Город особого режима

После войны разрушенный Сталино надо было восстанавливать, по сути, заново. Требовался новый генеральный план развития города. Лучшие градостроительные умы под чутким партийным руководством поднатужились – и родили проект. Но без утверждения в высших инстанциях это была просто бумажка. И пошел план по инстанциям. Как думаете, кто поставил решающую подпись? Незабвенный Лаврентий Павлович Берия! Он в формате заместителя председателя Совета министров СССР отвечал тогда за «режимные» территории. А Донецк был режимным городом – без вопросов!

Собственно, «на режиме» жила вся наша область. Это понятно: огромная концентрация оборонных предприятий, уязвимые для терактов производства. Трудно поверить, но в свое время въезд в Макеевку разрешался только гражданам, имевшим местную прописку. Такое было время. Тревожное. Навстречу миру Макеевка распахнулась уже после смерти Сталина, когда и Лаврентий Павлович в силу известных причин перестал курировать нашу область.

Бандеровские элементы

Существовало много причин особого статуса Сталинской области. Ну, например, тот факт, что сюда после войны в большом количестве свозили людей с Западной Украины (с «бандеровщины», как говорило ужасно неполиткорректное население Донбасса). Существовало такое понятие, как «оргнабор» — то есть, по сути, депортация, хотя и в мягких формах. Покидая родные края, бедные галичане не знали, вернутся ли. В Донбассе их направляли кого — на погрузку и разгрузку, а более умелых, ответственных и благонадежных — на шахты, заводы, стройки. Селили в наспех выстроенных «финских домиках» — некоторые стояли еще без крыш, но считалось, что жить там можно. В Пролетарском районе таких «бандеровских» островков сохранилось еще немало. Далеко не везде, правда, живут потомки тех переселенцев. Хрущевская либерализация позволила им, в конце концов, вернуться в родные края. Кое-кто, впрочем, и остался: снабжение в Сталино было на порядок лучше, а жизнь – насыщеннее, чем в Галичине или на Волыни.

Мой дед Михаил Васильевич Умеренков рассказывал историю, связанную с пребыванием здесь «западенцев». Сам он до войны служил в пограничных войсках, расквартированных в областях Западной Украины, только что присоединенных по пакту Молотова-Риббентропа. Помогал ассимилировать новых граждан СССР. После войны работал на шахте №8 «Ветка». Был у них на лесном складе человек по фамилии, кажется Романив. Или Панькив. Что-то в этом роде: нечто сугубо русское, временем «подрихтованное» на украинский лад. Разумеется, когда ему выписывали документы в Сталино, фамилию исправили на наш манер. Но Романив-Панькив оказался человеком упертым – и сам, при помощи обычной чернильной ручки, переправил буковку обратно. Обнаружив сие, начальник немедленно «настучал» куда следует. Тут же приехали два архангела в погонах – и никто больше не видел ни Романива, ни Панькива.

А на деда народ стал смотреть косо. Подозревали, что «настучал» он – как потомственный ассимилятор «бандеровцев». Добрый у нас народ: нелюбимый в принципе галичанин моментально превращался в «несчастненького» сразу после того, как его начинали «прессовать».

Несостоявшийся Мушкетовский бунт

После войны «контора» продолжила свою бурную деятельность по очистке советского общества от чуждых элементов. Очень быстро восстановилась сеть агентов во всех без исключения учреждениях, на всех предприятиях. Знать настроения, быть в курсе того, что говорят, упреждать враждебные импульсы – это все в КГБ было отработано четко. Власть этой организации была абсолютной. Офицер КГБ запросто мог заявиться к секретарю райкома партии и сказать ему: вызови мне такого-то, я с ним побеседую у тебя в кабинете, а ты пока погуляй. Редкий секретарь находил в себе смелость отказать.

Отчаянно боролись с любым проявлением общественного пессимизма. Вот, например, авария на шахте. Если это не было чем-то из ряда вон выходящим, об инциденте не сообщалось в прессе. Строго следили за тем, чтобы похороны шахтеров не переросли во всенародное возмущение. Эти мероприятия всегда прикрывал полк МВД, к гробам подпускали только ближайших родственников.

Старый шахтер Иван Моисеевич Бурко, работавший на шахте «Мушкетовская-Заперевальная №1» в декабре 1960 года, воспоминал работу «особистов». Тогда на шахте случилась авария, унесшая много жизней (групповое захоронение погибших горняков находится на центральной аллее Мушкетовского кладбища). Возмущение на поселке было грандиозным – народ считал, что во всем виновато начальство, наплевавшее на технику безопасности, по сути, пославшее целую смену на верную гибель. Иван Моисеевич вспоминал, что на следующий день после аварии ребята из «конторы» были на шахте. Они не стали устраивать какую-то масштабную образцово-показательную промывку мозгов. Не собирали трудовой коллектив в общей нарядной, не объясняли им «политику партии». Но в нарядную каждого участка заглянул представитель КГБ и четко, внятно предупредил: «Ребята, не дурите. Не вздумайте болтать и, тем более, чего-то делать!»

Делать никто и не думал. Народных возмущений в Донецке не было – ни тогда, ни позже, когда, напуганные Новочеркасским инцидентом, власти усилили контроль за настроениями масс.

Как брежневского партнера наказали

О методах работы «конторы» я беседовал с одним партийным работником. Он рассказал историю, которая комментариев не требует. Произошло это, правда, гораздо позже — уже при Брежневе, когда опять начали «закручивать гайки». Не так при Сталине, помягче – но результат был тот же: несогласных или просто опасных выбрасывали на обочину жизни, где можно было годами ковыряться в ничтожестве без единого шанса вернуться в благословенную Систему.

Так вот. Жил после войны в Запорожье один знаменитый еврей. Работал прокурором области, когда Брежнев был первым секретарем обкома. А у будущего Генерального секретаря имелась страстишка: любил перекинуться в карты. Ну, не взатяг, без мании – просто для удовольствия. Случалось играть с ним и прокурору. Потом Брежнев пошел наверх, а прокурора, наоборот, посадили – за что, уже и не понять толком. Возможно, как безродного космополита или агента израильской разведки – тогда это было модно. Выйдя на свободу, прокурор вернулся к юридической деятельности и спустя какое-то время (в конце 60-х годов) попал в Донецк. Будучи человеком общительным, начал болтать о своих карточных бдениях с Леонидом Ильичем. Разумеется, все очень быстро дошло до местного КГБ. Начали давить на городские власти, вынуждая их организовать в прессе травлю «этого жида». В итоге, выдавили человека из системы. Без проблем.

А спустя некоторое время трагически погиб прокурорский сын. Его убили в подъезде дома, где жила семья – в центре города. Бывший партиец, рассказавший мне эту историю, не сомневался, что к убийству приложила руку «контора». Впрочем, это всего лишь его гипотеза, основанная на личных ощущениях и близком знакомстве с методами работы организации «глубокого бурения».

Под колпаком

Возвращаясь во времена Лаврентия Павловича Берия, нужно признать, что «контора» серьезно приложила руку к формированию нового Донбасса. Развернутая после войны кампания по восстановлению шахт Донбасса потребовала громадных человеческих ресурсов. Город Сталино понес серьезные потери в живой силе: до войны его население достигло 507 тысяч человек, после войны – снизилось до 175 тысяч. А ведь шахты не только восстанавливались – еще и строились новые угольные гиганты (Абакумова, «Октябрьская», «Мушкетовская»).

В Донецк, как и в начале 30-х, хлынул народ, спасавшийся от голодной смерти. Но попасть на шахту было не просто – эту каторжную честь и сказочные (по меркам какой-нибудь Курской области) деньги надо было заслужить. На каждое угольное предприятие был негласно спущен перечень параметров, которым должен был соответствовать каждый (именно так!) подземный работник. Были там труднопроверяемые вещи («наличие кулаков в семье»), были жесткие условия, сформулированные обтекаемо (например, считалось, что работа в забое или в проходке должна предваряться трехлетним стажем на каком-то поверхностном производстве – что-то типа проверки благонадежности). Кадровый голод был большой, и зачастую эти требования игнорировались. Но они существовали.

Формально контроль за «новыми донецкими», прибывавшими со всей страны, был возложен на партийные органы. Фактически, эту функцию приняла на себя госбезопасность.  Парадоксальный получился регион: с одной стороны – открытый для всего Союза, с другой – находившийся под плотным «колпаком». Время все расставило по своим местам. В конце 50-х годов КГБ возглавил сугубо гражданский человек – «железный Шурик» Шелепин. И «особый статус» Донецка на этом закончился.