16.11.2013

За линией Фронта

Собакин был страшным человеком. Когда его начинал "бить псих" – пряталась не только его семья, прятался весь поселок Красный Фронт. Попадешься в такой момент на его пути – убьет запросто, не стоило и сомневаться. Он считался наполовину цыганом – впрочем, его родители были вполне спокойные и вполне славянского вида. Отец бил сына, пока тот был молодой, запирал в погребе, даже выстригал крест у него на голове. Ничего не помогало! Толик Собакин вырос шальным, получил  судимость, вышел и стал одной из самых грозных личностей поселка. А их тут хватало.

Мир блатных

И ведь не скажешь, что Красный Фронт был каким-то особо бандитским местом. Моя тетушка Антонина Михайловна считает наш поселок прежде всего спокойным и красивым ("здесь кругом были лавочки, фруктовые деревья и все жили, как одна семья"). Тон задавали не блатные и приблатненные. Однако не покидало ощущение: если бы криминальные звезды поселка захотели – они легко взяли бы здесь власть, никто бы и не пикнул, а бедный участковый, поражавший меня грустными глазами и большим красным носом, просто растворился бы в воздухе.

Как рассказывали старшие, вся эта блатота возникла не изнутри, а извне. Красный Фронт, по социальному статусу поселенцев, относился к добропорядочным поселкам. А вот располагавшийся восточнее Пятый участок был переполнен криминальными личностями. Сам я их не пересчитывал, но мои дед с бабкой – наверное, да. Вот оттуда, по их версии, и пошли злокачественные волны, приведшие к появлению на нашем поселке своей блатной прослойки. Многие жили, никогда с нею не соприкасаясь. Но не было человека, который бы не слышал о ней.

Помимо Собакина, из краснофронтовских звезд припоминается, конечно, живший на улице Неманской крепыш по фамилии Рябков (кличка "Белый"). С его сыном я поначалу учился в одном классе, мы даже пробовали подраться на задах ДК Горького. У входа в двор Белого постоянно клубилось общество, к которому отнюдь не хотелось присоединиться, которое, напротив, хотелось обойти десятой дорогой. Общество целыми днями  курсировало от Белого к Собакину, вынашивая какие-то замыслы, смачно жестикулируя, плюясь матерком , иногда взрываясь дикой потасовкой с криками и кровищей. Во дворе Белого я был несколько раз на правах дружбы с его сыном. Поражал крайне скромный быт. Казалось, что человек, под которым так прогибается мир, должен жить несравненно лучше.

Ниже, на улице имени XVIII-го партсъезда, жил персонаж другой генерации. Звали его Вовка Махов, лет ему тогда, в середине 70-х, было около двадцати, и он, безусловно, возглавлял рейтинг бандитизма в своей возрастной категории. Заводной с полуоборота, он жил на грани конфликта, провоцируя его, казалось, уже одним своим угловатым видом – но связываться с ним боялись, и Маха ходил королем, не без основания считая себя неуязвимым. Высокий, худой и сутулый, он производил бы жалкое впечатление (соплей перешибешь!), не будь он столь нагл, самоуверен, экспрессивен и драчлив. Сложилось так, что в этом доме я тоже бывал часто – двоюродный брат Махи, тоже Вовка, только рыжий, учился со мной, мы дружили, ходили вместе в школу и даже пытались в компании с еще одним приятелем, и тоже Вовкой (только Кравченко) организовать рок-группу в седьмом классе.

С Рыжим связан один из самых дурацких эпизодов в моей школьной карьере. Учился я хорошо, а он – так себе. Однажды по дороге в школу он признался, что не сделал домашнее задание по алгебре. Какое-то особо важное задание… У меня с этим, как всегда, был полный порядок, времени до звонка еще хватало, и я предложил Вовке передрать эту, понимаешь, тригонометрию прямо тут, на обочине улицы Собинова. Мы расположились у специального пенька, Вовка приступил к операции, как вдруг… Грузовик, показавшийся нам гигантским, на скорости пролетел мимо нас, обдав грязью с ног до головы. И, что печальнее всего – залив мутной жижей страницы тетрадей. И моей, и Вовкиной. Переодеваться мы уже не успевали, переписать задание – тем более. Так и пришли в школу.

Это был один из самых оглушительных провалов в моей жизни…

От Пушкина до Собинова

Центральная улица поселка Красный Фронт – улица Собинова. Она сквозная, потому что асфальтированная (или наоборот – причину и следствие тут можно легко менять местами). На ней стоял и наш дом, право на который получил мой дед Михаил Васильевич Умеренков в самом конце 40-х или в самом начале 50-х. Центральной она стала от рождения. Так уж ее придумали. Правда, тогда она еще не была улицей Собинова…

Давайте разбираться.

Поселок Красный Фронт построился сразу после войны. Может, до войны тут тоже кто-то жил, но мне об этом ничего не известно. Говорят, на соседней уоице Маршака стоят еще дореволюционные дома… Так или иначе, но все наши соседи пришли на Красный Фронт одновременно с нами. Как рассказывал дед Миша, строиться начинали сверху – от нынешнего Киевского проспекта (тогда его называли "дорога на Путиловку", здесь ходил трамвай десятый номер). Вот первые ближайшие к проспекту улицы – Трудовая Аллея, Маршака – они стояли еще в военные годы. Мы стали следующими. Наш дом был в основном готов к концу 40-х, потом, конечно, еще доделывался несколько лет. "План" получили удачно – там остался от прежних хозяев "наливной" фундамент из шлака. Они начали строиться и, на наше счастье, раздумали. Дальше дед поставил саманные стены и облил их шлаком. Получилось прекрасно, на зависть всем! Были и такие, кто поступал еще проще проще, выгонял домик наспех, вовсе без фундамента – лишь бы поставить крышу и получить свой угол для зимовки. А там, глядишь, можно будет перестроиться. Некоторые так и не перестроились до самой Перестройки.

Тогда, на взлете Красного Фронта, наш дом имел адрес Пушкина, 66. Потом вдруг стало Челюскинцев, 386. Сам видел подтверждающие почтовые конверты и открытки! Когда нашу улицу присоединили к Челюскинцев, зачем это сделали — сказать не могу. Однако на карте 1965 года мы прекрасно видим эту аномалию. Улица Челюскинцев как и сейчас, течет от завода в северном направлении, доходит до сквера планетария (теперь уже бывшего). Упирается в территорию шахты им. Горького. Застывает в раздумьи, потом плавно огибает шахту, соприкасается с улицей Артема в районе "Узбечки" – и примерно там же уходит в начало нынешней улицы Собинова. И продолжается дальше аж до самого поселка НКВД. Такая была улица Челюскинцев, на половину города, длиной 8,5 километров. Почти как нынешняя улица Артема.

Этот топографический монстр был противоестественным, ни на чем не основанным. Тот факт, что мы жили на улице, начинавшейся в центре, никак не роднил нас с центром. Красный Фронт оставался окраиной, и если с чем-то в мозгах населения и ассоциировался, то исключительно с Веткой. Но, конечно, мы не считали себя ее частью. Красный Фронт был самодостаточен, как интеллигентный слесарь из фильма "Москва слезам не верит".

А скоро пропал и формальный повод принадлежности к центру. В 1968 году, в ходе тотального переименования улиц Донецка, наш отрезок улицы Челюскинцев получил имя лирического тенора Леонида Собинова. Никто на улице не знал, кто это такой – ни Собакин, ни кто-то другой. Но слово "Собинов" звучало подходяще, по-свойски, и быстро прижилось. Я узнал шокирующие подробности о Собинове случайно, из отрывного календаря. Этот инструмент жизни дед Михаил Васильевич очень уважал, каждое 1 января торжественно прибивал к стене одним ему известным способом и потом аккуратнейшим образом, под линейку, отрывал листики, с увлечением читая вслух то, что было написано на обороте (а там чего только не было – полезная информация, бесполезная информация, пропагандистская информация и рецепты). Так вот, на одном из листков был портрет Собинова в честь какого-то его юбилея (я думаю, 100-летия со дня его рождения 7 июня 1972 года). Так мы узнали всю правду о себе.

Ну, и можете себе представить, как отреагировал мой 9-й класс, когда учитель русской литературы прочитал нам гораздо позже по случаю: "Ваше имя в платочки рассоплено, ваше слово слюнявит Собинов". Это были стихи Маяковского на смерть Есенина, которые мы учили по программе. Класс грохнул от восторга и лег в экстазе. На Собинова жила добрая четверть нашего личного состава.

Наши школы

Поселок Красный Фронт обслуживало несколько школ. Ближе к Северному автовокзалу – школа 19, современная, большая, холодная, чужая (там было слишком много посторонней ветковской шушеры). На пересечении трамвая и Киевского проспекта – школа 65, восьмилетняя, свойская, похожая на бабушкину летнюю кухню своей компактностью и уютом. Наконец, в самом центре Красного Фронта – школа 57, соединявшая строгость 19-й и теплоту 65-й.

Мне пришлось ознакомиться со всеми тремя. Начал я в 65-й – по наследству, так сказать. Там училась моя мама, там ее все помнили и постоянно ставили мне в пример, что доводило меня до исступления. Самое яркое мое воспоминание о 65-й школе – это осень 1974 года, когда на Киевском проспекте затеяли грандиозные ремонтные работы с прокладкой труб. Еще летом со стороны школы вырыли огромную траншею, по обе стороны которой навалили кучи земли. Это был первоклассный материал – вязкий, эластичный, плотный. Из него быстро формировались снаряды, которые немедленно посылались на другую сторону траншеи, где таился противник. Эх, какие битвы там разыгрывались! Что там твои Канны! Что Аустерлиц! Обходы и атаки в лоб, стремительные выпады и тактические отступления – все было восхитительно и продолжалось месяца два, пока одному из наших не зарядили снарядом в лоб до потери сознания. Откачивали несчастного долго, переполошилась вся школа, и наш директор Грунский ввел драконовский режим для переменок – вплоть до наступления холодов.

В 1975 году школу 65 прикрыли. По реформе образования, в каждом районе сделали УПК – учебно-производственные комбинаты, где школьники со всего района раз в неделю проходили трудовое обучение, ориентированное на конкретную специальность. Вот школу 65 и превратили в УПК Киевского района. Забавно было, приходя сюда, наблюдать в своей классной комнате фрезерные станки, а в кабинете директора – смачно матерящихся мастеров с селедкой, любовно разложенной на газете с речью товарища Пельше.

Меня поначалу перевели в школу 19. Но ходить туда было далеко, через трамвайную линию, класс мне не понравился, и я потребовал от матери осуществить мой трансфер в школу 57, которая и ближе, и лучше. Мать для меня могла сделать еще и не такое. Построенная в 1955-м, школа 57 воспринималась населением Красного Фронта как что-то совершенно неотъемлемое. Каждая краснофронтовская семья была связана с ней своими нитями. Нити эти опутали весь поселок. С высоты трех этажей она зорко следила за округой. Был виден если и не каждый двор, то наш – точно. Я иногда забавлялся, забираясь под самую крышу, в каморку с ведрами и швабрами у спортзала – наблюдал за куском нашего двора, с дедовским виноградником. Высшим восторгом было увидеть, как в этом куске появлялся дед Миша в своеобычной белой майке-безрукавке и начинал свой нежный диалог с лозой.

Школа 57 достойна отдельного разговора. И, конечно, в свое время этот разговор состоится. Пока скажем лишь, что директором ее был историк Давид Абрамович Вайнштейн. В принципе, на этом можно было бы пока и закончить. Но я еще добавлю, что школа 57 имела какой-то трудно формулируемый спортивный уклон. То ли поэтому, то ли наоборот, в ней последние два класса проучился Сергей Назарович Бубка. Мы как раз заканчивали школу, когда он у нас появился. Сенсации это не произвело. Говорили, что в 9-м классе есть парень, ставший чемпионом Украины по легкой атлетике. Ну и что? В нашем классе учились два дзюдоиста, тоже занимавших какие-то там призовые украинские места. В школе 57 такими вещами трудно было удивить. Там надо было сильно постараться, чтобы о тебе заговорили.

В 1983 году Бубка постарался и стал чемпионом мира. После этого я вспомнил, что он учился в нашей школе.

Операция "Асфальтирование"

Улица Собинова всегда была главной улицей Красного Фронта, даже когда еще называлась странным именем Челюскинцев. Но жизнь не стояла на месте, и цивилизация вдруг грубо и ласково ворвалась в нашу жизнь. В 1971 году улица Собинова была заасфальтирована. Я это хорошо запомнил — как раз в том году мне сделали операцию. Когда меня привезли домой отлеживаться, асфальтирование шло полным ходом. И на улице, перегороженной катками, остановили всякое движение. И мальчишки наслаждались этим подарком судьбы – теперь можно было носиться по проезжей части сколько угодно, улица полностью перешла в наше владение!  А я в это время лежал взаперти и страдал от возможностей, утекавших сквозь пальцы. Стоял, кажется, месяц май…

Впрочем, я свое все-таки взял. Через пару недель, когда меня выпустили на волю, асфальтирование еще далеко не завершилось. Мои друзья уже были накоротке с операторами катков, те запросто пускали их туда, наверх, в кабину – посидеть, покрутить рычаги выключенной машины. Скоро водители признали и меня.

Ах, какое это было волшебное время! Какое непередаваемое ощущение полной свободы – бегай по улице, куда захочешь! Через пару недель мне разрешили ездить на велосипеде, который покорно ждал меня в сарае, обрастая паутиной. Велик был выведен на волю – и опешил. Он даже не подозревал, что проезжая часть улицы Собинова может подарить настолько абсолютную свободу!

Мы наслаждались этим состоянием все лето. Это было несравнимо ни с чем. Это можно было бы сравнить… Ну, я не знаю. Например, со смертью соседа-алкоголика, который досаждал вам ежедневными дебошами. И вдруг его не стало, и вы получили возможность жить, как хотите. Но наша ситуация была еще лучше. Потому что смерть человека – в любом случае, плохо. А асфальтирование улицы – однозначно, хорошо.

Осенью процесс завершился, и катки навсегда покинули улицу Собинова. Начался траффик. Мы поняли, что жизнь диалектична. С одной стороны, асфальт был благом, передвижение по улице стало более пристойным, количество луж уменьшилось, грязь оттеснили к заборам (где, кстати, она стала скапливаться в неимоверных количествах). С другой стороны, постоянный поток транспорта по нашей улице, в том числе – весьма тяжелого, изменил наше состояние покоя навсегда. Дом дрожал и ходил ходуном. Часа в три ночи ты просыпался от того, что в серванте друг о друга тренькали фужеры – это значило, что сейчас по Собинова проследовал залетный КрАЗ.

Зато мы знали все автомобильные марки, все модели, все нюансы и тренды.  У нас с поповым сыном Виталиком Черным (упокой Господь его душу!) была забава: сесть на нашем с ним общем перекрестке и угадывать машину, которая появлялась в конце квартала. В эту игру мы могли играть часами. Отличить "Москвич-408" от "Москвича-412" для нас было так же легко, как обнести соседскую яблоню.

Попов сын

Виталик Черный совсем не напоминал сына священнослужителя. Он был таким, как мы. Участвовал во всех наших хулиганствах. Действительно воровал яблоки. Современной музыкой увлекался, записывал себе на магнитофон все то, что мы тогда считали крутым (от японского ансамбля "Бони Дзякс" до малопонятного "Пинк Флойд"). Но отец его был поп, и об этом было всем известно. Это вносило в наше общение с ним какие-то непроговариваемые нюансы. Все немного осторожничали с Виталиком, даже когда дрались с ним.

На поселке отец Дмитрий появился совсем молодым, в начале 60-х. Откупил половину участка у семьи Миловановых, которым деньги как раз оказались очень кстати. Шиковать отец Дмитрий не стал, дом не перестраивал, лишь слегка расширил, укрепил и усовершенствовал. Но, конечно, денег имел предостаточно. Через какое-то время у него появилась черная "Волга", что само по себе переводило человека в разряд выдающегося. Как-то на свои деньги он замостил тропинку вдоль своей стороны Неманского проспекта, превратив ее в доброкачественную пешеходную дорожку. Впервые в истории эта часть проспекта перестала во время дождей превращаться в Гримпенскую трясину.

В общем, хороший был человек. Служил в храме на Щегловке (точнее – на Григорьевке), семья его была спокойная и, кроме Виталика, не особо общалась с окружающими, держала дистанцию. Они тихо существовали в нашей жизни, не задевая ее всерьез, но вносили в нее элемент экзотики. Когда я говорил в своем классе, что рядом со мной живет поп, мне, как правило, не верили. В то время большинство детей вырастало, ни разу не увидев живого священника. А я не только видел, но и дом его посещал неоднократно. Мне было чем похвастаться. Если честно, ничего особенного в этом доме я не обнаружил — только множество икон на стенах. Это было необычно, создавало легкий душевный неуют, но логика подсказывала, что при должности хозяина это естественно. А так – дом так дом. Даже унитаз, как у всех. Как оказалось (это тоже стало откровением), священники отправляют естественные надобности совершенно так же, как все остальные граждане СССР.

Окончание скоро следует. В нем — о кислородном заводе и диком Кальмиусе, о драках с НКВД и Вадиме Писареве… Следите за нашей программой!

1 — дом Умеренкова Михаила Васильевича

2 — дом отца Дмитрия

3 — школа 57

4 — школа 65

5 — школа 19

6 — дом "Белого" 

Ясенов