Жить рядом с тюрьмой – не самая светлая, казалось бы, ситуация. Но люди, обитавшие в начале Третьей линии, не чувствовали на себе какой-то мрачной печати от такого соседства. Тюрьма существовала в параллельной реальности, за огромными железными воротами. Туда регулярно заезжали закрытые машины с очередной порцией клиентов. К воротам в известные дни подходили с передачами толпы родственников. Это была линия жизни, с которой народ Третьей линии не пересекался.

 

Им хватало своих неприятностей.

 

Дело Ивана Федоровича Сукачева

 

Дом номер 8 по улице Красноармейской все еще стоит. Коренастый, вросший в землю – типичный юзовский дом. Тюрьма, если честно, сохранилась лучше…

 

До войны в доме номер 8 жила семья Рихтеров.  Большая еврейская семья с пятью детьми и уже внуками. Ее глава, Исаак Наумович, работал главным бухгалтером на мелькомбинате. Должность значительная – элитная должность, по тем временам! Дети пошли в основном по медицинской линии. Одна из дочерей, Эсфирь, многообещающий врач-педиатр, познакомилась с человеком, в медицинских кругах Сталино чрезвычайно авторитетным. Это был Иван Федорович Сукачев, настоящее светило санитарной медицины. Понятно, что сквозь пелену времени не разглядишь преувеличений, но Сукачева вспоминают как исключительно порядочного и благородного человека. В общем, Эсфири повезло. Так казалось поначалу.

 

Сукачева любила вся семья Рихтеров. Муж Эсфири стал новым полюсом этой семьи. К сожалению, ненадолго. В тот момент Иван Федорович работал главным санитарным врачом области. «Тот момент» — это 1937 год, со всеми вытекающими особенностями. И товарищи, которым по долгу службы полагалось делать выводы, сказали, что Иван Федорович отравил пруды области. Может, не все пруды, но многие. И сшили дело, и отправили Сукачева в Красноярский край. Так закончилось семейное счастье Эсфири Рихтер. Закончилось навсегда…

 

Она поехала за мужем в Красноярский край на свободное поселение. Предварительно, еще в Донецке, ее изрядно потягали на допросы в НКВД. Она потом  вспоминала, как следователь предлагал ей садиться, и в этот момент из-под нее выбивали табуретку. И так – каждый раз… Мужу не суждено было дожить до свободы – где- то там, в лабиринтах системы, его расстреляли. Потом, конечно, реабилитировали. А Эсфирь вернулась в Сталино, жила с семьей на Третьей линии и до последнего дня не забывала любимого мужа. Каждую весну вывешивала во дворе проветриваться костюм Ивана Федоровича…

 

При этом, что удивительно, оставалась убежденной сторонницей советской власти и ругалась с теми, кто критиковал систему и Сталина. Несмотря на то, что власть сломала ей жизнь. Что это было? Может быть, защитная реакция психики смертельно напуганного человека? Кто знает, не нам судить.

 

Служебная квартира товарища Камынина

 

В начале войны семья Рихтеров эвакуировалась в… Красноярский край. Именно так. По иронии судьбы – именно туда, куда сослали Ивана Федоровича Сукачева. Красноярский край большой, и несчастный политзаключенный со своей родней не пересекся, да и не позволили бы ему этого сделать бдительные органы. Тем не менее, определенную ухмылку судьбы в таком совпадении усмотреть можно.

 

В 1944 году Рихтеры вернулись в освобожденный  Сталино. Но при попытке вселиться в свой дом обнаружили, что он занят. Дело обычное: большинство эвакуированных по возвращении находили на своей жилплощади посторонних жильцов, и требовалось приложить усилия, чтобы отселить оттуда захватчиков. Рихтерам не повезло. Человеком, занявшим их дом, оказался большой милицейский начальник по фамилии Камынин.

 

Оставить «служебную квартиру», которую ему выделили в официальном порядке, Камынин решительно отказался. Деваться Рихтерам было некуда, и они заняли какие-то подсобные помещения. Там царила жуткая сырость, грозившая сделать всех их хроническими больными, и очень скоро. Исаак Наумович несколько раз пытался воззвать к светлым чувствам товарища Камынина, рассказывая, в каких нечеловеческих условиях приходится спать ему и его семье. «Однако же, вы спите!» — следовал убийственный в своей логичности ответ.

 

В конце концов, каким-то особенным образом, о котором мы ничего не скажем, Камынина удалось вытеснить из дома номер 8 по Третьей линии. И Рихтеры остались здесь единственными жильцами. Это был не бог весть какой дом: отопление – печное, службы – во дворе. К тому же, некоторые вещи канули вместе с Камыниным (например, неплохое довоенное пианино), а некоторые потом обнаруживались у соседей. Но это уже мало кого волновало, главное – Рихетры сохранили свое жилье.

 

У Исаака Наумовича было пятеро детей: дочери Надежда, Эсфирь, Раиса и Розалия, а также сын Григорий. Последний, конечно, получился самым знаменитым. До сих пор на филологическом факультете Донецкого нацуниверситета вспоминают Григория Исааковича Рихтера, долгие годы заведовавшего кафедрой языкознания. Это был очень яркий ученый, о нем даже Корней Чуковский в книге «Живой как жизнь» упоминает, ссылаясь на труд Рихтера «Нормы литературной речи, по преимуществу разговорной».

 

Школа с театром

 

О доме номер 8 и о семье Рихтеров мне рассказала Элла Зельдина, известнейшая донецкая журналистка, сейчас живущая в Германии. Исаак Рихтер – ее дед. Ее мама Розалия – по возрасту третья из четырех — дочь Исаака, долгие годы работала медсестрой в ОЦКБ, считалась одной из лучших в своем деле, отчего многие маститые профессора предпочитали работать именно с ней на своих операциях.

 

Маленькая Элла выросла в этом мире «верхних линий», непохожих ни на что другое в городе. Детям гулять и развлекаться было особенно негде: дворы и улицы, причем и то, и другое мало приспособлено для детских и юношеских забав. Дружили и общались дворами, и до сих пор тогдашняя детвора «линий» интересуется делами друг друга. «Верхние линии» представляли собой некую общность – на деревню не похожую, совсем нет! Слушали пластинки, танцевали под них. Много читали. «Линии», несмотря на свой патриархальный вид, считались самым настоящим городом, и жили тут такие представители интеллигенции, что не во всяком доме по улице Артема найдешь. Рядом был ЦУМ, кинотеатр «Комсомолец» — важнейшие очаги городской жизни. И все же, какой-то микромир на линиях существовал. Какое-то братство, где не находилось места розни по имущественному или национальному признаку.

 

Элла училась в школе №3 – как и ее подруги с «линий». Не такой уж это был ближний свет (минут двадцать ходьбы от дома через бойкие центральные улицы), но все искупала сама школа. Даже сейчас, по прошествии полувека, Элла Самойловна вспоминает о ней с восторгом:

 

— Третья школа была по тем временам престижной и интересной. Преподаватели –интеллигентные… Если и устраивали нам взбучку, оно того стоило. Русский язык, например, преподавала Ольга Тихоновна Жебокритская. Она была хуже, чем кровопийца, это я как комплимент говорю. Мы ее боялись, она могла  даже какие-то непотребные слова в наш адрес произносить… Могла подойти к накрашенным девчонкам и четко сказать все, что она о них думает. Но именно она научила нас грамотности.  Мы писали грамотно, разговаривали грамотно – то, чего сейчас, к сожалению, нет. Были у нас хорошие математики, физики… Географ был красавец, все девчонки в него влюблялись.. Мой преподаватель украинского языка и психологии Инна Самойловна Минкина до сих пор живет в Германии.  Кстати, она учила нас и хорошим манерам,  именно это больше всего запомнилось. Преподаватели были чудные, мы их очень любили. В школе мне нравилось до такой степени, что, когда я заболела коклюшем и долго не ходила на занятия, рыдала от огорчения.

 

Третья школа, вероятно, была действительно в чем-то особенной. Например, она имела свой театр, которым руководила  Мария Ивановна Савина, потом работавшая во Дворце пионеров. Ставили спектакли, и весьма серьезные. Элла Зельдина вспоминает, что «Женитьбу» Гоголя впервые посмотрела как раз на школьной сцене.

 

Другой изюминкой был музыкальный уклон. В Третью школу из филармонии регулярно приходили лекторы, и в итоге их рассказы сделали кое-кого из учеников записными меломанами. В актовом зале стоял хорошо настроенный инструмент, там читали целые циклы лекций по музыке, сопровождая их демонстрацией излагаемого материала.

 

Конечно, учился в Третьей школе разный народ. На «линиях» жило много хулиганья, в некоторых дворах процветала уголовщина. Но рядом была светлая и радостная жизнь, и ею питались все, кто этого хотел. Книги, пластинки, музыка и театр давали мальчикам и девочкам с «линий» расширение мира. Реализовать его мог каждый – вот вам театры и филармония ,рукой подать! «Линии» же все-таки были центром города…