Очень много сказано на этом сайте о памятнике "Слава шахтерскому труду". Скажем еще. Предлагаю вашему вниманию материал Юлии Андриенко о Борисе Горбе — человеке, с которого лепили фигуру на Шахтерской площади. Ему 85 лет, и он вспоминает события своей невероятной жизни…

 

Знакомы ли вы с людьми, которые удостоены памятников? Зыбкие воспоминания из школьной программы, прочитанных книг и «Google» не считаются, потому что я имею в виду личное знакомство. У меня одно такое имеется.

 

Простирая мощную длань с лежащей на ней глыбой угля, он встречает транспортные потоки города, застыв навеки в своем стремительном шаге. Его давно не удивляют стремящиеся к облакам небоскребы, вывески магазинов и бил бордов, пестрящие иностранными словечками и даже футбольная форма команды «Шахтер», в которую недавно его обрядили. Он — это памятник «Слава шахтерскому труду» – символ былого величия и гордости профессии. А его прототип  — донетчанин Борис Иванович Горб. Сегодня это щупленький невысокий 85-летний старик с кроткой улыбкой, как у святых на иконах.

 

Его дом в Петровском районе Донецка сложно не заметить, забор выполнен как своеобразная графическая автобиография, на фресках застыли в глине фрагменты судьбы. На первой — сжатый кулак. Мир маленький Боря увидел в 1929 году, став 12-м ребенком в семье. «Когда мама носила меня под сердцем, под колесами поезда погиб один из ее сыновей и мой старший брат, — рассказывает Борис Иванович. — Может быть, сказались ее переживания, но родился я слабеньким, не плакал и почти не подавал признаков жизни. На третьи сутки уже пригласили батюшку и как только он брызнул на меня свяченной водой, я закричал. «Этот парень в огне не сгорит и в воде не утонет», — смеясь, вынес вердикт священник. А позже началось раскулачивание и вся наша многодетная семья подлежала выселению в Сибирь, спасло бегство. Нашли мы пристанище на станции Тацинская в Ростовской области. У матери от этих тревог пропало молоко. Она часто повторяла – всех своих детей я смогла прокормить до двух лет, а у тебя, видно, сынок, судьба такая. И как в воду глядела».

 

На следующей фреске – храм, почему-то парящий в небе, а внизу люди в смятении. «Помню, было мне тогда лет десять, прибежала сестренка и зовет с собой в соседнее село, где как раз собирались церковь взрывать, — вспоминает мастер. — Успели мы вовремя, там уже собралась огромная толпа народа. Прямо на наших глазах церковь, еще царской постройки, как стояла, так и поднялась в небо вместе с куполами и крестами, словно воспарила. Грохот и черную пыль, последовавшие после, я почти не помню. А вот как она оторвалась от земли, врезалось в память».

 

Следующий фрагмент глиняной автобиографии  – худенький паренек, с трудом выносящий из воды двух маленьких детей. А сзади эту странную процессию освещают первые лучи солнца. «22 июня 1941 года на рассвете мне не спалось, было жарко. Решил сходить на местный ставок, окунуться, — словно возвращается в прошлое мой собеседник, — Подхожу и вижу двух тонущих детей. Девочка лет трех уже ушла под воду, волосики по воде расстелились, а мальчишка чуть постарше тянет ее за руку и неотвратимо сам соскальзывает в глубину – дно на том ставке резко уходит вниз сразу от берега. Кто направлял мои ноги в то утро, не знаю. Еле вытащил детей чуть живых. Родители спасенных руки мне целовали, благодарили. А позже пришло известие – война. Так и не знаю, что с моими утопающими дальше было».

 

Чудом парня не угнали в Германию. Жил в землянке под Еленовкой, помогал нашим подпольщикам, доставляя им различные сведения. Эта работа связного чуть не стоила ему жизни. И здесь Бог помиловал. А после долгожданная победа, казалось бы,  живи и радуйся, но постучалась новая беда. Борис попал в тюрьму. Пошел к девчатам в соседнее село, а там чужака встретила толпа подростков из местных, вооруженных кто  чем. «От первого удара кочергой слетела в снег моя шапка, следующий  — пришелся по темени, — погружается в воспоминания Борис Иванович, — там бы и оборвалась моя жизнь, если бы не вспомнил про нож, спрятанный за голенищем». Это сейчас молодежь с айфонами да планшетами ходит, а тогда после войны финка почти у каждого мальчишки была. Слабеющий он ударил нападавшего, распорол тому зипун и оцарапал кожу. Но вышло так, что у этого раненого сосед и  одновременно кум – прокурор.

 

Так началась совсем иная жизнь для Бориса, точнее выживание в Сибири. С его прямым характером и  вечной жаждой справедливости, в тюрьме приходилось непросто. Не добавлял осторожности даже печальный опыт товарищей. С неугодными там расправлялись без шума и пыли – сначала парили в баньке до красна, а потом садили по шею в бочку с ледяной водой. Через пару дней несчастный умирал от двустороннего воспаления легких. «А я всегда имел не самую удобную привычку говорить в лицо все, что думаю. У меня и кличка имелась «Ломовой», не смотря на мой хрупкий вид. Часто нам недодавали еду, воровство среди обслуги процветало. А когда я этот факт кинул в лицо начальству, на следующий день у меня обнаружились недостающие пайки. Подбросил кто-то, чтоб впредь неповадно было жаловаться. Били меня вчетвером, точнее не били, а брали за руки-ноги, подкидывали в воздух, после чего я падал на пол и так много раз. Выгибался, чтоб удар приходился на локти. Казалось, внутри все обрывается. Потом долго болел, встать уже не мог, баланду приносили товарищи. Верите ли, вес мой к тому времени был 32 кг? Тюремный лекарь, осмотрев меня, поставил диагноз – кахексия и добавил, что стадия болезни необратимая.

 

В какой-то день под руку мне попался березовый уголек, а это почти то же, что наш карандаш. Нужно заметить, что деревянная стена рядом с моей лежанкой  на полатях оказалась гладко застружена, тогда как совсем рядом – бревна были в первозданном виде. Вот на этом кусочке я, прежде никогда не рисовавший, слабеющей рукой изобразил по памяти «Утро в сосновом лесу» Шишкина. Кто вложил в тот день в мою руку березовый уголек, почему я решил рисовать именно эту картину и насколько совершенным  получилось то творение? Не знаю, но оно стало моим спасением. У всех сокамерников картина вызвала восторг, ее показали нашему руководству и с того дня внимание ко мне увеличилось, как и порции еды, в которой теперь попадалось мясо. Молодой организм и воля к жизни преодолели болезнь, и теперь я выполнял обязанности художника – оформителя, а эта должность в тюрьме почитаемая. Думаю, если бы не рисование, я бы никогда там не выжил».

 

Но все это осталось в былом. Сейчас Борис Иванович семьянин с солидным стажем – счастлив в единственном браке уже 60 лет, воспитал двоих детей, пятеро внуков и дождался правнука.

 

С улыбкой мастер вспоминает историю создания памятника «Слава шахтерскому труду». Тогда с ним, самоучкой, пожелал работать донецкий скульптор Константин Ефимович Ракитянский. «До этого мы уже вместе сотрудничали и Константин Ефимович много чему меня научил. А зимой 1966 года ему доверили сделать небольшую, где-то 70 см, фигурку шахтера. Создавали мы ее в подвале библиотеки Крупской, сначала лепили из глины, потом отливали в бронзе. А потом получили заказ на создание 5-метровой копии нашего бронзового шахтера».

 

Трудились над ней в одном из просторных помещений стадиона «Шахтер». Изготовляли деревянный каркас, заполняли глиной. Фигура новая, техника по ней мало изучена, недруги Ракитянского втайне ждали, что тот завалит задание и его исключат из художественного фонда. Борис Иванович не только позировал для скульптуры и работал формовщиком, но иногда даже давал советы знаменитому скульптору, к которым тот неизменно прислушивался. Например, убеждал, что у памятника характер непременно должен быть  такой же мощный, мужской, как и у тех, кто выбирает эту профессию. «Бывало, прихожу на работу, окидываю свежим взглядом еще сырую скульптуру и вижу, что одна рука у нашего шахтера длиннее другой. Ракитянский скурпулезно измеряет и признает мою правоту. Он повторял, что доверяет мне, как самому себе. Талантливый был скульптор, самородок. Мечтал поступить в художественную академию, да война помешала». Потом делали гипсовый слепок, а отливали фигуру из чугуна на Путиловском заводе, внутри она полая. Целая бригада архитекторов принимала решение какой высоты нужен постамент, из каких материалов он будет изготовлен, а также в каком месте города расположат будущий памятник. Выбрали территорию у Северного вокзала и тогда еще, по воспоминаниям Бориса Ивановича, вдали были видны терриконы.  Сдача памятника комиссии прошла с большим успехом.

 

А прототип знаменитого шахтера после этого работал над памятником Артему и многими другими постаментами. Одаренный, но при этом скромный, лишенный напрочь тщеславия, как и положено настоящему мастеру. Довелось и шахтерского труда в жизни изведать. На шахте Петровская 4/21 Борис Иванович оставил 12 лет, из них 5 лет трудился проходчиком.

 

Сейчас мастер, опровергая все наши представления о безотрадности преклонного возраста, до сих пор ездит летом вместе с сыном на море, где они запросто отдыхают в палатке. Кроме того, ухаживает за дачей и садом, там нет ни одной случайной травки (хозяин  в них разбирается не хуже знахаря) и продолжает трудиться над новыми картинами, чеканками, скульптурами. Секретом своего активного долголетия называет наследственность — дед прожил более 100 лет, а также отсутствие злобы и обиды на мир. Мы пили чай из каких-то особо целебных трав, а я все думала: «Рука какого неведомого скульптора творила судьбу  этого Мастера?»