил. Еще и порвал, небось. Но не все коту масленица… А, Ракитин?

— Ну и как я теперь на швидание? — хныкнул отошедший от удара Ракитин. Во рту его явно не хватало зубов. Полскулы было стесано. Лоб пересекали параллельные царапины.

— «На швидание», — передразнила Настя. — Шрамы, Ракитин, мужчину украшают. А судя по твоей физиономии, ты за неделю станешь секс-символом Донецка. Ничего, что ростом не вышел. Я в качестве компенсации тебе еще и в ухо могу врезать — красив, чертяка…

Аркадий Иванович перестал истерить и явно протрезвел. Он поднялся и склонился над Ракитиным:

— Ты чего ж на красный полез-то?

И поворачиваясь к подошедшим Пьеру и Сереге, изрек:

— Вырос в один миг передо мной, еле успел по тормозам ударить.

— Я фадумался, к девушке шпешил.

— И как, успел? — подмигнул Пьер. — Эх, не услышу я сегодня поздний «Кинг Кримсон»… Аркаша, глянь — поди, к тебе ребята…

К месту происшествия подъезжали милиция и скорая.

* * *

Зарецкий с Настей шли по почти ночному бульвару. Он только сейчас заметил, что на ней небесно-голубое платье и легкие белые туфли. Как это было необычно для нее! В голову пришла цитата кого-то из мудрых: «Одно дело, когда ты веришь в бога. И совсем другое — когда ты веришь в него снова». Так и у здесь. Сегодня он уже Настю потерял. И теперь они вместе. Снова.

— А ты почему мне цветы так редко даришь? — Настя потянула его на свободную скамейку…

Прикрыв глаза, Зарецкий слышал, как где-то в метрах двадцати балагурит Пьер… С рекламного лайт-бокса извиняющимся взглядом смотрел на них Аркадий Иванович…

— Вот если ты такой умный, Серега. Фи-ло-лог! Вот ответь на один простой вопрос — только быстро. Готов?

— Ну.

— Только быстро. Винни-Пух — свинья или кабан?

— Кабан!

— Винни-Пух — медведь, дятел!

— Иди ты… Детский сад…

— Вот и у нас в школе такой же умный был, головатый. Рот разевал так, что мог свой кулак в него засунуть. И ел он как-то на перемене здоровенное такое яблоко. А тут один деятель со всей дури — ладошкой по яблоку! Так оно целиком в пасть и вошло. Потом врачи скальпелем вырезали… А ты говоришь — кабан…

Еще в проекте «Донецк, я люблю тебя!»

Светлана Заготова. «Астрономия Земли»

Ясенов