03.01.2011

«Мы сделали Донецк немного свободнее»

Виктор Дубильер, организатор донецкого джаз-клуба и первого джаз-фестиваля, человек,  оставивший серьезный след в  истории города, сейчас живет в Москве. Но недавно побывал в Донецке. Тут-то мы его и настигли. В свои без малого 70 лет Дубильер полон энергии и с удовольствием вспоминает те времена, когда все только начиналось…

 «Когда все только начиналось»

Конечно, джаз в Донецке начался не с Дубильера. И у него самого интерес к музыке прорезался далеко не сразу. Да и вообще, главной его страстью до поры до времени был футбол. Он собирал вырезки со статьями о «Шахтере», аккуратно подклеивал их в альбом.  Но потом…

— Воспитывался я у дяди с тетей. Отец ушел на фронт и пропал без вести. Дядя работал в Госконтроле, дома стоял рояль, я год учился на нем играть, но хотел сразу перейти к фокстротам, гаммы играть не желал, и интерес быстро улетучился. Я уверен — к счастью. Сейчас уже понимаю, что музыкантом надо быть только гениальным. Просто так бренчать по клавишам – меня это устраивало.

От отца остался патефон. К нему прилагались обычные тогда пластинки с «Рио-Ритой», Цфасманом, Утесовым. Я жил во дворе кинотеатра Шевченко, дом смотрел на Седьмую линию, на Постышева. А в соседнем квартале, напротив библиотеки Крупской, там, где сейчас магазин «Максим», работал магазин канцтоваров. В нем продавались патефонные пластинки. С этого все и началось. Я ходил в этот магазин, покупал что-то. И не только джаз. Например, тогда был жутко популярен индийский фильм «Бродяга». Сумасшедшие очереди завивались вокруг кинотеатра Шевченко. Даже кассы перенесли к нам на Седьмую линию, чтобы киноманы не мешали движению по главной улице. И когда мама поехала в Ленинград, я просил ее купить пластинку с песней из этого фильма в исполнении  Рашида Бейбутова.

Ну, а джазовая коллекция началась все-таки несколько позже. Продавались три пластинки «Великие имена джаза». Это был девятый класс школы, год примерно 1955-56. Коробку с этими пластинками кто-то как-то получил из Америки. Стоили они по 5 долларов, курс тогда был около 60-80 копеек за доллар, в общем, круглым счетом надо было найти 15 рублей. Поскольку у меня было только 10 рублей, я стал обладателем всего двух дисков. А через пару месяцев, насобирав еще пятерку,  докупил третий. Правда коробки уже не было. Так они у меня и лежат… Конечно, в те годы я слушал в первую очередь быстрые вещи, там где трубы берут высокие ноты, то, под что можно танцевать модные танцы. Баллады тогда совершенно не воспринимались. От простого все идет к сложному — и теперь меня больше интересует уже классика. Музыка ведь – как математика: начинаешь с арифметики, заканчиваешь интегралами.

 «Донецкое радио транслировало джаз»

После смерти Сталина с джазом стало полегче. Официально его не разрешали, но и активно «прессовать» перестали. Во всех вузах нашего города появились джаз-оркестры, на концерты которых собирались аншлаговые аудитории. Дубильер помнит и первые концерты известных музыкантов, гастролировавших в Сталино:

— Когда приезжал Цфасман со своей «Рапсодией в стиле блюз», филармонический зал был забит битком. А когда к нам пожаловал Эдди Рознер, то во время концерта на площади возле оперного через громкоговорители  параллельно передавали полностью весь его концерт. И все ждали, когда он сыграет «Караван». И, что самое интересное – донецкое радио  транслировало его из зала филармонии!

К этому времени я уже увлекся джазом не на шутку. Первым источником информации о Западе вообще и об их музыке были польские журналы. Подписаться на них было просто – оформлялось это совершенно легально. Читать их не составляло особой проблемы. Язык близок к украинскому, все-таки. В польских журналах я находил много интересного. Например,можно было научиться модным танцам – как двигаться, куда ноги ставить. Я сам по ним тренировался. Где танцевали? Ходили в парк Щербакова, но там обстановка была специфическая, постоянно выясняли отношения Смолянка с Александровкой. Еще были институтские вечера, конечно.

Я не один был такой. Напротив меня, через улицу Постышева жил Славик Генералов. Как сейчас помню: открывает Славик окно, а у него оттуда – Rock Around the Clock Билла Хейли. Тот самый, на «шкурках», или на «костях» записанный. Для того, чтобы сделать такую пластинку, существовал специальный аппарат: нагревалась игла, подводился ток, и раскаленной иглой на пленке прорезались борозды. Мой приятель, живший в соседнем подъезде, впоследствии с помощью такого аппарата даже на винил писал: покупали пластинку, зачищали ее до плоского состояния, и нарезали новую запись.

Вообще, джаз тогда все понимали как танцевальную музыку. В фильме «Судьба солдата в Америке» звучало буги-вуги. Из-за кусочка с хитом «Грустный бэби» смотрели весь этот фильм. То же самое – «Золотая симфония», где венский балет на льду танцевал под модную музыку. Тогдашняя эстрадная музыка была основана на джазовых элементах. А поскольку не было ничего более подвижного, разогревающего, то до появления рок-н-ролла именно она владела массами.

 «За пластинки вызывали в КГБ»

Если Дубильер и не был человеком, открывшим Донецку джаз, то, по крайней мере, он был одним из нескольких людей, в этом поучаствовавших. Сначала он собирал свою знаменитую коллекцию для себя. Потом она дошла и до окружающих.

— Обладатели солидных коллекций появились еще до меня. У меня был друг Игорь Здиховский, сын режиссера оперного театра. Его тетя работала в известном ансамбле «Березка», гастролирующем по всему миру. Племянник каждый раз заказывал ей пластинки. Часть из них потом продавал. Но где взять такие деньги? Помню, пластинка Элвиса Пресли была продана за 70 рублей. Почти зарплата научного сотрудника! Моя личная коллекция началась чуть позже. Я решил: для того, чтобы иметь свои пластинки, нужно меняться с иностранцами. И старался найти способ с ними познакомиться. Много было всяких ситуаций. Помню, в 1964 году я отдыхал в Дагомысе, туда приезжали иностранцы, с которыми я пытался как-то выйти на контакт. Тайком, в укромных местах быстро читал словарь, чтобы сообразить, как к ним обратиться. Общение с иностранцами тогда было делом небезопасным, но я тогда как-то не задумывался об этом. Страха не было. Хотя вызывали в Девятый отдел, я уже работал в ДонУГИ, и четко рассказывали, с кем из иностранцев я встречался. Вели разъяснительные беседы. Конечно, я заверял, что, как человек советский, обязательно сообщу в органы, если увижу или услышу что-то подозрительное.

В 1967 году я впервые выехал за рубеж, в Прагу, на фестиваль, по приглашению чехов, которые работали в Донецке. В ДонУГИ работала со мной в отделе сотрудница, а ее тетя жила в Бельгии. Я просил, чтобы что-то для меня привезли. Так постепенно составлялась коллекция. Еще, был польский журнал «Радар», где публиковались объявления о продаже-обмене пластинок. Ну, а дальше надо просто было думать, искать варианты, шевелить мозгами – вот и все. Я нашел пути, чтобы опубликовали мое объявление. Обзавелся знакомыми в Польше. Круг знакомых расширялся, через одного из них нашел человека в Японии. …

Еще до открытия джаз-клуба мы собирались в Доме культуры, когда к нам приезжали в гости польские, югославские музыканты. После концертов я с ними старался познакомиться. Мы вместе проводили время. Арсен Дедич, Зденка Вучкович. «Червони гитары», «Трубадуры». Ну, с этими поляками пьянки были вообще «черные», если честно. Чешский биг-бэнд Карела Краутгартнера…  Многие из них побывали у меня в квартире на Постышева.

 «Пошли в горком и поставили вопрос о джаз-клубе»

На квартире у Дубильера постоянно собирались компании любителей джазовой музыки. Одни приходили, другие уходили. Коллекция росла и росла.

— В голове все изменилось, когда я стал ездить на фестивали, знакомиться с музыкантами и их менеджерами. В Польше была Джазовая Федерация, с которой я тоже имел контакт. В начале 1967 года я съездил на фестиваль в Таллин. Это и стало толчком для открытия клуба в Донецке. Причем, к нашему великому удивлению, удалось устроить так, что поехали мы туда по направлению Донецкого облсовпрофа! Среди любителей джаза был Эдик Галинский, сын режиссера драмтеатра. Он играл на трубе. Возникло желание объединить музыкантов и любителей музыки. Поскольку я регулярно читал польскую периодику, то знал, как функционируют клубы у них. У меня вообще в жизни девиз – «Не надо изобретать велосипед». Если кто-то где-то что-то уже придумал и оно работает – значит, это можно применить и у нас. То, что происходило в Польше в советское время, неизбежно лет через 5 лет доходило в СССР. Это не только музыки касалось. Если ты читал польскую периодику, ты знал наше будущее: какая будет мода, что будут слушать…

Мне хотелось расширить аудиторию любителей джаза. А музыкантам требовалась площадка, чтобы играть. У меня было направление просветительское, у музыкантов – творческое. Мы знали, что в 1965 году состоялся московский фестиваль «Джаз-65» и вышли первые джазовые пластинки. Столичный комсомол принимал активное участие в организации этого мероприятия. И мы решили:   а чем наш комсомол хуже? Пошли в горком и довольно легко получили согласие.

Нам разрешили проводить заседания в помещении Дома работников культуры, напротив нынешнего облисполкома, в самом начале бульвара Шевченко. Руководила этим заведением Майя Калиниченко, и она открывала наше первое заседание по поручению горкома комсомола. Заседания проходили каждое воскресенье. Мы собирались в 12 дня по воскресеньям. Продолжалось заседание час. В помещении была маленькая сцена. Читали лекцию о каком-то музыканте – или я, или Юрий Лаврухин, врач из ЦКБ. Моим помощником был Александр Макаренко, художник, он сейчас живет в Атланте, а в 1969 году для первого джаз-фестиваля делал всю полиграфию. Позже фирма «Мелодия» украла эмблему нашего клуба и без стеснения выпускала с ней пластинки, никакого отношения к Донецку не имевшие. Один из плакатов Макаренко попал в сборник, выпушенный во Франции, а наш постер Донецкого фестиваля висит даже в музее Нового Орлеана.

Раз в месяц в джаз-клубе выступали музыканты. Главным организатором среди них был пианист Владимир Чалый. По моему мнению, это был лучший ансамбль, со знаменитым трубачом Валерием Колесниковым. Разные люди у нас собирались. Приезжал из Макеевки Евгений Ксенофонтов, пианист. Приходили в клуб и совсем простые люди, вплоть до шахтеров. Один мой приятель не пропускал ни одного нашего заседания, он потом работал на одной из шахт, дослужился до парторга. И, конечно, приходили музыканты из донецких вузов, а тогда в каждом был свой оркестр: Александра Фаермана в мединституте, В.Рубана – в торговом, Анатолия Чумака – в политехническом. Зал был рассчитан человек на 100, на лекции, конечно, аншлага не было, а на концерты он заполнялся полностью. Именно там, кстати, я познакомился со своей второй женой, тогда – студенткой консерватории.

«Провести фестиваль – это адская работа!»

Ну, а потом был фестиваль «Донецк-100», проведенный в честь векового юбилея города. Он до сих пор кажется чудом. В городе, культурные традиции которого до сих пор подвергают сомнению недоброжелателями, состоялось нечто, не имевшее аналогов в Украине. Одним махом к званию столицы шахтеров Донецк прибавил статус джазового центра.

— Тут опять потребовалось согласование на высшем партийном уровне. Я бы не сказал, что я так уж умел разговаривать с чиновниками. Просто когда я чего-то хочу, то я этого добьюсь. Отказывали в горкоме – шел выше, в обком. В чем-то помогали знакомства. Например, я лично знал сына Дегтярева — Бориса, позже возил в Горький группу «Веселые мушкетеры», которую он продюсировал.  Почему я взялся за это хлопотное дело – организация фестиваля? Ответ будет простой – из-за любви к музыке! Никакого пафоса. Мне понадобилось выразить эту любовь в такой форме, а не просто сидеть и слушать. И мне всегда хотелось поделиться этой музыкой с другими.

Посещение Таллина, конечно, сильно ускорило мысль о проведении фестиваля. Тогда подобное начали проводить многие: Днепропетровск, Куйбышев, Воронеж. Мода уже такая пошла.  Организация фестиваля, в принципе, была на мне вся, хотя помню группу энтузиастов человек из 10. Все они пытались помочь, и искренне хотели делать все, но мало кто что умел. В итоге, это обернулось тем, что мне приходилось контролировать буквально каждого: от типографии до аренды зала и бронирования гостиниц. Просто кошмар! И никаких свободных средств. Приходилось всякими ухищрениями добывать себе карманные деньги, без которых в таком огромном деле не обойдешься. Ну, например, такой придумался вариант: комсомол перечислял деньги на гостиницы для музыкантов, а если кто-то из них не приезжал, я селил туда своих знакомых, и они платили мне наличкой. Так у меня появлялась хоть какая-то сумма, чтобы погашать текущие расходы. После окончания фестиваля хотел написать руководство «Как проводить фестивали». Если бы все-таки я взялся за это дело (хотя я совсем не писатель), то первая фраза была бы: «Дело, за которое вы беретесь, очень похоже на турбизнес».

Это была адская работа. Ни секунды покоя, ты не знаешь, все ли прилетят, что произойдет на концерте, какой усилитель сгорит, какой микрофон упадет, кто в чем выйдет – тогда, по строгим комсомольским правилам, запрещалось появляться на сцене в джинсах. А привлеченные средства! Я же должен был приносить прибыль горкому комсомола. Заключался договор, составлялась калькуляция. И если я не брал на себя обязательство принести, условно говоря, две тысячи рублей, ни о каком фестивале не было бы и речи. Слава богу, мы были уверены, что все билеты разойдутся, и поэтому калькуляция получилась реальная. Можно было не сомневаться, что на джаз, который еще не совсем разрешили, зал будет битком набит!

Серьезной головной болью была программа выступления каждого участника. Ее полагалось утвердить горкомом по месту прописки исполнителя. Без нее никто не имел права выступать! А в программе должен был быть основной процент советских авторов. Это обходили, как могли. Благо, жюри было снисходительное, возглавлял его председатель Союза композиторов А.Водовозов, и он по какой-то причине к нам благосклонно относился. В общем, организация фестиваля – это кошмар, сейчас не согласился бы за это взяться, даже если бы платили за это тысячи.

«Пытались  доказать, что я пишу музыку за деньги»

Фестиваль, о котором почти не писали в местной прессе, вызвал в городе огромный ажиотаж и стал вехой в его истории. Но потом, хотя фестивали и продолжались, Дубильеру пришлось очень нелегко. Все окончилось приговором — и пришлось провести год «на химии»…

— Я пытался делать фестиваль на лучших мировых образцах. Поэтому, я считаю, и получилось достойно. Более того: почти тут же начали учиться уже и у нас. Мы планировали продолжить в следующем году, в 70-м. К счастью, нам это дело зарубили зарубили. Так часто проводить такие вещи категорически нельзя, приедается. Это мало кто понимает вначале, всем хочется чаще и больше. А тут как с едой: надо слегка недоедать. Зарубил идею ежегодного фестиваля горком партии, уж не знаю, что им там не понравилось.

Я старался и дальше пропагандировать наш джаз и наш фестиваль. Поскольку были контакты с польской федерацией, проталкивал им информацию о нас. В 1971 году, когда я был на фестивале в Варшаве, познакомился с менеджером оркестра Майка Вестбрука, дал ему наши фотографии, и в результате в английском журнале Jazz Journal на разворот вышла статья о донецком джазе. Одним словом, информировал все возможные инстанции. Я просто умею все это делать – завязывать контакты и поддерживать их. Наши музыканты начали активно участвовать в разных фестивалях. Пошло развитие…

Ну, в конце концов, компетентные, как говорят, органы, меня взяли в оборот. Чтобы не высовывался. Судя по всему, какое-то наблюдение велось, ведь я переписывался с иностранцами. Но надо же было к чему-то конкретному придраться! И я дал повод. Поскольку отправлять посылки было довольно накладно, то я изобрел способ удешевить процесс: наклеивал гашеные марки, которые стоили намного дешевле, а на почте ставил печать на место гашения, чтобы не было видно. Судя по всему, часть посылок с такими марками прошла, а часть они затормозили. И впаяли статью за подделку знаков почтовой оплаты. Да, была такая статья в Уголовном кодексе, но о ней никто не слышал и никто никогда не применял.

У меня провели обыск, все пытались найти что-то криминальное. Ну еще бы им не искать — ведь у меня и поляки всякие в гостях бывали, и по всему Союзу я ездил. Наверное, рассуждали, что при такой жизни обязательно что-то такое, незаконное, найдется. Пытались расколоть меня, не записываю ли я музыку за деньги. На самом деле, я зарабатывал только на том, что продавал ненужные пластинки.

 «Эта музыка раздвигала рамки»

Срок Дубильер отбывал недалеко, в Горловке. И в этих не столь отдаленных местах умудрялся находить возможность заниматься джазом. Освободившись, продолжил свое дело в Донецке вместе с женой Аллой, музыкальным редактором филармонии. На фестивали, к которым он по-прежнему имел самое прямое отношение, строго раз в два года съезжались со всего Союза.

Ясенов